Происходило еще что-то необычное: то или иное впечатление, по мере моего взросления, вдруг приобретало особый смысл и раскрывалось передо мной со своим подтекстом.
Вот пример тому.
В нашей кухне горела керосиновая лампа. Я, пяти– или шестилетний шалун, скрутил бумагу, как скатывали тогда вручную папиросу, и прикурил от лампы. Ты был некурящим. От кого я брал пример, не помню. «Пап, смотри!» – сказал я весело, глотнул дым и закашлял. Может быть, ожидал, что Ты восхитишься моим умением. Но Ты рассердился не на шутку. «Не смей впредь делать такое!» – сказал грозно. Я заплакал, не ожидал от Тебя суровости. А Ты не приласкал меня, не успокоил. Обида осталась во мне.
Шли годы. Я стал студентом. И первое, что сделал, – купил пачку сигарет и начал курить, ибо курили все, и мне надо было показать, что я не мамин сынок, я самостоятельный! В курилке спрашивает меня мой однокурсник, демобилизованный подводник, с протезом на правой ноге: «Отец твой курил?» «Нет», – отвечаю. С быстротой молнии скрутил он мне руку, мои дорогие сигареты сбросил в унитаз и пригрозил: «Увижу тебя с сигаретой – изобью своей деревянной ногой… Запомни».
«Случай» этот придал власть Твоему возмущению в нашей маленькой кухне. Тогдашняя моя «обида» озвучила Твой зов: «Сынок, заклинаю тебя, не пристрастись к курению!» И как ни провоцировало меня в жизни окружение, я выстоял. А потом поискал педагогику, чтобы уберечь своих детей от этой губительной привычки, уберечь своих учеников в школе.
Впечатления о Тебе, Отец, со временем начинали сливаться друг с другом, какая-то внутренняя сила втягивала их в единое целое. И наконец я открыл в себе память сердца о Тебе. Исчезли сумма впечатлений и воспоминаний, исчезли фрагменты жизни. Память о Тебе из прошлого перешла в будущее.
Что есть память сердца?
Для меня она есть Твоя, Отец, светлая, живая сущность и светлая, живая сущность Матери, Бабушки, Дедушки. В своем духовном мире я продолжаю жить с вами, люблю вас больше, чем когда-либо, прислушиваюсь к вашему голосу, делюсь с вами своими переживаниями.
«Память сердца как жизнь, – говорит мне моя личная истина, – она твоя связь и сотрудничество с Миром Надземным, Высшим, Многомерным, или, как учил Иисус Христос, с Царством Небесным».
Отец!
Мне рассказывали, как Ты покинул отцовский дом, потому что…
Впрочем, это неважно.
Ты стал рабочим типографии и вступил в партию безо всякой корысти – это была твоя искренняя вера, не фанатичная, а святая. Она и увела Тебя добровольцем на фронт.
Вспоминаю одну историю и хочу заглянуть в душу Твою.
Дома у нас было много книг. Ты сам набирал и печатал их и каждую новую книгу приносил домой. Мама тоже любила покупать книги.
Однажды вечером вы с мамой перетащили все эти книги в нашу маленькую кухню, где стояла у нас настоящая кирпичная русская печь. Я тоже помогал Вам переносить книги. Мне было тогда примерно шесть-семь лет, я еще не ходил в школу. Стоял тридцать седьмой или тридцать восьмой год.
Ты, Отец, брал каждую книгу, перелистывал ее, а потом бросал в горящую печь. Ты бросил туда даже несколько толстых книг в классном переплете. Русская печь гудела, в маленькой кухне было жарко.
Мама отложила в сторонку несколько книг с обложками другого цвета.
«Не будем жечь эти книги, прошу тебя!» – сказала она.
Ты взглянул на книги и тихо произнес: «Маро, опасно иметь их дома!»
«Они же хорошие!» – настаивала мама.
«Тогда, может быть, спрячем в надежном месте?» – сказал Ты полушепотом.
Я помог маме положить книги в мешок и уложить их в тахту. Сверху мама накрыла их подушками и одеялами.
После этого прошло несколько дней, и однажды, в твое отсутствие, к нам пришли «гости», по-моему, из партийного комитета издательства «Коммунист», где Ты работал.
«Нам поручено посмотреть вашу библиотеку, – сказали они, – наши рабочие коммунисты должны много читать, иметь дома хорошие книги».
Они мило улыбались, приласкали меня. Потом открыли книжный шкаф, на полках которого лежало всего два десятка книг.
«Это все?» – удивились они.
«Часть книг мы сожгли», – отозвалась мама.
«Почему? Какие?» – еще больше «удивились» они.
Мама назвала несколько книг и добавила, что не помнит все.
«Хорошо сделали!» – сказали они и обратились ко мне: «Какой ты большой мальчик, наверное, тоже помогал родителям сжигать плохие книги?»
«Нет, – солгал я, – я спал».
«А ты не знаешь, может быть, где-то дома лежат книги, которые родители не успели проверить?»
«Нет, – ответил я, – дома уже нет книг, кроме этих».
«Умница, – сказали они мне, – слушайся родителей». – И ушли.
Мама закрыла за ними дверь. Потом мигом схватила меня, прижала к себе, покрыла поцелуями и заплакала. Сердце ее вырывалось из груди.
Может быть, думаю я, не надо требовать от детей, чтобы они всегда и всем говорили только правду, никогда и никому не лгали? Может быть, надо было сказать этим дядям о мешке, который в тахте?
Но я солгал, и, как и сейчас убежден, это было торжество педагогики сердца моих родителей.
От вас, Отец, о спрятанных книгах я не слышал больше ни слова.
Я знал, что мешок исчез. Потом Ты ушел на войну и вскоре погиб. У мамы было много забот в те тяжелые годы. Я чувствовал, что вспоминать о мешке нельзя, и тоже забыл о нем.
Летние каникулы, как правило, я проводил в деревне у бабушки и дедушки. Любил много читать и перечитал почти все книги, которые только имелись у нас и соседей.
Но однажды бабушка сказала мне: «Сынок, загляни в кувшин, там должны быть книги твоего отца».
Было это в 1946 или в 1947 году. Кувшин предназначался для хранения вина и, по грузинскому обычаю, был по горло зарыт в землю в дедушкином амбаре. Сверху его покрывали плоским круглым камнем и притаптывали землей.
Мне пришлось искать место, где был зарыт кувшин.
Знала ли бабушка, какую опасную взрывчатку я достал из кувшина? Нет, не знала. Зато я сразу вспомнил об исчезнувшем мешке.
О чем Ты, Отец, тогда думал, когда с твоего молчаливого согласия мама переправила эти книги своим родителям? Было же велено Тебе, коммунисту, уничтожить их? Неужели Ты не мог предвидеть, что когда-нибудь книги эти достанутся мне, Твоему сыну?
В тот год я вернулся в школу другим человеком: я прочитал все романы Михаила Джавахишвили и Григория Робакидзе, стихи Паоло Иашвили и Тициана Табидзе и еще много других книг. Я стал владельцем сокровищ.
Но мог ли я кому-либо сказать об этом, показать книги? Только любимой учительнице Варо Вардиашвили? Ты думаешь, Отец, она наложила запрет на эти запрещенные книги? Нет! Она дала мне понять, что я имею духовный источник, но надо молчать.
И я молчал, перечитывал книги и молчал. В моем духовном мире образовалась засекреченная часть, и она питала мою нравственность, мои отношения. Я воспитывался не столько книгами, сколько той мыслью, что Твоя совесть стала частью моей совести.
И настал час испытаний. Я, тоже член партии, вступивший в нее сразу после смерти вождя, с искренней верой, что укрепляло могущество Великой Страны, я, народный депутат и член Верховного Совета, в один из последних дней 1990 года нажимаю на кнопку голосования: быть или не быть шестой статье в Конституции СССР. А статья эта узаконивала нераздельную власть партии.
«Не голосуй против, Шалва, – уговаривал меня сидящий рядом коллега, – партия еще наберет силу…»
Но я, Отец, посоветовался тогда только с Тобой и «услышал» Твой тихий голос, такой же, какой запомнился мне с тех далеких времен у нашей русской печки: «Сынок, – шепнул Ты мне, члену Верховного Совета, – совесть выше всяких партий, всяких верований. Действуй по совести».
И указательный палец моей правой руки с удвоенной силой, ибо от имени двоих, нажал на кнопку.
Отец!
Тебе не выпало счастье быть дедушкой, но тем не менее Ты помогаешь мне быть им. У меня пять внуков и внучек. Нинца – самая старшая, ей уже четырнадцать лет, затем Александр, Мариам, Михаил, Анна.
В воспитании внуков тайну составляет умение говорить с ними, говорить от сердца к сердцу, когда слова уступают место ласкам, когда они превращаются в молитву.
Дети как дети: они шалят, проявляют свой нрав и волю, требуют свободы. Что нужно дедушке, чтобы найти общий язык со своими внучатами? Не просто умение, а еще что-то более важное, что озаряет умение говорить?
Что это такое?
Вот что я записал в своем дневнике от 22 апреля 1992 года.
Мне тогда захотелось поговорить с Тобой и с Мамой. Зажег я свечи, поставил подсвечники на письменный стол рядом друг с другом и начал писать.
В это время дверь комнаты осторожно приоткрывается и с лукавой улыбкой входит моя первая внучка, а для Тебя – первая правнучка, Нинца. Сколько ни говори ей: не мешай дедушке работать, – как только улавливает момент, мгновенно крадется ко мне. Так и сейчас. А дальше, Отец, вот такая запись сохранилась у меня в дневнике.
