— Знаешь что, не валяй дурака! — резко оборвал его Мариан. — Я серьезно говорю.
— Я тоже серьезно. Он же был далеко от дома. Что ему оставалось делать?
Вишенка нахмурилась. Что-то тут было не так, но что — она не могла сообразить.
— Погодите, — вмешалась она в перебранку братьев. — Ведь Зенек говорил, что отец дал ему денег на дорогу.
— Ну и что? — возразил Юлек. — Он дал ему дня на два, на три, а Зенек искал дядю больше двух недель!
— А зачем он его так долго искал? — раздраженно спросил Мариан. — Пусть бы не искал, никто его не заставлял.
— Тебе легко говорить! Как он мог возвратиться домой ни с чем, раз он решил этого дядю найти? Он должен был его искать, и все!
Рассуждения Юлека не подействовали на Мариана.
— Зенек не маленький, — сердито сказал он. — За воровство сажают в тюрьму, и он обязан об этом знать. А кроме того… — Мариан еще выше, чем обычно, поднял брови. Он говорил теперь медленно и с трудом, как бы давясь каждым словом: — А кроме того, из-за него. . из-за него и мы. . мы тоже крали!
— Мы крали? — поразился Юлек.
— А яблоки?
Юлек пожал плечами:
— Тоже мне воровство — яблоки!
— Не лучше всякого другого!
— Ну… — начала Вишенка. Она хотела сказать, что яблоки это все-таки не то что деньги, и вдруг ей стало стыдно. Разве это оправдание?
— Я пошел, потому что хотел быть вместе с Зенеком, — неуверенно объяснил Юлек. Теперь он уже не нападал, а защищался.
— Все мы хотели быть с Зенеком, ясное дело, — хмуро сказал Мариан. — И это у него называется «спорт»! — воскликнул он. — Ничего себе спорт — по чужим садам лазить!
— Ах! — воскликнула Уля с необычной для нее горячностью. — Ну как ты не понимаешь? Ему не на что было купить хлеба. . Поэтому он и яблоки…
— Откуда ты знаешь? Он тебе говорил?
— Нет, я сама догадалась.
— А я в это не верю. Когда мы приносили ему еду…
— Сколько там было — кот наплакал! — вставил Юлек.
— … когда мы приносили ему еду, — продолжал Мариан, — то Зенек вел себя так, будто это его не касается. Никогда не поблагодарит, никогда ничего не попросит.
— А что, он должен был сказать: «Несите больше, мне этого мало»? Гордый человек никогда так не скажет! — возмущенно выкрикнула Вишенка.
И Уля тут же простила ей все ее грехи.
— По-моему, Зенек поступил глупо и неправильно, — неумолимо стоял на своем Мариан. — Когда он увидел, что деньги на исходе, он должен был вернуться домой.
— Мариан, — проговорила Уля негромко, но с таким выражением, что все на нее посмотрели, — у Зенека нет дома.
На террасе попарилась мертвая тишина. Все замерли.
— Я. . прошептал Юлек. — Я не понимаю.
— А его отец? — тоже шепотом спросила Вишенка. — У него ведь есть отец?
— Отцу он не нужен, — ответила Уля.
«Отцу он не нужен»… Какие страшные слова! Конечно, и Вишенке, и Мариану, и Юлеку случалось слышать, как взрослые говорили о дурных родителях, о заброшенных, нелюбимых детях, но сами они с подобными вещами не сталкивались. Для них любовь родителей была чем-то само собой разумеющимся, как то, что после ночи наступает день, а после зимы — весна. Отец может сердиться, он может даже поступить несправедливо, но при этом он остается отцом! Л дом? Дома бывает весело и скучно, бывает хорошо, а бывает и плохо, но разве можно жить не дома? Из дому часто с удовольствием выбегаешь на улицу, уходишь, уезжаешь, но всегда возвращаешься, потому что это единственное место на земле, которое нельзя бросить совсем, как нельзя сбросить собственную кожу.
Вишенка видит свою варшавскую квартиру, свой уголок и маминой комнате, где стоит столик с двумя ящичками, за которым она решает задачи и пишет упражнения. В ящиках, кроме тетрадей, лежит множество разных вещей, к которым она привязана и в которых так приятно покопаться, чтобы оттянуть хоть немножко приготовление уроков. Иногда отец, придя с работы, незаметно кладет туда то шоколадку, то яблоко, то апельсин. Вишенка, обнаружив лакомство, притворяется, что понятия не имеет, откуда оно взялось, отец делает вид, что вообще не понимает, о чем речь, и сваливает псе на маму, мама категорически отводит от себя подозрение, и все трое смеются и решают, что в квартире завелся домовой…
Мариану отец представляется за большим столом, по другую сторону которого сидит он сам. . Отец разложил под лампой лист миллиметровки, чертит и делает расчеты нового здания. Мариан то и дело отрывается от книжки — так приятно смотреть на тонкие, четкие линии, на маленькие, аккуратно выписанные циферки. Приходит мама и велит убирать со стола «все это хозяйство»— она будет накрывать к ужину. Отец протестует, ворчит, но потом все-таки складывает свои бумаги и говорит: «Пошли, сын, нас здесь не понимают. Здесь мама командует, а нас она и в грош не ставит». И сразу чувствуется, что это «командование» ему очень нравится…
А Юлек вспоминает озабоченный голос мамы, которая ловит его у самого порога: «А шарфик? А шапку?» Хватаешь шапку и шарф, заодно мама засовывает тебе в ранец конфетку или кусок пирога и наказывает сестренке Хеле: «Доченька, ступайте вместе, ты старшая, следи, чтобы он не опоздал и не гонял по улице с мальчишками». Юлек из-за маминой спины показывает Хеле язык, все равно он за первым же углом вырвется из-под ее надзора. Вот с отцом ходить — это другое дело. Дома отцу частенько случается прикрикнуть на Юлека, но на улице он разговаривает с ним, как со взрослым, а если встретит мальчишку из их класса, обязательно остановится, поделится впечатлениями о последних футбольных матчах. Юлеку все приятели говорят: «Отец у тебя — что надо».
И всего этого может не быть? Значит, бывают отцы, которые, вместо того чтобы защищать своих детей, заботиться о них, говорят им попросту: «Иди куда хочешь, ты мне не нужен»?
— Уля! — тихо, растерянно зовет Вишенка.
— И что же. . что же с ним теперь будет? — запинаясь, спрашивает Юлек. — Что он теперь будет делать?
— Он говорил тебе, куда пойдет? — допытывается Вишенка.
— В Варшаву. Но у него там никого нет.
Мариан и Юлек возвращались домой. Мариан шел большими шагами, засунув руки в карманы, и, казалось, не замечал шагавшего рядом Юлека. Тот тоже молчал и с раздражением пинал ногами камешки и комья земли, время от времени сердито и обиженно поглядывая на брата. Ему страстно хотелось, чтобы Мариан заговорил, хотелось поссориться, а еще лучше — подраться и выместить на нем всю накипевшую со вчерашнего дня обиду, которая после рассказа Ули стала просто невыносимой.
— Мариан! — выкрикнул он вдруг. — Это все из-за тебя!
— Оставь меня в покое! — огрызнулся Мариан.
— Он пошел в Варшаву!.. — кричал Юлек. — Хотел бы я знать, что он там будет делать, в этой Варшаве!
— Отстань, понял?
— Здесь у него был остров, и мы, и шалаш. И мы его знали. А там?.. Он мог бы остаться на все лето! Л теперь он ушел и думает… — мальчик всхлипнул, подавляя рыдания, — и думает, какие же мы свиньи! — совладав с собой, докончил он горько.
Тем временем Вишенка и Уля все еще сидели на террасе.
— Скажи, — прошептала Вишенка, как только мальчики ушли, — а он тебе говорил что-нибудь еще про своего отца?
— Нет.
•— Ничего-ничего?
— Да. Я его спрашивала, но он сказал, что мне этого не понять.
— Ведь это же ненормально — чтоб отец не любил своего сына, — глубокомысленно рассуждала Вишенка. — И знаешь, что я тебе скажу? Поэтому Зенек такой странный. Ведь правда, он странный? Как будто из другого мира.
Уля грустно подумала, что для нее этот другой мир не так далек, как для Вишенки.
— Зенек очень несчастлив, — тихо проговорила она. Круглые от волнения Вишенкины глаза смотрели на подругу с сожалением и раскаянием.
— Ах, Уля!. А мы отпустили его, мы его не удержали, я и Мариан! Не могу себе этого простить, просто думать об этом не могу! Но ты понимаешь… — оправдывалась она, — я знаю, конечно, что такие случаи бывают, что люди иногда крадут, даже у нас в школе раз такое было… Но чтобы Зенек, Зенек взял чужие деньги — у меня это в голове не укладывалось. Ведь он… он такой замечательный, правда? А про яблоки, про то, что я сама… — она заикалась от стыда, — про это я намертво забыла. .
Уля придвинулась к подруге и прижалась к ней. Она чувствовала, что снова любит ее, как прежде, и это было так хорошо! Ей страстно захотелось рассказать Вишенке все, до конца… Но нет, это слишком трудно.
Они долго сидели рядом, прильнув друг к другу и глубоко задумавшись.
День тянулся для Юлека еще томительнее, чем утро. Перед глазами все время стоял Зенек. Они тут сидят себе спокойно в Ольшинах, а Зенек идет в Варшаву, без копейки денег, и вдобавок никто его там не ждет. Мальчуган хорошо помнил, как он ходил по широким варшавским улицам, переполненным бесчисленными толпами, и все время боялся — вдруг он отстанет от мамы и потеряется. Кругом ни одного знакомого лица, неизвестно, куда едут все эти трамваи и автобусы, куда ведут все эти улицы… Очутиться одному в таком огромном городе — да об этом просто подумать страшно! А ведь все могло быть иначе..
