Вовка невольно попятился. Петух гордо занял отвоеванное пространство, держа удобную для нападения позицию.
Вовка взмахнул рукой. Петух подпрыгнул, захлопал крыльями, поднимая ветер и жухлые листья.
Кто-то мешал Вовке взглядом, сковывал его движения. А петух не давал оглянуться, уяснить, кто.
Вовка спятился еще на шаг и, нашарив ногами палку, схватил ее — и к петуху. Но тот уже оценил обстановку: заполошно крича, он убегал по дороге, резво вскидывая голенастые ноги.
— Та-ак, сыночек, — услышал Вовка голос отца. — С петухами воюешь…
Вовку словно окатили из ушата холодной водой.
— А ну, подойди сюда! — приказал отец.
— За-а-чем? — неуверенно протянул Вовка.
— Я кому сказал, подойди!
И надо же такому случиться — Вовка побежал от отца. Он не мог и себе объяснить, почему так случилось. Ну, отодрал бы отец за уши, ну, дал бы ему подзатыльника — так отец же… Да и не сделал бы он ничего такого: Вовка не помнил, чтобы отец когда-нибудь распускал руки, мораль бы, конечно, шепотом прочитал, чтоб из соседей никто не услышал, а бить — нет, это на него непохоже.
— Ну, хорошо, — многообещающе погрозил отец. — Придешь домой — разберемся.
А в чем, собственно, Вовка перед ним провинился? В том, что от петуха драпака не задал? Или, может, Степан успел нажаловаться отцу: мол, сын у тебя грубиян, мол, он у тебя такой, он сякой. Нет, вроде бы не успеть отцу со Степаном перемолвиться, Вовка только что из мастерских, отца, слава богу, там не было.
Вот уж верно замечено: беда в одиночку не ходит. Вовка это по своему опыту знает. Неприятность всегда идет под ручку с другой неприятностью… В мастерских от ворот поворот получил, так еще и с отцом повздорил.
Вовка неприкаянно брел по деревне, не зная, куда себя деть. И домой заходить нельзя: сам себе дорогу отрезал. И к ребятам заглядывать — настроение не то. Ведь выложи им, что Степан о тебе говорил, скажут, так и есть: не привести неисправный трактор. Они же по себе меряют, за рычаги никогда не держались. А Вовка — механизатор. Неделю у Микулина в напарниках ездил.
Решение вызревало у Вовки не вдруг. Он просто еще не догадывался и сам, что носит уже его в себе.
Не было у Вовки намерения угонять трактор, не было, а зуд какой-то уже точил душу. Ведь может же Вовка проехать на тракторе с одним фрикционом, назло всем может.
Вот то-то бы Степан Кузнецов удивился: «Посмотрите, какой мастак, а я не верил в него…»
Вовка забирался мыслями высоко. Но земля не небо: чем выше паришь в мечтах, тем чаще спотыкаешься на дороге.
Утро, говорят, вечера мудренее, но как до этого утра дотянуть?
Пожалуй, пока отец на работе, надо заскочить домой подкрепиться да, может, куда-нибудь и краюху припрятать. Там неизвестно, чем день завершится…
— «Что день грядущий мне готовит?» — просипел Вовка тоскливо, хотя напевом собирался себя взбодрить.
Он открыл калитку и уже отсюда увидел, что дом на замке: ну конечно, мать с сушилки не возвращалась, зерно там провеивает. «Тем лучше, пообедаем в одиночку», — потер он руки. Взгляд его наткнулся на старую ременную плетку, валявшуюся под крыльцом. И опять, не думая еще всерьез о тракторе, Вовка полез ее доставать; кожа у плетки мягкая, из ремешка можно сделать шнур к «пускачу». Был он как раз подходящей длины. Оторвать его от узорами изрезанной трости и сунуть в карман было делом минутным.
— «Все в карманы Ваня тащит, и набит карман, как ящик», — прищурился Вовка, вспомнив любимую присказку отца. Да, отец никак не шел у него из головы. И чего он сегодня так выстрожился?
Вовка похлопал себя по карману. Шурупы, гайки, ножик-складенчик отозвались дружным звоном. Теперь вот к ним отправился и ременный шнур.
— Да, как ящик, — повторил Вовка заключающие слова присказки и, сняв из петли замок, вошел в дом.
Он в каком-то полузабытьи, машинально, поел, не ощущая вкуса еды, отломил ломоть хлеба, с трудом затолкал его в карман и опять оказался на улице.
Киномеханик приклеивал у клуба афишу. Вовка повертелся вокруг него, повыспрашивал, что за картина, и, усевшись под березой на выпирающий из земли мощный корень, по щипку съел припасенную на черный вечер горбушку.
И только тут до него дошло, что сегодня же все Полежаево будет в клубе. И Степан Кузнецов, и отец, и Микулин… Конечно, если они узнают, что сегодня показывают «Выстрел в спину».
Вовка заскочил к киномеханику в аппаратную.
— А на мастерских тоже вывесите? — кивнул он на кипу незаполненных голубых афиш.
— Для кого там вывешивать? Два человека всего работают, — отмахнулся киномеханик.
— Не ска-а-жите. Там тракторов вышло из строя — не пересчитать. Чуть ли не все механизаторы на ремонте.
Киномеханик уловил в Вовкиной горячности какой-то подвох, погрозил пальцем:
— Ой, парень, ты чего-то мне неспроста казацкие песни поешь.
— Да я что, мне все равно, — похолодел Вовка и, спасая ситуацию, намеренно равнодушно повернул к выходу. — Я думал, как лучше: на мастерских повесить, на сельсовете, на школе, на магазине… А мне ведь, конечно, все равно.
Киномеханик бегать с афишами не большой охотник, на Вовку же и навалил это дело. А Вовке что? К мастерским только надо тишком пробраться, чтоб ни Степан, ни Микулин его не увидели, да к сельсовету не под окнами, а с тылу пройти. К магазину же и к школе можно лететь даже с песнями.
В хлопотах вечера и дожидаться не надо — сам настал. Все! Пора действовать!
Вовка, полный решимости, проскочил мимо доярок, торопившихся в клуб, но перед воротами в поле заробел. А тут еще этот кот добавил тревоги. Какие-то заколдованные оказались ворота: днем их охраняет петух, вечером около них несет караульную службу зеленоглазый котище.
За воротами Вовка нажал на динамик «жучка»: в темноте можно залететь в яму, в колдобину, споткнуться о вывороченный пласт дерна — земля перед гаражами исхрястана техникой.
Микулинский трактор стоял на месте, перед въездом в мастерские. Степан Кузнецов не пустил его даже под навес. Как же, у него на ремонт очередь… А то еще, может, на полках нету и запасных фрикционов, надо ехать в район…
Вовка залез в знакомо пахнущую кабину. На сиденье валялась фуфайка Микулина, будто он отлучился на перекур, а не ушел домой до утра. Фуфайка обычно прикрывала ящичек с инструментами. Но сейчас его не было под сиденьем. Ящичек Микулин куда-то припрятал. Конечно, гаечные ключи, отвертки, молотки, плоскогубцы, масленки, шурупчики, свечи дороже для тракториста даже новой фуфайки, а уж о микулинской, из которой вата клочьями лезет, и говорить не приходится. Так что Вовка не напрасно прихватил с собой ременную змейку от плетки. Шнур-то от пускача лежал у Микулина в ящичке.
Вовка взялся для пробы — за рычаги управления: левый упруго пружинил, а правый проваливался, как в пустоту. Ну, где наша не пропадала!
Вовка, посвечивая фонариком, выпрыгнул из кабины, прошел к двигателю пускача. Он поблескивал машинным маслом. Под заплывшей мазутом колбочкой карбюратора висела капля горючего. Она, как росинка, отражала лучи фонарика и горела радужным сколком стекла.
Вовка накрутил ременную плетку на пускач, но дернуть за шнур не осмеливался.
За спиной — он ощущал это — жила деревня. Ее не было в темноте видно. Даже в микулинском окне свет либо погас, либо его заслонили постройки. Но до Вовки долетали вздохи коров, взбренькивали у собачьих конур цепи, нет-нет да и закудахчут — как будто рядом! — на чьем-то нашесте куры. Вовка никогда не думал, что темнота бывает такая чуткая. По мосту через Березовку проехали на телеге — опять как рядом: протяни руку — и упрешься ладонью в дроги. Слышно даже, как в щели меж мостовин сыплется в речку потревоженный колесами песок… У кого-то в доме несмазанно скрипнула дверь… Ой, не все Полежаево в клубе! Старики и старухи не променяют тепла печей ни на какие заманы.
Вовка дернул шнур — камнепад обрушился с неба. Трактор не просто трещал, он задыхался в дробильном грохоте, надрывался в реве, и Вовка, оглушенный, раньше времени переключил подачу горючего на мотор. Мотор не схватился.
Тишина вернулась на землю, но в ней не было уже ни бренчания собачьих цепей, ни квохтанья кур на нашестах, ни скрипа дверей. Будто мир погрузили глубоко в воду, отгородили от той жизни, какой он только что жил.
Ноги дрожали в коленях. Вовка, притушив свет, прислушался к темноте и стоял не шевелясь до тех пор, пока не вернулись к нему прежние звуки и шорохи. Деревня, оказывается, никак не отреагировала на обвальный грохот. Но Вовка, не очень-то доверяясь тишине, еще потянул время: отошел от трактора, присев на корточки, повслушивался в шелест травы — не перебивается ли он чьими-то шагами — и только после этого вернулся к покрытой потным холодом машине. Он не полез сразу к мотору, а завернул к баку с горючим, проверил, не слито ли оно, и, убедившись, что заправки хватит на дальний путь, снова прокрался к пускачу.
