Хотя кое-что мама, Александр и Дед мне все же рассказали, позже, когда мы сидели на кухне за рождественской уткой. (Ее, а также огромный куль шоколадных конфет выдали мне как победителю конкурса еще перед началом праздника. Я-то думала, потеряла съестные подарки в суматохе, а оказалось – их утащил домой Александр.)
– Надо бы Сашу позвать – ну, Деда, как вы его зовете. И маму его, Марину. Пусть полакомятся, – предложила мама.
Я бросилась звонить Деду на мобильник. Все, включая связь, в этот чудесный рождественский вечер работало замечательно. Дед сперва отнекивался: Рождество – праздник семейный, причем здесь они с мамой. Но, узнав про утку, как-то стремительно объявился. Правда, без Марины.
Тут они наперебой и рассказали, что трансляцию прервали только на стадионе и государственном телеканале. А в интернете и на многих иностранных каналах она продолжалась. Так что миллионы людей узнали и о летнем заговоре, и о том, что произошло несколько дней назад в трамвае.
– В трамвае? – переспросила я, вдруг снова онемевшими и сухими губами.
– Ну да. Мы и ту запись тоже показали, – потупился Александр. И я обрадовалась, что не видела ее еще раз. А Дед побледнел и отвернулся.
– Ладно, не будем об этом больше. Лучше давайте поздравим нашу Марту. Она молодец! Вот такая у меня чудесная талантливая дочка, – сказала мама.
Мама? Мама, мамочка! И я плачу, и мама тоже плачет. И кажется, впервые за долгие-долгие месяцы – это были легкие слезы.
Совсем без «этого», правда, не получилось. Как выяснилось, концерт на стадионе (и его трансляция госканалом) возобновился. Вот только при абсолютно пустой вип-трибуне. Зато интернет и мировые новости гудели.
– Не требует особых доказательств, что данная акция – хорошо продуманная провокация сепаратистов и военных преступников из руководства РОСТ, цель которой – дискредитировать международные усилия по достижению мира, а также главных участников процесса: США и демократические силы в руководстве России, – вещал американский новостной канал Си-ди-си.
– Элементарная логика подсказывает, что они полные придурки. Или считают, что придурки – все остальные, – заключил Дед.
Александр ничего заключать не стал: просто расхохотался.
На Пятом российском канале повторяли запись в трамвае. На нас стало наплывать жуткое лицо Белоглазого. Брат торопливо щелкнул мышкой, прервав трансляцию.
А потом мы пошли спать. Как и в тот страшный вечер – после событий в трамвае, листовок и школьной линейки, в комнату к Александру. Только на этот раз были и тепло, и свет. И вечер был не страшным, даже счастливым. Мы хотели о чем-то поговорить, но, как и в прошлый раз, моментально заснули.
Каникулы проходили в блаженном спокойствии. Казалось, все плохое осталось там, до Рождества. Давно закончились рождественские праздники, еврогости уехали, ни обстрелов, ни тревог, ни даже сильных морозов и перебоев с электричеством. Только мягкие снегопады, редкое солнце по утрам – и мои почти каждодневные визиты в Заречье.
Война, в отличие от праздников, конечно, не кончилась. Но все радовались этому необъявленному, и неизвестно сколько продлящемуся перемирию. Что касается скандала, то его постарались поскорее замять. Запись объявили подделкой, да только мало кто в это поверил. Госпожа Тод по-прежнему занимала свой пост. Только начальник нашей госбезопасности Лажофф то ли ушел в отставку, то ли получил другую должность.
– Как же так? – горячился Александр. – Будто ничего и не произошло. Ведь теперь все знают, почему началась война и осада и кто на самом деле в этом виноват. Все знают про провокацию.
– Вот вроде и умный вы человек, Александр, а юный еще и неопытный, простых вещей не понимаете, – вздохнул в ответ директор Силик. В один из каникулярных дней он пришел к нам – поздравить меня с победой. Так что разговор опять-таки происходил на нашей кухне. – Это начать кровопролитие просто. Многие ли помнят, с чего все началось? Многим ли это важно? Да и с чего, в самом деле, началось-то?
– Как с чего? С теракта на Празднике поэзии! Который вовсе не русские организовали, а наши же – вместе с госпожой Тод!
– Да ну? А может, с событий на Северной башне, с которой полицейские сбрасывали школьников? Или с закрытия русских школ? Или – с того, что называют «оккупацией»?
– А вы как думаете?
– Я думаю, началось, когда стали бередить давние, уже зажившие раны. Кому от этого легче или лучше? Каждый щитом выставлял свою правоту – и свои жертвы. Но тогда еще можно было остановиться. Пока не появились новые жертвы. И теперь у каждой стороны есть, за что мстить и за что ненавидеть, есть погибшие, униженные, страдающие, и наверняка еще будут. И есть страх – проиграть и остаться на милость победителю, который щадить не будет. А политики – у них свой интерес. Ты же заметил, – Силик вдруг перешел на ты, – что русские там, в России, не больше американцев обсуждают запись. Потому как провокацию-то вместе готовили. Все они – американцы, наши, русские – вместе! Но ведь и политики – они тоже не с другой планеты. Они, в общем, такие, как мы. Да-да, не возражай. Разве не наш народ голосовал за тех, кто обещал защитить от «пятой колонны»? Разве мы не боимся остаться сейчас без руководства и без покровительства Запада? Что с нами будет, если русские возьмут Город? Думаешь, они окажутся добрее и лучше нас?
– Раньше надо было думать! – Александру никак, видимо, не хотелось соглашаться, но и аргументов у него явно не было.
– Оно конечно. Все мы задним умом крепки. Да вот только в прошлое не слетаешь – жизнь не перепишешь… И смерть тоже.
Зато дело о расстреле в трамвае получилось куда более громким. Дошло даже до настоящего уголовного дела. Белоглазого урода Альфреда судили военным судом, разжаловали, приговорили к десяти годам тюрьмы – и по законам военного времени наказание заменили – отправили в штрафную роту на передовую. До победы или до смерти.
Это было приятно. Хотя я и удивилась, что об убитом им русском мальчишке говорили куда меньше, чем о вопиющем проявлении нетолерантности, – ведь Белоглазый обозвал достойного гражданина Республики «жидовским потрохом».
– Элементарная логика подсказывает: если бы не это, может, никакого дела и не было бы, – утверждал всезнающий Дед.
– Да ну тебя с твоей логикой! С чего ты взял, что не было бы? – возмутился Томас. Мы сидели в подвале их дома, оборудованного и под бомбоубежище, и под театральную студию (самим Томасом и его малолетней гвардией).
– Это мне Марина объяснила. Ну, мама в смысле. Что какая-то анидидифамац, антимадифац… В общем, не помню, какая-то антилига заявила, что если виновный в таких безобразных заявлениях не будет наказан, то Республика может потерять поддержку сил западной демократии.
В Заречье я перезнакомилась со всей малышней – подопечными Томаса: его сестренкой Марией и веселой гвардией артистов кукольного театра. Ребята, несмотря на возраст (старшему из них, серьезному и молчаливому Валису только что исполнилось шесть), оказались толковыми и дружными. С ними мы придумывали новый спектакль: про городок Мышанск, его глупого, жадного и жестокого мэра по фамилии Прохиндис – и жителей, до поры до времени покорно выполнявших все его дурацкие распоряжения. А потом в городке появился хулиганистый пятиклассник Васис – и все начало меняться.
История увлекла всех, в том числе Деда, который в Заречье вообще-то появлялся нечасто. А мы с Милкой приходили почти каждый день. Сначала премьера намечалась на шестое января – последний день каникул, но потом мы поняли, что не успеем.
Все кончилось накануне предполагаемой премьеры, пятого января.
Мы, как обычно, репетировали в подвале. Деда и Милки не было.
Проигрывали смешной эпизод, как мэр Прохиндис ночью, тайком даже от собственной толстой жены, залезает в холодильник, чтобы полакомиться особенной колбасой, каждый съеденных кусок которой прибавляет человеку сто марти сбережений. Ну а в холодильнике оказывается только веселый мышонок Гуль – пра-пра-правнук короля мышей Мыша, чьим именем назван город. Колбасу Гуль, ясное дело, уже сожрал, а так как у него не было счета в банке – все заработанные на еде марти достались детскому приюту, воспитанников которого Прохиндис держал в черном теле. Потому что терпеть не мог ни детей, ни мышей. Естественно, без пятиклассника Васиса здесь дело тоже не обошлось.
И вот как раз на середине этой сцены где-то далеко грохнуло. Причем так, что пол, показалось, прогнулся. Томас, управлявший Прохиндисом, вздрогнул – и кукла упала. За две спокойные недели все как-то отвыкли от обстрелов. От плохого отвыкаешь быстро.
Взрыв был далекий, но очень сильный. И только минуты через три завыла сирена тревоги. После этого в подвале погас свет. Опомнившийся уже Томас включил здоровенный фонарь, припасенный для таких случаев. Малыши побросали кукол и притихли. Несмотря на тревогу, никто из жильцов дома почему-то не спешил в убежище. Да и взрывов больше не было. Мы пытались продолжить репетицию, но настроение испортилось. Через полчаса ребята разошлись по домам – все жили в одном подъезде, а я отправилась к Томасу. Электричества долго не было, отбой тревоги никак не давали.
