Для товарищества, конечно, больше всего подходит цвет безбрежного моря!
Верность должна быть как алмаз — самый прочный из камней, которым можно шлифовать все другие самоцветы.
Для чуткости и скромности я тоже кое-что нашла. Когда недавно воспитательница зашла нас навестить, я спросила, бывают ли драгоценные камни двух цветов, не очень броские, но красивые. Воспитательница ответила — опал, или лунный камень. В основе он белый, но искрится огненными лучами.
Гномы обещают дать все семь драгоценных камней в приданое сироте, если она поможет им работать и не станет общаться с мачехой.
Конец пьесы, когда падчерица лежит в гробу и гномы стоят в кружке и оплакивают ее и тут появляется принц (тот самый избранник ее мачехи) и, преклонив перед ней колено, прекрасными словами говорит о своих чувствах, у меня уже готов. Об этом месте я много думала. Пока гномы стоят вокруг меня и поют свою печальную песню (или говорят хором), я бы пробралась за кулисы и переоделась. Вот где я наконец смогла бы использовать во всем блеске свое «маленькое вечернее платье»! Когда же гномы удалятся, прекрасные слова коленопреклоненного принца разбудят меня (принца мог бы играть Свен). Представляю себе, какой захватывающе красивой могла бы быть эта картина.
Сирота смущается и просит принца не говорить о своих чувствах. Но принц отвечает, что скоро-скоро кончится сон, падчерица-сирота проснется и уйдет от него. Потому-то он и просит, чтобы она не забывала его.
— А мачеха? — спрашивает девушка. Принц смеется:
— Разве вы не знаете, что у нас издан закон, по которому все злые мачехи изгоняются из нашего общества, как пережитки. Им будет указано их настоящее место в старых сказках и в некоторых плохих снах. По этому закону всем сиротам будет дано счастье. У них будут новые матери — приемные матери!
— Но... где же она, моя новая мама? — удивленно спрашивает сирота.
— Я думал, что вы поняли это, моя красавица. Вы же на пути к ней. Ведь перед тем, как прийти сюда, вы уложили вещи. Вы скоро проснетесь и отправитесь в путь...
— Она добрая, моя приемная мама? — спрашивает девушка.
— Добрая и справедливая. Очень справедливая. Она поможет стать счастливой, — горячо уверяет принц и берет девушку за руку. Тут появляются гномы и приносят семь камней счастья.
Занавес.
ВТОРНИК...
Теперь я уже здорова, и пьеса закончена, и даже тетя Эльза ее просмотрела. Репетиции идут полным ходом. Но все это получается совсем иначе, чем я мечтала во время болезни.
Когда мы лежали в изоляторе, девочки приходили нас проведать. Хотя это вообще-то не разрешается. Однажды, когда Анне и Тинка были у нас и Тинка спросила, не скучно ли нам, Сассь не смогла удержаться:
— Нет, нисколько. Вы ведь не знаете, Кадри пишет для нас пьесу и сочиняет альтерционные стихи — или как их там? Это вроде песен. С гномами или эльфами. Это мы, и с нами приключается много смешного. Я уже знаю на память.
— Какая пьеса? — навострила уши Анне.
— Ах, оставь, Сассь, — запротестовала я.
Тогда еще все было не закончено и я не была уверена, что из этого вообще что-нибудь получится. Я очень коротко рассказала, как я это задумала. Анне была разочарована.
— Только для малышей? Жаль. Почему ты не пишешь для нас? Попробуй. Ну, скажем, из нашей школьной жизни.
Попробуй. Из школьной жизни. Легко сказать. Как будто я писательница. Да и писатели пишут очень мало пьес из школьной жизни. Я и с этим, в общем-то, пересказом столько намучилась. И убедилась наконец, что из меня никогда в жизни не получится писатель. Даже похудела от этих мук творчества и потения. Анне посоветовала мне заменить на географии указку, может, поэтому-то и получилось... впрочем, зачем забегать вперед.
Во всяком случае, Тинка тут же согласилась играть красивую мачеху. Только с условием, что переодетую ведьму будет играть кто-нибудь другой. Принцем был единодушно выбран Свен, так что мне не пришлось высказывать свое предложение. Тинка даже обещала сама поговорить со Свеном.
На этот раз остальные вопросы остались открытыми. Но когда я вернулась в группу, Марелле как-то вечером стала настаивать, чтобы я прочла свою пьесу. Вначале я ужасно волновалась, но когда девочки стали смеяться там, где Тинка-мачеха кичится своим знатным происхождением и красотой, я осмелела. Читала я, по-моему, даже «вдохновенно», особенно монолог сироты.
Когда я закончила, Анне сказала:
— Давай сюда! Я и не представляла себе, что у тебя такое получилось. Это ведь что-то совсем другое. Дай-ка я сама посмотрю. — Она забрала мою рукопись и стала листать ее.
— Роль сироты просто чудесная. Я буду ее играть. Думаю, она мне очень подходит.
И тут же прочла:
Была я в доме радостью,
Любимицей и ягодкой,
Пока жива была моя матушка.
О, что значило мое чтение по сравнению с Анне! Как восклицала, подняв руки, словно защищаясь, Анне: Не бейте сиротинку, Не бейте — нет у нее батюшки. Не бейте — нет у нее матушки.
И хотя все это звучало очень задушевно и хотя я считаю Анне гениальной, почти зрелой актрисой, все же я никак не могла справиться с горьким комком, застрявшим у меня в горле, как отравленное яблоко в горле сироты. И я тоже довольно долго была словно мертвая.
Мне было так жаль расставаться с этой сценой, где я могла бы в роли сироты стоять в своем воздушном розовом платье, ярко освещенная прожектором и самый красивый мальчик из нашей школы преклонял бы передо мной колено. На этот раз меня не утешали никакие похвалы. Что пользы, что Сассь сразу начала протестовать, уверяя, что сироту должна играть я, а Лики и еще некоторые девочки поддержали ее. Во-первых, мнения разошлись и, во-вторых, решающим оказалось то, что Анне сама хотела играть и решилась сказать об этом, тогда как я не решилась.
И ничуть не легче было оттого, что Анне восхищалась моим литературным талантом. Мне не давала покоя мысль о том, что меня могли бы, по крайней мере, спросить, кого я хотела бы видеть в главной роли. Может быть, я все равно предложила бы эту роль ей, потому что ведь знаю себя, вряд ли я стала бы откровенно добиваться главной роли.
В этот вечер я была так огорчена, что чуть не высказала лишнего. К счастью, я все-таки не сделала этого, и теперь сама понимаю, что тогдашнее мое восприятие всего случившегося было просто очень мелочным и глупым. Тем более, что потом случилось то, что случилось. Сейчас у меня больше нет времени. Скоро начнется репетиция. Надо спешить.
СРЕДА...
Теперь все репетиции проходят великолепно. Послезавтра генеральная репетиция. Но первая репетиция была все-таки ужасной. Учительница Вайномяэ взяла над нами шефство. Тинка кое-как справилась со своей ролью, а Вильма играла мачехину подругу. И тут наступила очередь Анне. Вдруг вмешался Свен:
— Постойте! А почему Кадри сама не читает?
— Как Кадри? Сироту играет Анне, — возразила Тинка.
— То есть как — Анне? Ведь должна была играть Кадри! — удивился Свен.
Я поспешила объяснить:
— Ты, наверно, неправильно понял. Я играю только этот голос, который рассказывает о превращении действительности в сказку-сон. Сироту играет Анне. Ей эта роль подходит больше всего.
— Анне? Эта роль? Не смешите! Исполнительница главной роли должна быть прежде всего красивой.
Я не решалась ни на кого взглянуть. И только испуганно оглянулась, когда за нашими спинами с грохотом захлопнулась дверь.
— Анне! — Я бросилась за ней. Успела только услышать, как Свен сказал:
— Тогда пусть уж Андрес играет принца. Меня исключите из игры.
Я нашла Анне в спальне. Она лежала, уткнув лицо в подушку. Мне еще никогда не случалось попадать в такое неловкое положение. Как тут утешать? Сказать, что одному нравится одно, а другому — другое? Нет, будет еще хуже. Противнее всего было, конечно, что я сама — участница этой истории и даже, помимо моей воли, в чем-то словно бы виновата.
— Анне, голубушка, родная, не плачь! Ну, посмотри на себя в зеркало. Ведь Свен же чудак. Он и в литературе-то не может отличить Татьяну от Ольги, ну чего с него взять... Не случайно же его. почти выгнали из одной школы. Что-то у него не так. Не принимай эту чепуху к сердцу.
Я наговорила о Свене все, что пришло в голову. Даже то, во что и сама не верила. Мне было просто ужасно жалко Анне.
— Пусть принцем будет кто-нибудь другой, более толковый. Свен все равно поленится выучить роль. И эта роль совсем не для него. Такой самонадеянный дурак! Может, еще возьмет на сцену зеркальце, как Тинка. Я никогда не могла понять, что в нем девочки находят...
Анне не отрывала головы от подушки. Можно было лишь предполагать, что она плачет. Когда я в предельной растерянности и отчаянии предложила ей в утешение самое лучшее, что у меня было — маленькое вечернее платье, которым мачеха когда-то хотела завоевать мое сердце, — к счастью, в комнату ворвалась Тинка. Она бросилась обнимать свою подругу и стала ей горячо доказывать:
