— Не надо в горком, Илья Андреевич, — тихо сказал Олег.
— То есть как это — не надо?! — будто продолжая спор по телефону, возмутился заведующий. — Ты зачем, Курганов?
— Я пришел сказать, чтобы вы… не волновались.
— Хорошенькое дело! Столько денег, столько труда!.. Тебе что же, своего труда не жалко? Потечет крыша…
— Не потечет, — уверенно ответил Олег. — Я потому и…
— Как это — не потечет?! Не грунтована, не крашена…
— И грунтована, и крашена, — настаивал Олег.
— Кто же и когда это сделал? — удивленный его настойчивостью, насмешливо спросил заведующий.
— Мы, Илья Андреевич. И загрунтовали ее, и покрасили.
— Что?.. Крышу?.. Вы сами?! — заведующий медленно опустился в кресло. — Вы… Курганов, вы с ума сошли!.. Вы же могли разбиться насмерть!
Из сгрудившихся на пороге канцелярии ребят подался вперед Ленька Семин:
— Не бойтесь, Илья Андреевич! У нас такая техника безопасности была, что не упадешь!
— Мы на веревках к трубе привязанные работали! — гордо разъяснил Сенька Явор.
Илья Андреевич вскочил и закричал в окно:
— Тимофей! Неси сюда все ключи!..
Со связкой ключей вошел обеспокоенный Тимоша.
— Сейчас же открой чердак! — приказал заведующий, и вслед за Тимошей, торопясь, полез по стремянке.
Илья Андреевич выглянул в слуховое окно и замер. Только дней десять назад он смотрел отсюда и видел прямоугольники новых листов железа, покрытые зловещими пятнами ржавчины. А теперь не было ни старых, ни новых листов. Вся круто спускающаяся вниз громада крыши, расчерченная четкими линиями гребешков, была залита темно-красным суриком, блестевшим на солнце.
Он перебежал ко второму, к третьему слуховому окну — везде была та же картина. Прочная пленка сурика надежно укрыла железные листы от будущих снегов и ливней…
Илья Андреевич хотел все-таки хорошенько отругать Олега и его компанию за самовольное и, главное, очень уж опасное предприятие. Но когда снова вошел в канцелярию, посмотрел на чуть смущенные, настороженные и все же гордые лица мальчишек, ожидающих оценки своего труда, все заготовленные слова-упреки, слова-предостережения показались ему лишними и несправедливыми. Он вздохнул и сказал просто:
— Ну что ж, ребята. Все живы-здоровы… Говорят, победителей не судят… Спасибо вам. Большущее, важное дело вы сделали. Нужно очень крепко любить свою школу, чтобы совершить такое… Но, дорогие мои верхолазы, — он погрозил им пальцем, — на крышу больше ни ногой!
— Мы и не полезем, Илья Андреевич! — улыбаясь, ответил Олег. — Каждую щелочку замазали, закрасили. Теперь туда два года можно и не заглядывать.
— Ну, ладно, — сказал заведующий, — берите стулья, придвигайтесь поближе да расскажите, как вам удалось такое большое дело провернуть в тайне…
Слушая рассказ ребят о том, как они открыли забитые двери на чердак и в подвал, а затем поставили свои хитроумные и незаметные запоры, Тимоша, сидевший у двери, не выдержал:
— А як же ти бочки з пидвалу тягалы? Я и то не пидниму один.
— Мы их и не выносили. Они и сейчас в подвале, — сказал Иван.
— Брехня! — возмутился Тимоша. — Раз войду — бочки есть. Другой раз войду — вже нема!
— Вы не сердитесь, дядя Тимоша, — поднялся Олег. — Мы просто чуть подвигали бочки с олифой и краской в сторону и, как шапку-невидимку, надевали на них пустые бочки больших размеров, на которых было написано «ПОРОЖНЯ», и вы думали, что они исчезли… А когда мы снимали пустые бочки, вы видели и олифу, и краску снова на месте.
— Бисовы диты! — качая головой, сердился Тимоша. — Зняты б з вас штаны, та огладыты ремнем!..
— Ты уж простил бы их, Тимоша, — смеясь, посоветовал Илья Андреевич. — Такое хорошее дело ребята сделали!..
Когда рассказ уже подходил к концу, Тимоша смущенно почесал в затылке и, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Нэвже справди нияких чертив не було?.. А хтось верешав: «Уйди! Уйди!»? То була не людына!
Наступила минута торжества Феодала. Он выхватил из кармана купленного у китайца Вана чертика, маленький резиновый шарик с намалеванной на нем рогатой рожицей. Надул его, и чертик, выпуская воздух и быстро уменьшаясь в размере, завопил тонким, нечеловеческим голосом: «Уйди-уйди-уйди-уйди!».
«МЫ С ТОБОЙ РОДНЫЕ БРАТЬЯ»
Было у Олега и еще одно дело, которое откладывать дальше никак невозможно. И сделать его необходимо в тайне от мамы и особенно от Мишки.
До сих пор Олег помнил, как пришел в первый класс, уложив книги не в портфель или в ранец, как другие ученики, а в матерчатую сумку с лямкой через плечо. Обладатели портфелей и ранцев тыкали в него пальцем. А он чуть не плакал от обиды.
Никто не будет смеяться над Мишкой, когда он в сентябре пойдет в школу. Олег дал себе слово: чего бы это ему ни стоило, он достанет для Мишки портфель! Не раз уже ходил он по магазинам, но портфеля по его деньгам не попадалось. Оставалась надежда только на толкучку.
На «тучу», как ребята называли толкучий рынок, они отправились вместе с Иваном. Часа три ходили без толку. И не то чтобы портфели не попадались, но цены были сумасшедшие — двенадцать — пятнадцать рублей!
— Давай в железках посмотрим? — предложил Иван.
Пошли по крайнему ряду толкучки, где среди ржавых железок, дверных ручек, печных задвижек, поломанных примусов и прочего хлама, разложенного прямо на земле, сидели продавцы самого низкого пошиба. И вдруг Иван подтолкнул Олега:
— Смотри-ка. На чем это Вова-алкоголик сидит?
Олег глянул. Известный всему базару Вова, человек лет пятидесяти, с отекшим лицом, сизым носом и мутными глазами, сидел среди своего барахла на стопке кирпичей, накрытых сверху чем-то отдаленно напоминавшим истертый портфель.
— Вова, приподнимись, — сказал ему Ванька Руль.
— И чего я при… припириподниматься буду? — еле выговорил он. — Весь товар вот…
— Ну приподнимись, будь человеком! Я сиделку твою погляжу. Куплю, может. А Вове на стакан вина будет, — настаивал Иван.
Упоминание о стакане вина придало продавцу бодрости. Вова чуть приподнялся на неверных ногах и скомандовал:
— Выдергивай… Ну, разом!.. А то упаду.
Ванька дернул. «Что-то» оказалось у него в руках. А хозяин снова плюхнулся на кирпичи.
Ребята рассмотрели. Этот маленький портфельчик был когда-то, очевидно, зеленым, но сейчас определить его цвет просто невозможно. Замка нет, уголков — тоже, ручка болтается на одной петле, и он распорот по шву почти надвое. Одно понравилось Олегу: кожа была мягкая.
— Привстань, я под тебя подсуну, — предложил Вове Иван.
— Не привстану, — сказал продавец. — Потревожил — покупай!
— Да что тут покупать? — возмутился Иван. — Три копейки ему цена! И то жалко.
— Обманываешь. Цена ему рупь! Вот!.. На стакан вина. Обещал — значит, покупай. А то не привстану!
Люди вокруг смеялись. Иван хотел бросить портфель на Бовины железки и уйти, но Олег задержал его:
— Ладно, Вова! Бери свой рубль, — и протянул деньги.
— Ты что, спятил?! — удивился Иван.
Но Вова с неожиданным проворством сгреб рубль с ладони Олега и погрозил Ваньке пальцем:
— Ты плохой пацан! Вот… А он хороший пацан. Я сказал…
Тут же по соседству разыскали они уголки и замочек для портфеля, уплатив за все тридцать пять копеек…
Радостный возвращался Олег с толкучки. И сразу, не заходя домой, отправился на Лермонтовскую к деду Лене.
* * *
Каждый раз, попадая во двор к деду Лене, Олег переносился мыслью в те годы, когда он сам был таким, как Мишка.
Старый сапожник Леонид Леонидович был его и Сеньки давнишний друг. Жил он один в такой маленькой каморке, что и кровать поставить негде. Ее деду Лене заменяла лежанка большущей русской печи, занимавшей полкомнаты.
Особенно хорошо было в мастерской Леонида Леонидовича зимой. Прибегут, бывало, мальчишки, после игры в снежки, мокрые, замерзшие. Снимут с себя все, повесят сушить у печки, а сами — на теплую лежанку. Песни деду Лене поют. Стихи читают. Он это очень любил. Слушает и работает: сапоги тачает, подошвы деревянными гвоздиками приколачивает.
В каморке тепло. Пахнет кожей, клеем, варом и воском.
Когда у деда Лени рот не занят гвоздями, он тоже рассказывает всякие бывальщины. А самое интересное — это когда он получит новый товар. Квадратные куски подметочной кожи с одной стороны корявые, а с другой — глянцевитые, светло-коричневые или желтые. Рисовать на них — одно удовольствие.
Как бы они ни изрисовывали кожу, старик никогда не ругает. Только, если хорошо нарисовал, — похвалит, а плохо — скажет, ухмыляясь в бороду: «Ну, брат, так музюкать и я умею!..»
Ему больше нравились Сенькины рисунки. И самыми лучшими он считал те, где были море и корабли. Это потому, что когда дед Леня был мальчиком, он жил на берегу моря, мечтал стать моряком и повидать разные заморские страны.
