Когда я пришёл в себя, то разглядел, что Тамерлан давно не чищен и что нога у него завязана.
— Ты чего, Тамерлан? Что с тобой случилось?
Если бы он мог говорить, он бы, наверное, сказал. Он так смотрел на меня, как будто жалел, что не может всё рассказать.
Тут я услышал шаги, и Мотяша появился перед нами в красных своих штанах и шикарном свитере. Он был весёлый и беззаботный.
— А, это ты! Хорошо, что пришёл. Мне как раз человек вот так, позарез нужен!
— Где же все! Куда все подевались? А с Тамерланом что?
— По порядку, старик. Давай всё по порядку. Отвечаю на первый вопрос: все уехали на соревнования в Киев. Слышал про всесоюзные? Мог бы знать, что и наш клуб там представлен.
— Николая Фёдоровича нет?
— И Николая Фёдоровича нет. А я остался по чистой случайности. Эх, что тут было! Я ведь чуть в артисты не вышел. Такой был случай! Век живи — второго такого не дождёшься…
Но мне неинтересно было слушать про всякие случаи из жизни Мотяши.
— А с Тамерланом что? — спросил я.
— Ногу повредил. Мы с ним на съёмке были, вместе с Балашовым снимались. Балашова видел вот как тебя. На лошади чёрной сидит и режиссёру говорит: «Я-то систему Станиславского хорошо знаю, а вот лошадь не знает».
Я Мотяшу убить был готов за то, что он ничего мне толком не рассказывает, а только голову морочит.
— Как же Тамерлан ногу повредил?
— Ну, вот на съёмке-то с Балашовым это дело и было. Я рядом с Балашовым скачу, ну, вот как с тобой, вот так близко. Мне надо Тамерлана подсечь. Я его подсекаю, сам выбрасываюсь из седла, а эта старая кляча падает и гробит ногу. Из-за нас с ним вся съёмка остановилась. Ой, что было! Машины всякие, людей понабежало. Два часа из-за нас стояли. Понимаешь, мы с Николаем Фёдоровичем возможности этой клячи переоценили. Мы думали, это ещё конь, ещё показать себя может.
Тамерлан смотрел умными глазами, как будто говорил: «Всё врёт! Правда только то, что я — старый!»
— Ты понимаешь, — не унимался Мотяша, — я ведь из-за него тут сижу. Если бы не он, я бы давно в Киеве был. А сегодня как раз у меня такое дело, случай такой уважительный, вот как надо уйти, понимаешь? Вот так! Женщина замешана, понимаешь? Ну, вот я и бегал, искал, кого бы вместо себя оставить. И так ты хорошо подвернулся! Подежуришь, а? Я недолго. Ну, часа на три, от силы четыре. Ладно?
— А сено? — спросил я. — У него же в яслях пусто.
— Сено у козла возьмёшь. У него там сена от пуза.
Тамерлан смотрел на меня — вот и сено уже от козла!..
— Договорились, значит? — Красные клеши затрепыхались у самой двери.
— А с Тамерланом-то что будет? — крикнул я вслед.
— Завтра его заберут, — весело ответил Мотяша. — На колбасу отправят на завод. За него сто рублей дадут. — Он хлопнул дверью.
Я присел около Тамерлана, оглушённый. Значит, я вижу его в последний раз. Он тепло дышит мне в лицо и пощипывает руку замшевыми губами, а завтра его не станет. Из умного, доброго, ласкового Тамерлана сделают колбасу.
В сарайчике, где держали Иван Иваныча, я взял сена и принёс его Тамерлану. Он жевал вяло, а потом и вовсе перестал. Кажется, ему было не до еды. Я принёс ведро, перевернул его, влез на дно и принялся Тамерлана чистить. Стоять ему, как видно, было тяжело. Он держал на весу повреждённую ногу. Я сказал ему:
— Я тебя ни за что не оставлю. Понял?
Это было самое главное.
Вычистив коня, я постарался накормить его. Если бы сейчас была у меня морковка или яблоки! Тамерлан не хотел есть сено, пропахшее козлом. Пошарив в конюшне, я нашёл уздечку и надел её на Тамерлана. Я попытался сдвинуть его с места. Но он, видимо, боялся идти. Переминался с ноги на ногу и не шёл за мной.
— Идём, не бойся, идём, — уговаривал я.
Первые шаги по двору Тамерлан сделал так осторожно, как будто под копытами был лёд, а не асфальт. Но потом он пошёл увереннее. Тут я вспомнил о попоне, которая висела в сарайчике у Иван Иваныча. Вообще-то попона принадлежала ишачку, но сейчас она была нужна Тамерлану. Я забежал в сарайчик, но попоны не нашёл. Вернувшись в конюшню, я нашёл попону в углу, на низкой табуретке. Как видно, Мотяша подстилал её, чтобы мягче сидеть. Я обрадовался, вынес попону и прикрыл ею Тамерлана. Теперь осталось только вернуться и вырубить свет в конюшне.
И вот Тамерлан перешагнул через перекладину внизу калитки, и мы с ним медленно пошла по краю шоссе. Шум проезжей машины остановил нас. Мы переждали, пока фургон с надписью «Хлеб» проедет мимо.
От того, что во всех домах погасли огни, дома стали казаться выше и больше, а небо светлее. Это небо было светлое, как молоко в блюдце у тётки Гешиной кошки. Идти под таким небом — не то что тёмной ночью. Ночью небо прикрывает тебя. Сейчас же мы шли на виду у всех, у всего города. Правда, он дрых, весь город, со всеми его людьми. Но милиционеры могли не спать. Не очень-то хотел я с ними встретиться.
В тишине копыта Тамерлана стучали: цок-цок. Проезжали редкие такси с зелёным огоньком. Одно из них остановилось, и какой-то парень закричал мне:
— Эй, приятель, не подвезти ли вас с лошадкой?
Так мы шли долго. Сам не знаю сколько. Потому что время как будто остановилось. Не темнело и не светлело. Наконец мы подошли к школе. Теперь дворами нам только нужно пройти к тому тупику, где стоят гаражи и где обычно происходят все драки. «Курилка» — называется это место.
Но, как назло, у входа в подворотню свалены огромные бочки из-под мусора. Какой дурак свалил их тут, посреди дороги? Я привязываю Тамерлана к воротам и начинаю откатывать бочки в сторону.
Вот была работка! Они тяжеленные, эти бочки. Из чугуна их делают, что ли? Но самое главное не это. Самое главное, они грохочут, как будто обваливается памятник Петру под названием «Медный всадник». Вот услышит кто-нибудь сейчас — и будет дело!
Но никто не услышал. Всё сделано, и я провожу Тамерлана через один двор, потом через другой двор — в нашу «курилку». Я привязываю Тамерлана к ручке старой забитой парадной, которая выходила когда-то в «курилку», а сам иду посмотреть, не найдётся ли чего-нибудь подходящего около гаражей. Порыскав там, я нашёл ящик — как раз то, что нужно! На ящике я и устроился возле Тамерлана дожидаться утра.
Глава тридцать четвёртая, в которой объединились все ребята, плохие и хорошие
Я, наверно, здорово вздремнул. Потому что, когда я проснулся, было светло. Небо было нормального небесного цвета, и по нему даже бежали облака, хотя при чём тут облака? Меня Тамерлан занимал. И то, как его лучше спасти и спрятать. Я посидел немного на ящике, обдумывая все дела, и у меня появились кое-какие мысли. Я проверил, хорошо ли привязан Тамерлан, и пошёл дежурить у ворот.
Прошла в школу наша уборщица тётя Нюша, буфетчица, учитель труда, какие-то ребята, но никто из знакомых не шёл. И вдруг я увидел Репу. Он вылезал из соседней парадной, раскачиваясь, как атлет перед метанием диска. Только на атлета он не был похож, длинный, тощий и узкий, как пласт жвачки.
— Репа! — окликнул я.
Он нехотя оглянулся и остановился.
— Чего тебе?
— Иди сюда!
— Чего идти?
— Дело есть, — сказал я.
Репа смерил меня презрительным взглядом с ног до головы.
— С тобой, что ли, дело, звезда экрана?
— Иди, покажу что-то.
Репа пошёл лениво. Он раскачивался вправо и влево. Ему очень не хотелось идти. Но когда он издали увидел Тамерлана, то перестал раскачиваться, перестал смотреть презрительно и недовольно. Он пошёл быстро, почти побежал и остановился рядом с Тамерланом. Он смотрел и глазам своим не верил. Потом оправился и сделал вид, что это его нисколько не удивляет.
— Настоящая?
— Потрогай! — сказал я.
И тут оказалось, что Репа, который не боится никого в нашей школе, боится потрогать живую лошадь.
— Смотри! — Я похлопал Тамерлана по морде.
Тогда и Репа осторожно протянул руку. Тамерлан ткнулся ему в ладонь своими тёплыми губами. И Репа улыбнулся.
— Её хотят за сто рублей на комбинат продать на мясо, — сказал я.
— Кто? — вскинулся Репа. Было видно, что он готов сейчас набить морду тому, кто продаст Тамерлана на мясо.
— Чтобы его спасти, надо собрать денег — ну, вроде выкупа, понимаешь?
— Что же я, гибон, что ли? — сказал Репа. — Пара пустых!
— Ты подежурь здесь, — усадил я Репу на ящик, — а я ребят из класса поймаю.
Милка Астахова шла в школу, конечно, одна из первых. Нос у неё задирался, и она ничего не видела впереди себя. В одной руке она несла портфель, а в другой банку. Я ей махнул рукой, но она не видит. Чешет себе по тротуару. Я тогда подскочил и говорю:
— Милка!
Она как крикнет — и банку на тротуар уронила. А из банки — я смотрю — змея вылезает.
— Не бойся, — говорит Милка, — это уж. Я его у знакомых выпросила для нашего живого уголка.
