— Да, так, — сказал Нилаш. — Вот только морковь не сажайте, пожалуйста, целыми мешками, — это ужасная еда. У Тёрёков каждую осень покупали по два-три мешка, а я так ее не люблю, что у меня просто мурашки по спине бегают, сырую еще могу съесть, а вот тушеную… просто ужас!
Белла, взглянув на сестру, рассмеялась каким-то нервным, захлебывающимся радостным смехом. Виола только растерянно оглядывалась и никак не могла понять в чем дело.
— Ну, с вами все ясно, — произнесла она с обычной для нее грубой откровенностью. — Вы с ними одной веревочкой связаны… Идите-ка заниматься, ешьте свой гуммиарабик вместо моркови.
Белла засмеялась еще громче, и Миши почувствовал себя совершенно счастливым, стараясь скрыть улыбку, он плотно сжал губы и, опустив голову, быстро вышел.
В комнате его встретил взгляд больших темных глаз пожилой женщины, сидевшей в кресле-качалке, и у Миши сразу пропала вся веселость. Он очень боялся этой молчаливой женщины, которая иногда сидела словно неживая, уставившись в пространство отрешенным взглядом.
Сейчас он почувствовал, что эти глаза следят за ним, пристально смотрят ему вслед, провожая в комнату. Даже сев на место, он ощущал на себе этот сверлящий взгляд, и ему пришлось обернуться, чтобы убедиться, что женщина осталась в другой комнате за стеной.
А Шаника приготовил ему сюрприз: примера он не решил, а сидел и вертел ручку.
— Как, еще не готово? — в отчаянии воскликнул Миши.
Шаника спросил с ангельской невинностью:
— А как надо умножать, с последней цифры или с первой?
Миши схватился за голову.
— О господи, это ужасно! Сколько еще раз объяснять, что это все равно?! Понимаете? Все равно! Только если умножать с последней цифры, то результат нужно подвигать на одну цифру влево, а если с первой — на одну вправо!
— Понятно. И как же мне начинать, с первой или с последней?
— Это все равно.
— Ну, раз все равно, то как же мне начать?
— Начните с последней.
— Только это я и хотел спросить, а вы тут же ругаться, ну прямо как Виола.
Миши был так поражен, что только молча смотрел, как Шаника умножает. Миши ожидал, что Шаника сравнит его с Беллой, и огорчился, когда тот сравнил его с Виолой. И то правда — с таким помучаешься…
Он был очень расстроен. Борьба, которую он здесь ведет, казалась ему бессмысленной, и он заранее предвидел, что Шаника провалится и, сколько с ним не бейся, все кончится позором.
Когда они учили латынь, вошла Белла. Она не была у них с той самой ссоры, а теперь вошла так легко и просто, словно появление ее здесь совершенно естественно.
Девушка долго молчала, наводя порядок в шкафу, и, казалось, не обращала на мальчиков внимания. Но вдруг она подошла к столу, остановилась возле Миши и взяла в руки тетрадь Шаники.
— Отдай! — рванулся за ней Шаника.
Белла высоко подняла тетрадь.
— Не съем, не бойся!
— Дай сюда!
— Подумаешь, какой нежный! — Не опуская тетрадь, она посмотрела последнюю отметку.
— Двойка? — изумилась она. — Двойка!
Шанике удалось вырвать тетрадь, слегка помяв ее.
— Как я ее теперь сдам? — заныл он. — Ты ее измяла.
— Во-первых, это ты измял, а во-вторых, лучше б она была измята, да без двоек, стыдись!
— Стыдиться тут нечего, — сказал Шаника. — Контрольная была очень трудная, четырнадцать человек написали на двойки, а больше четверки с минусом никто не получил.
— Даже Нилаш?
— Только он получил пятерку — это правда.
Девушка рассмеялась:
— Правда!.. Хорошо еще, что вспомнил… Ах ты!.. — И, перегнувшись через стол, она легонько стукнула брата по голове, а Миши ласково погладила по щеке.
Миши вспыхнул и опустил голову, его бросило в дрожь. Он почувствовал, что это не случайное прикосновение, а выражение благодарности, нежной признательности и симпатии.
— Уходи отсюда, — сказал Шаника.
— Ах ты лягушонок, — засмеялась Белла.
— Скажу вот, что ты опять здесь была…
Белла несколько секунд смотрела на него серьезно, потом засмеялась:
— Послушай, Шаника, давай заключим мир… Ты на меня не будешь жаловаться, а я — на тебя.
Шаника исподлобья посмотрел на сестру.
— Я ведь тоже кое-что о тебе знаю, я же не сказала, что вы с хозяйским сыном курили!
Шаника неприязненно сжал губы.
— А ведь уже целая неделя прошла, и времени у меня было достаточно. Ну, что?.. Молчим? И еще у меня на примете есть три-четыре случая… Кладовая, например… Помнишь?.. Ну как, мир?
Она протянула ему руку и положила ее на книги и тетради прямо перед Миши.
Пальцы у нее были округлые, белоснежные, а на одном из них — колечко с крохотными голубыми, как лепестки незабудок, камешками. Миши вздрогнул: вдруг она снова вздумает его погладить?
— Ну тебя!.. — Шаника стукнул сестру по руке.
Белла засмеялась, но руки не убрала. Теперь рукав ее синего платья уже не был закатан до самого плеча, как в кладовой, но Миши видел именно ту белую прекрасную руку и всерьез боялся, что она согнется в локте и обнимет его.
— Ну, мир?
— Если ты больше не будешь меня дразнить, то я не буду жаловаться.
— Давай лапку, суслик!
Шани показал ей язык и ударил ее ладонью по руке, правда, на этот раз совсем легонько.
Белла поймала его чумазую ручонку и задержала в своей белой ладони.
— Фу-у, настоящая поросячья ножка, — смеясь сказала она. — Виола поросенка собирается покупать, а он уже здесь. — И она подмигнула Миши.
Миши рассмеялся так громко и весело, как не смеялся уже давно, настолько остроумно и метко это было сказано и так тонко связано с предыдущим разговором.
— Ну хорошо, занимайтесь, занимайтесь, — сказала Белла. — Что касается меня, принеси хоть шестнадцать пятерок… — И она потрясла руку брата, но не по-мужски, за ладонь, а обхватив рукой его кисть.
Девушка перегнулась через стол и оказалась так близко от Миши, что он взглянуть на нее не смел, а его правая щека, обращенная к Белле, горела, словно ее жгло огнем.
Сегодняшние занятия не стоили и крейцера. Сейчас Миши впервые почувствовал, что ходит сюда совершенно напрасно.
На душе у него было так тяжело, что, выйдя от Дороги, он чуть не опоздал к старому господину. Пришлось торопиться.
Но только он собрался свернуть в арку желтого дома, как вдруг увидел Яноша.
— Ну, что, дружок? — глухо спросил тот. — Пан или пропал?
С перепугу Миши не понял, о чем идет речь, но когда вспомнил, то тут же обрел смелость.
— Да, — сказал он громко.
— Что «да»? Что она сказала?
— Она сказала: «Совсем не с удовольствием».
— Что-о?
— Нет, не так. Она сказала: «Ни за что — с удовольствием».
— Эх ты, пустомеля! Ничего-то ты не понял.
— Нет, понял. Она сказала: «Передайте ему так: „Ни за что — с удовольствием“ или: „С удовольствием — ни за что“. Как нравится, так и скажите». Вот что она сказала.
— Этого не может быть, — сказал Янош.
— Но она именно так и сказала.
— Ей богу?
Часы пробили пять. Миши уже надо было быть у старого господина.
— Можешь поклясться?
— Могу, только не буду я по всякому пустяку клясться.
— Это тебе пустяк? — сказал Янош, смеясь. — Ах ты!.. Смотри, орешек, я тебя раскушу.
Он хотел щелкнуть мальчика по шляпе, но Миши увернулся и вбежал во двор, так что на этот раз Янош промахнулся.
Час этот, когда Миши читал старому господину, был самым спокойным в его наполненной бурными событиями жизни. Ему нравилось приходить сюда в одно и то же время, садиться в соломенное кресло перед стопкой аккуратно сложенных газет и сознавать, что трудится он честно. Читал он уже так быстро и хорошо, что старый господин никогда его не переспрашивал.
Ему был по душе этот теплый дом и этот розовый старик с ослепительно белыми усами, который был к нему так добр, что ни разу ни в чем не упрекнул.
Когда Миши вернулся в коллегию, ребята сидели вокруг печки и комната была наполнена запахом жареных гренок.
Надь что-то рассказывал. Миши тут же понял, что речь идет о прежней жизни в коллегии, и стал слушать, стараясь не пропустить ни одного слова.
— Младших гимназистов потому и называют копьеносцами, что когда-то они носили котлы с едой на двух длинных копьях. Раньше ведь не было столовой, в которую бежишь по звонку, а там тебе и скатерти и тарелки.
— Глиняные миски да деревянные ложки, — добавил Лисняи.
— Да и ели-то что! — продолжал Надь. — Старшеклассников кормили младшие, с которыми им приходилось заниматься; тем каждую неделю родители присылали буханку белого хлеба, ее хватало двоим на целую неделю, да котел еды на семерых. На следующий день другой ученик получал котел еды, так вот и ели — это и было «подкрепление».
Миши, сидя в темноте, с удивлением слушал.
