Пить кофе, впрочем, надоело. В ней и так булькало три чашки.
– Пошли, погуляем? – предложила Нонна, поднимаясь. – Тут, в городе, все равно больше посидеть негде.
* * *
Динка с Никитой ругались, перебивая друг друга.
Нет, сначала Динка молчала. Она твердо решила молчать. Она на лестнице так и повторяла, в такт шагам: молчи, Динка, молчи. Любовь ведь. Ну, прояви добрую волю. Сделай вид, что ничего не случилось. Будь паинькой.
И первые десять минут, пока они шли по главной улице Ленина, гордилась собой – вот какая великодушная! – а на одиннадцатой минуте не выдержала:
– Твоя мать надо мной издевалась. Она меня терпеть не может!
Никита сделал вид, что внезапно оглох. Динка завелась:
– А ты не прикидывайся веником, че замолк? Я без претензий, ты меня защищал, как умел, грудью падал на амбразуру, все такое, я оценила. Но зачем ты сказал, что я ничего не смотрела? Так-таки вообще ничего?
– Но ты реально ничего не смотрела, – не выдержал Никита, – ты полный кинематографический лох, Динка, это правда.
– Нет, Никитос, может, я и лох, – и хватит ржать! – но что-то я все-таки видела. Не надо из меня делать тумбочку с будильником вместо мозга. В следующий раз скажи, что я и не читала ничего, кроме «Репки» в детстве, и до сих пор над ней рыдаю, потому что репку жалко. И любимая песня у меня, конечно, «Валенки».
– Нет, ну про музыку и книги я же ни слова.
– Спасибо, утешил. А твоя маман теперь считает меня жертвой свидетелей Иеговы. Я просто не люблю телик, но я кучу фильмов смотрела, только на прошлой неделе – и «Кабаре», и ««Пиратов Карибского моря», и «Римские каникулы», между прочим.
– «Каникулы» я тебе сам дал. А «Пираты» – это, конечно, высший пилотаж киноискусства. Классика. Икона стиля.
– Да, мне нравятся «Пираты»! И только попробуй скажи, что это плохой фильм. Ну? Ну?! Рискни здоровьем!
– Мерси, я лучше помолчу. Ты же меня за своего Джека Воробья немедля удушишь. Не, Джонни Депп – хороший актер, к гадалке не ходи, он мне нравится. И Нонна его обожала, хомячка хотела назвать…
– Хватит надо мной издеваться!
Все было не то, не так, все катилось к черту!
А вечер, как назло, выдался тихий, сказочный. В бараках желтели низкие окна, дымили трубы над заснеженными крышами, так что развалюхи издалека походили на пряничные домики с открыток. Серый, словно из дыма сотканный, кошак на заиндевелом крыльце проводил их настороженным взглядом. Витрины перемигивались разноцветными лампочками, оставшимися еще с Нового года. Редкие прохожие шагали неторопливо, а не короткими привычными перебежками, сгибаясь от ледяного ветра. На дорогу ложились фиолетовые ветвистые тени придорожных лип, отчего она смахивала на синюю шкуру тигра в фиолетовую полоску.
Вечер вкрадчиво подкрадывался со всех сторон: то морозным вкусным воздухом, то музыкой из припаркованной машины, то запахом свежего хлеба, долетающим от хлебозавода.
Динка раздраженно прошла мимо трех ледяных дорожек, раскатанных до гладкой целлофановой черноты. Если б все было нормально, летела бы сейчас сломя голову, а Джимка непременно нагонял бы сзади, пытаясь ухватить ее за ботинок и разъезжаясь всеми четырьмя лапами.
– Я к тебе домой больше ни за что не приду, понял? Противно играть в институт благородных девиц. Ах, бедная девочка, какие монстры запрещали вам смотреть телевизор?! Ах, выпейте еще чаю, Диана… На фиг! В пыж, в тундру! Запомни – я невоспитанная. Дикая. Дурная. И другой становиться не собираюсь.
– Я понял, – осторожно кивнул Никита, – дикая и дурная, абсолютно согласен. Не заводись на ровном месте, я же не спорю. Не хочешь к нам заходить – я могу к тебе. А на маму ты зря гонишь, она к тебе очень хорошо относится.
– Хорошо-о? Как… к тупорылой блондинке, вот как! Ах, Дина, вы тоже мечтаете стать актрисой? Лучше уж сразу бы сказала – ах, у вас тоже опилки вместо мозгов?
– Ты не права. И к тебе, и к Нонне мама хорошо относится. Нонна, кстати, далеко не дура, ты это прекрасно знаешь.
Динка фыркнула. Надо же, какие мы справедливые!
– У тебя, в кого ни ткни пальцем, все умные, всех твоя мама любит.
– Нет, не всех. Не всех. У меня нормальная мама. С какой стати ей вмешиваться в мои дела? Она считает, что я сам могу решить, в кого влюбиться. И какую девушку домой привести. Она меня уважает, андестенд? Да, она в душе переживает и дергается – где я, с кем, кто у меня? Но при этом допускает, что думаю я головой, а не тыквой. И что сам могу решить, кто мне подходит, а кто – нет. Просто она привыкла к Нонне, сама растерялась и не знает, как теперь с тобой…
Динка хотела крикнуть что-нибудь обидное – мол, никак со мной, обойдусь без вашей снисходительности, вообще без вас! – но вдруг от одной этой мысли ей стало невыносимо жалко себя. Как будто картошку горячую закинули в сердце – печет, жжет. Ведь у Китана вправду хорошая мама. Ему действительно повезло – с ним считаются. Уважают и позволяют быть собой, то есть слушать что хочешь, одеваться как хочешь, дружить с кем хочешь. А у нее? Ее предки убеждены, что всегда все знают лучше. Похоже, втайне они уверены, что у нее вместо головы как раз тыква. И, скорее, это Китан без нее обойдется, а она без него никак.
– Обними меня, – она совсем не собиралась этого говорить. Само получилось, жалобно.
Никита охотно привлек ее к себе, обнял сразу двумя руками, она зарылась ему в куртку, поводила по ней щекой, затихла. Так бы и стоять вечно, чувствовать его руки, его тепло, запах летнего травяного одеколона.
– Никита, я ведь тебя люблю. Почему все против нас? Девчонки со мной в классе не разговаривают. Ты не думай, мне до них, как марсианам до Ходорковского. Но почему они все такие злые? Им-то я что сделала?! Крыски-мутанты. Небось прямо никто ничего не скажет, жмутся, а за спиной только и слышно – во, во пошла, зырьте…
– Динка, не обращай внимания.
– Я стараюсь, Никита. Еще чего – внимания им, сами отвалятся, бактерии! Но вот Лизке я даже списывать давала, а она меня в упор не видит. А я все равно считаю, что я права, а не они! Мне одна начала выговаривать – как ты могла, западло парня у подруги отбивать… А я думаю, западло себе человека присваивать. Можно подумать, у Нонны на тебя права пожизненные. Это она тебя не замечала, это она с тобой только ради приличий, чтоб вслед стонали от зависти – о-о, идеальная пара чешет! А на тебя ей было плевать, прям как Толику на меня.
– Динка, я тебе уже говорил – Толик не виноват. И Нонна…
– Ах не виноват?! Никогда его не прощу! Никогда! Я его ненавижу! Вот дай мне автомат – в капусту покрошу на месте. Сморчок танцующий.
– Динка, Динка, Динка… Толик все же мой друг.
– Я все жду, когда ж у тебя станет на одного друга меньше.
– Обсуждали уже. Я его не брошу.
– А я, если встречу, кажется – убью сразу… Хорошо, что он от меня прячется. А от девчонок наших праведных меня воротит. Мне с ними подраться проще, чем рядом молчать на одном гектаре. Переведусь в другую школу, надоело. Интриги, сплетни. Чего они ко мне прицепились? Всех ненавижу!
– Динка, Динка, остынь. Тебя послушать, так ты глубоко в тылу врага, последний партизан. Мама моя к тебе придирается, Нонна – дура, в классе одни мутанты, а Толик вообще король сморчков. А в центре – ты, на белом коне, вся в белом и пушистом, с белым автоматом наперевес…
– Да! – Динка возмущенно вцепилась ему в меховые отвороты. – Потому что я все равно права! Я тебя люблю, я к ним не лезу, никого не учу, как жить! А они чего? Закопошились, особенно в школе… Ты Нонну предала, ты парня отбила. Я у них отбила, что ли? Да они мне просто завидуют. Потому что сами боятся. Лишь бы все со стороны было тип-топ, лишь бы с кем встречаться – хоть с бревном, хоть с чебурашкой. Одна видимость и показуха, противно. Ой, я сегодня с Ваней мимо школы прошла, а завтра – с Саней мимо магазина. Ой, я уже за гаражами целовалась, а я и за гаражами, и в гараже, и над гаражом тоже, в свободном полете. Чмоки-чмоки, чпоки-чпоки! Олимпийский забег с поцелуями. А я не хочу наперегонки целоваться, пусть они все там зацелуются до синего скрипа… Я хочу просто с тобой быть. Не отчитываться, не оправдываться. Быть свободной.
– Так будь, Динка.
– Да-а, знаешь, как достает?!
– Дали б тебе автомат…
– Именно!
– Динка, но ведь дай – и готово, полгорода трупов. Я думал, влюбленные девушки добрые, всех прощают. Тем более не на пустом же месте они бухтят. С Нонной ты ведь дружила, верно?
– Нонна – дура! – упрямо повторила Динка, а потом надолго уткнулась в куртку. – Сложно все, Никита… Мы бы с Нонной все равно разошлись. Слишком разные. И не отбивала я тебя, ты же знаешь. Но иногда мне самой так паршиво… А Толик все равно предатель, никогда его не прощу.
Динка посопела, стыдясь свой злости. Откуда в ней столько агрессии? Зачем она срывается на всех? Как бы научиться сдерживаться?
– Ну? Замерзла? Назад пойдем?
– Нет, это я так. А где Джимка?
– В кусты усвистал, поганец, мы же не смотрим. Эй, Джим, ко мне!
