— Да что это за жизнь!.. В зимнюю-то пору до солнышка встаешь, а еще говорят — в имении легкое житье. В три погибели гнут!
Не успел Подметальщик выплакать свое горе, как уж третий управитель объявился. Это был сильно смахивающий на Букстыня баринов Одевальщик. Разговаривая, он подпрыгивал и махал руками.
— Слышь, Подметальщик! Как управишься, вытряхни постель и подушки, да чтоб нигде ни пылинки!
— Да откуда ж ей тут взяться, пылинке-то? — Подметальщик поудобнее уселся в кресле. — Самую распоследнюю подхватил — во! В кулаке сидит.
— И медвежью шкуру выбей, чтоб цыганским духом не разило.
— Выбивал уж, да разве цыганский дух вышибешь?
— Эх, беда мне, беда! — заныл Одевальщик. — Нынче поутру в четыре часа раздел барина и спать заманил. А в пять он уже проснулся — наново одевай. А теперь в шесть часов вздумалось ему большой сон поглядеть — опять же скидывай с него одежку. От одних пуговиц скоро пальцы отвалятся.
— Пальцы! — презрительно усмехнулся Подметальщик. — У меня вот от метлы на ладонях пузыри.
— Ничего, братец, не поделаешь. У барина — и дурь барская.
Одевальщик открыл было рот, желая выплакать и другие горести, поважнее бариновых пуговиц и своих стертых пальцев, но тут в зал, колыхаясь и переваливаясь, грузно вплыл пятый, самый важный среди челяди слуга, весь в белом, в колпаке петушиным гребешком, круглый, как яйцо, — Кормильщик.
— Подметальщик, ступай на кухню! — При этакой дородности голосок у него был тоненький-претоненький, будто дан ему в насмешку.
Подметальщик вскинулся как ошпаренный.
— А завтрак уже готов? Есть-то еще неохота, но коли дают, нечего зевать.
— Тебе неохота, а барину всегда охота.
— Ох, и брюхо же у него! — подивился Подметальщик. — Поутру ест, ополдень ест, вечером ест. Уж не доводится ли и по ночам его кормить?
— Бывает. Как увидит во сне съестное — мигом подавай!
Подметальщик облизнулся:
— Эх, был бы я барином! По два раза в ночь снились бы мне этакие сны!
— Полно языком молоть! — оборвал его Кормильщик. — Какой из тебя барин, коли брюхо мужичье. Ступай на кухню, вытри посуду.
— «Мужичье»!.. — пробурчал Подметальщик. — Подавай-ка мне того жареного-пареного, увидишь, сколько в мое брюхо влезет. — Он прихватил метлу и затопал к задним дверям, — Так уж и быть, пойти, что ли, посуду обтереть.
Зал опустел, но вдруг, откуда ни возьмись, через главный вход, заиндевелые с головы до пят, ввалились трое: один долговязый, другой складный, третий плечистый и кряжистый. Разумеется, это были посланцы из Замшелого. Ешка как увидел на дубовом полу медвежью шкуру, так и вцепился обеими руками в мохнатую шерсть: ладно, что Букстынь, самый трусливый из всех, вовремя успел оттащить его за полу.
— Да ты одурел! Идут!
Все трое, как перепуганные цыплята, попрятались за высокими спинками кресел. За вторыми дверями поднялась громкая возня.
— Сюда, сюда! — кричал Подметальщик. — Тут ровнее будет, в обход чуток, в обход! Этак и переберетесь.
Тут послышался голос барина — похоже было, что кто-то стучит пальцем по донцу треснувшего чугунка.
— Вздор! В обход иной раз выходит дальше, чем прямо… Почему не подметено?
— Подметено, барин, ей-право, подметено! — клялся Подметальщик.
— Подметено, да не выметено.
— Выметено, барин, выметено!
— Выметено, да плохо.
— Да разве ж кто все выметал? — оправдывался великий знаток своего дела.
Трое замшельцев, съежившись от страха, подглядывали сквозь отверстия в резных спинках. Первым вошел Подметальщик со своим орудием, за ним появился Управляющий и стал у баринова кресла. Усыпляльщик и Одевальщик пыхтели у дверей, силясь отворить их пошире, но те и так уже были распахнуты настежь, так что слуги трудились понапрасну. Толкальщик сзади подталкивал барина, а Кормильщик с миской в руках замыкал шествие.
Замшельцы уставились на барина так, что, будь у них на каждого по две пары глаз, и то им было бы мало. Барин оказался головы на две выше Букстыня, а того в Замшелом и так уж называли жердью. С белой козлиной бородкой, отощавший, окостеневший и такой немощный, что, казалось, Толкальщик мог бы одним своим дыханием двигать его вперед и вовсе не держать за плечи. Барин хромал на одну, а может, и на обе ноги, хрипел, будто вареным бобом подавился, голова у него болталась, и он клевал носом, как потрепанный в драке петух.
— Отчего тут так темно? — проскрипел барин. — Отчего так холодно? Отчего не топлено?
— Три сажени сегодня стопили, — ответил Управляющий. — Больше замшельские лесорубы не успевают нарубить.
— Отчего не успевают? — Барин хотел топнуть ногой, но чуть не повалился, ладно что Толкальщик подхватил его за плечи.
— Оттого, что пороть нельзя, — ответил Управляющий и подмигнул челяди.
— Как? Так-таки и вовсе нельзя пороть? Ох, дожили! Ну и времена! — заохал барин. — Дров не рубят, барина морозят, а пороть нельзя! Этак все имение замерзнет… Одевальщик! Почеши барину за ухом… Не за этим, за другим! Что ты за Одевальщик, ежели не знаешь, где у барина чешется?
— Как не знать — знаю, — отвечал Одевальщик, — да коли не чешется, где чешу!
— Это еще что за разговоры? Как ты смеешь говорить так, что и барину не понять? Ведь я же умнее вас всех!
Управляющий и слуги поспешили подтвердить:
— Как же! Понятно, умнее всех!
И Усыпляльщик еще добавил:
— Ничего не поделаешь, у барина — и голова барская.
Барин не пожелал лечь в постель, а захотел сидеть в кресле, за которым притаился Ешка. Но и тут барину было плохо.
— Как тут холодно! — захныкал барин. — Как тут жестко! Неужели больше нету одеял и подушек? Отчего не заботитесь о своем барине? Совсем нынче барину не стало житья! Кто это за моим креслом скребется?
Это Ешка — как ни страшно ему было — не удержался и прыснул в варежку: до того потешным показалось ему усаживание и укутывание барина. На счастье, Управляющий был близорук, да и могло ли ему прийти в голову, что за креслом прячется сынок вдовы Ципслихи?
— Никто там не скребется, — заверил он. — Это крысы бегают под полом.
— Разве крысолов сегодня вечером не приходил? — спросил барин.
— Сегодня поутру еще не приходил, — ответил Подметальщик. — А вчера вечером был и сказал, что последнюю выловил.
— Барин желали раздеться, — напомнил Одевальщик.
— Не хочу раздеваться!
— Барин желали почивать.
— А теперь не хочу почивать, хочу сидеть!
— Барин желали кушать, — вставил Кормильщик.
— Кушать? — оживился барин. — Разве я желал кушать?
Когда и Управляющий подтвердил: конечно же, барин желали кушать, — барин согласился.
— Коли желал, стало быть, и желаю. Подавай. Что у тебя там… А, вареный горох! Это всегда можно.
Но съел горсточку и сморщился:
— Соли мало, пресно. И чересчур мягкий. Думаете, у барина ни одного зуба не осталось?.. Что у тебя еще есть?
— Лущеные орешки.
— Не хочу, они твердые.
Тут Ешка не вытерпел.
— Ах ты старый дурень! — прошептал он.
— Чу, опять скребется! — воскликнул барин. — Все же одну крысу этот плут крысолов оставил. Чтоб к вечеру была поймана и чтоб хвост мне показали! Только хвост, целой крысы я боюсь… Не хочу больше есть, у меня живот болит! Ох, житье мое барское! Горькое, тяжкое! Сам ешь, и у самого живот болит! То жарко мне, то холодно, то тесно! Несите прочь подушки!
Слуги вытащили из-под барина лишние подушки и одеяла. Барин откинулся в кресле и прикрыл глаза, как видно, придумывая, как бы еще погонять свою челядь.
— Подметальщик! — захныкал он вдруг. — Утри барину нос!
Подметальщик шоркнул рукавом под барским носом.
Управляющий, пригнувшись, шепотом выбранил его:
— Тише ты, медведь, это же баринов нос!
— Нос баринов, а рукав мой! — тоже шепотом огрызнулся Подметальщик.
Но вот всем показалось, что барин засыпает. Слуги перемигнулись и собрались уходить. Но веки у барина были приоткрыты, сквозь узкие щелочки глаз он все время глядел на свою челядь. Вдруг барии потянул носом:
— Чем тут пахнет? Чую цыганский дух.
— Это, барин, от медвежьей шкуры, — пояснил Одевальщик.
— Отчего смердит? Опять плохо выбита?
— Выбита хорошо, — проворчал Подметальщик, — а вот плохо, когда у цыгана отнимают его добро. Вонь будет, покуда хоть один клочок останется.
Барин разгневался:
— Не смей меня учить, Подметальщик! Я барин, и, стало быть, на то моя барская воля! Что хочу, то и делаю. А сейчас я желаю спать и видеть сон. Одевальщик, разуй меня! Усыпляльщик, уложи меня! И почеши барину пятки, чтоб скорее заснуть.
Все ушли, а Усыпляльщик стал чесать барину пятки, и тот вскоре уснул.
Тогда слуга смачно сплюнул:
