— Они натираются жиром, — сказал я. — Слушай, а что, если и тебе тоже? Можно маслом.
— He-а. Я все равно спекусь.
Он лег на спину и стал смотреть в серое небо. А солнце глядело на него сквозь пелену облаков.
Оно было похоже на вареный рыбий глаз, только без зрачка. Я сказал об этом Перси. Он любил мои сравнения. Но на этот раз он даже не улыбнулся. Только промычал: «М-м-м». Наверняка думал о своем отце.
Мы с Классе улеглись рядом, чтобы ему не было одиноко.
Перси жевал жвачку. Я закрыл глаза и слушал его чмоканье. И вдруг меня осенило! Я догадался, в чем была его ошибка.
— Ну-ка живо полезай в воду! — скомандовал я.
— Нет уж, — запротестовал Перси.
— На этот раз у тебя всё получится! — пообещал я. — Я понял, что ты забыл.
— Что? — спросил Перси уже с интересом.
Я выдержал небольшую паузу, чтобы посильнее его раззадорить.
— Дышать.
— Разве?
— Точно! — поддержал меня Классе. — Теперь мне тоже так кажется.
— Как я мог забыть дышать?
— Откуда я знаю. Тебе не хватало кислорода. Прыгай живо!
Перси послушался. Я объяснил ему, что он должен делать вдох, когда подводит руки к телу, и выдох, когда вытягивает их вперед, — тогда все получится. Он сделал пару гребков на пробу, а потом поплыл дальше вдоль веревки. Время от времени ему в рот попадала вода, он ее выплевывал. А в остальном все шло как по маслу. Перси без труда доплыл до красной метки.
— Получилось! — крикнул я с причала, когда он достиг финиша.
И тогда он повернулся и поплыл назад, быстро-быстро.
— Видали? Видали! — ликовал он, когда взобрался на причал. — Теперь-то папа обрадуется. У меня получилось! Я проплыл двадцать метров.
— Нет, — сказал я.
— Что ты несешь, придурок! Ясно, проплыл.
— Нет, ты проплыл все сорок, — улыбнулся я. — Туда и обратно.
Перси ударил себя в грудь. Он победил море! Победил все, связанное с водой: реки, ручьи, океаны, водопроводные краны. И снова стал Тарзаном, сыном крокодила и трески. Он не знал, куда себя девать от счастья.
— Ай-я-а-а! — завопил он, и крик его отозвался эхом.
Потом поднялся на мостки и столкнул меня в воду.
— Ну, а что теперь будем делать? — спросил Классе.
— Пойдем-ка накопаем моркови, — сказал Перси.
Глава 22
Буффало Билл стреляет без промаха
Сперва я не понял, зачем нам морковь.
— На что она нам сдалась? — спросил я.
— Шшш! Ты что, сам не догадываешься? — прошептал Классе.
И тогда до меня дошло, что Перси хотелось еще раз испытать себя. Морковь мы выкапывали на огороде у Эриксона. А про него всем было известно, что он никому спуску не дает. Да и жена его вечно пялилась из окна. Мы вырыли шесть самых крупных морковок прямо руками, а потом смыли с них землю водой из колонки.
Перси сунул морковки под свитер.
— Может, теперь в дверь позвоним? — предложил Классе.
— Зачем? — не понял Перси.
— Шутки ради, — объяснил я. — А потом убежим.
Перси не возражал. Мы подкрались к входной двери, нажали на кнопку звонка и долго не отпускали. А потом, хохоча как ненормальные, помчались прятаться. Выскочили в калитку, пробежали мимо почтового ящика и дома Пии и свернули к Эстерману.
У Эстерманова дома Перси остановился и выдохнул.
— Ты что встал? — спросил я.
— Нельзя разговаривать с лошадью, пока не отдышался, — ответил он.
Перси решил навестить Чернобоя — попрощаться и рассказать, сколько он проплыл.
— Нельзя уезжать, не попрощавшись. Так с друзьями не поступают.
На этот раз Чернобой ходил в загоне перед конюшней. Завидев Перси, конь тихо заржал, подошел к изгороди и ткнулся мягким носом ему в ухо.
— Здравствуй-здравствуй, коняшка, — сказал Перси и протянул коню морковку. — Вот, угощайся! Это тебе от Эриксона. Первый сорт! Знаешь, сегодня особенный день — и радостный, и печальный. Радостный, потому что я смог проплыть сорок метров. А печальный, потому что мне надо возвращаться домой. Вечерним пароходом. Так что больше я не смогу тебя навещать. Но буду думать о тебе каждый день ровно в три часа. Я тебя никогда не забуду. И ты меня тоже не забывай. Никогда.
Мы стояли там, пока не кончилась морковь.
А потом пошли по домам. Нам с Перси надо было вернуться к дедушке. А Классе обещал помочь отцу поменять масло в лодочном моторе.
— Я приду провожать пароход, — пообещал он.
Когда мы вернулись домой, дедушка уже встал. Он вышел из дровяного сарая, когда мы уже почти поднялись по тропинке.
На усах у него была простокваша с имбирем. На голове — фетровая шляпа, а кожаные сапоги скрипели при ходьбе, ведь они были еще совсем новые. Дедушка улыбнулся нам загадочной улыбкой настоящего героя.
В руках он держал винтовку.
— So there you are, boys![23] — сказал он. — Если хотите пострелять, надо идти не мешкая.
Мы направились к школе, но прошли всего метров двести, как вдруг дедушка пошатнулся. Мы поспешили поддержать его. Так повторилось несколько раз.
— Всё эти чертовы сапоги, — ворчал дед. — Никак их не разношу.
Я вызвался сбегать за табуреткой, чтобы он мог присесть отдохнуть по пути, когда захочет.
— Отлично придумал, Ульф! — похвалил дедушка. — Только бабушке ничего не говори.
Я сгонял домой и стащил из прихожей белую табуретку, на которой стоял телефон, а заодно прихватил и синее одеяло со своей кровати, чтобы у дедушки не мерзли ноги, пока он будет сидеть: лето все-таки подходило к концу.
Я уже собирался прошмыгнуть на двор, но тут бабушка схватила меня за плечо.
— Вы с Перси собрались на прогулку вместе с дедушкой, так? — спросила она.
— Да, — кивнул я, так как по ее глазам понял, что хитрить бесполезно.
— Я сразу догадалась, как только увидела, что он пошел в дровяной сарай.
Я думал, бабушка велит нам вернуться. Но она этого не сделала. Только попросила, чтобы мы приглядывали за дедушкой.
— Ноги его плохо держат, — сказала она. — А в его годы, если упадешь, можно кости сломать. — И не ходите долго, обед скоро будет готов, — добавила она с улыбкой. — Да смотри, не проболтайся дедушке, о чем я тебя просила.
— Не проболтаюсь, — пообещал я.
Бабушка поцеловала меня в лоб, и я побежал догонять Перси и дедушку. Они недалеко ушли. Вместе мы медленно поднялись на скалу, где был сигнальный костер. Дедушка часто присаживался: делал вид, что нашел какую-то необычную шишку и хочет нам показать. Или слышал незнакомую птицу. Или хотел рассмотреть, куда торопятся муравьи.
— Ишь как стараются, чертенята! — бормотал он. — Ну ладно, насмотрелись — двинулись дальше.
И мы проходили еще немного.
В конце концов дедушка решил, что хватит. Он уселся на белую табуретку посреди ровной лужайки, почти на самой вершине. Я накрыл небесно-голубым одеялом его больные колени. Он сидел, переводил дух и смотрел на море, корабли и все прочее, пока бледно-серое небо не превратилось в цирк шапито.
— Скоро, — прошептал дедушка.
— Что? — не понял я.
— Everything[24], — сказал он. И помолчав немного, торжественно произнес: — Ladies and gentlemen…[25] Снял шляпу и поклонился во все стороны.
Вдруг мне показалось, будто ножки табуретки выросли, у нее появилась шея с развевающейся гривой и высоко поднятая голова — она словно превратилась в гордого скакуна Буффало Билла. А дедушка сидел, выпрямив спину, и смотрел по сторонам — на камни, кусты и деревья, которые колыхались на ветру. Я догадался: он видит перед собой индейцев с яркими перьями, метких ковбоев, солдат, повозки, катящие по прерии, и бизонов с понурыми головами. Это был «Цирк Дикого Запада», о котором я прочитал в конце книги.
— And now…[26] — сказал дедушка и махнул шляпой. Он достал из кармана брюк узелок — это был носовой платок. А в нем — полным-полно больших блестящих пятиэровых монет.
— Бросайте, — велел он. — Бросайте как можно выше!
Мы стали подбрасывать в небо монетки одну за другой, а дедушка, сидя на табуретке, стрелял по ним. Он приладил винтовку к плечу и нажимал на курок. Удивительное дело: хотя глаза у него были уже слабые, он почти все время попадал в цель!
— Next![27] — командовал он.
И мы кидали еще.
Представление закончилось так же внезапно, как и началось. Дедушка опустил винтовку и поклонился. В последний раз. Потом встал и протянул винтовку мне. Земля вокруг была усеяна простреленными кругляшками, они сверкали, как маленькие солнца.
— Вот и всё. А теперь пора домой, ребятки, — сказал он. — Котлеты, поди, давно уже готовы.
Он оказался прав.
Но нам понадобилось немало времени, чтобы дойти до дому. Каждые пять минут дедушка присаживался отдохнуть. Дольше всего он сидел у школьного окна, потому что ему понравилась мелодия, которую играл учитель. «Снова восходит ясное солнце».
