Стелла не нашлась что ответить. Несколько секунд у них тянулось молчание, ещё и удлиненное полутьмой.
— Первыми, я решил, мы поборемся за тебя!
От неожиданности она опять невидимо покраснела.
— Ну? Согласна ты?.. Риск, конечно, есть: ведь первый опыт делаем… — Он ждал от неё смущения, робкой благодарности.
— Нет, не согласна!
Это был очень важный момент. И Лёня чувствовал: тут надо аккуратней, аккуратней. Но столько он уже навоевался за свои тринадцать с половиной лет, натерпелся…
— Испугалась, что родители… заругают?
— А что, кроме «испугалась», разве нету других причин?
— Ну и ответь тогда! — Опять он чувствовал, что говорит слишком сухим и резким голосом. Удержаться не мог: ведь рушилось то, на что он так надеялся. — Ответь! Ты же мне ничего ответить не можешь!
— Могу!
— Ну что?
— Если ты сам не понимаешь… Тебе и с бульдозером не объяснить!
Машка вздохнула в своём уголке, почти забытая на время их перестрелки. И вдруг сказала:
— Ты любишь своих родителей, да? А она своих.
Опять пролетело несколько пустых мгновений. Эх, как хотелось бы Лёне врезать сейчас — об этой любви так называемой, про которую очень много говорится, да что-то её мало видать!
Но тут, наконец, он взял себя под уздцы.
— Ладно, Стел, — голос тихий, не дрогнет. — Я тоже не для себя стараюсь, пойми… Могу тебя попросить подумать немного?
В душе у неё заколебалось, засомневалось что-то.
— Попросить — можешь.
Давно пора было зажечь электричество, но что-то удерживало их — Лёня так и ушёл из тёмной квартиры. И подруги запомнили его фигуру, возникшую на секунду во вспышке света, хлынувшего с лестничной площадки: долговязый, плечи приподняты, руки засунуты в карманы. И тут входная дверь захлопнулась.
— Хочешь, свечу включим? — неуверенно спросила Маша.
— Давай… Гениально будет… — в тон ей и так же тихо ответила Стелла.
Она сидела на диване в тёмной спокойной комнате, где, наверное, никогда не было выкурено ни одной сигареты и никогда не было сказано ни одного злого слова. Из кухни слышалось, как Маша, чиркая спичками, ищет в шкафу свечу.
Да, она была уверена, что правильно сказала Лёне. Но правильно ли, если она будет неподвижно смотреть, как разводятся Нина и Гора, правильно ли? Ведь это правда: она их любит. Так и надо что-то делать! Объявить им войну. Только мирную… И буду с ними воевать за мир!
Но никакому Лёне, конечно, ни ползвука. А Машке?.. Это уж как получится.
В комнату вплыла тяжёлая тёмно-зелёная свеча. Такие свечи могут гореть всю ночь, и ничего с ними не сделается… Над свечою крохотным живым шаром плавал клочок огня. И сзади где-то угадывались Машкина фигура, Машкины волосы и Машкино лицо с небольшим симпатичным носом и пухлыми, чуть вытянутыми губами.
— Маш, иди сюда. Я тебе, Маш, хочу кое-что сказать. Я, Маш, кое-что решила!
Машка подняла свечу — так, что они обе теперь осветились — две подруги:
— По секрету?
В этом было что-то детское, что-то очень детсадовское. Стелла улыбнулась и сказала:
— Да, по секрету.
Спасение с разбитой губой
Они стояли перед Стеллиным домом, прячась под одним зонтом. К осени быстро привыкаешь. Да и не захочешь привыкать — привыкнешь. Как дождь посыплет, как температура в градуснике книзу поползёт, живо забудешь летние замашки.
И Маша со Стеллой забыли их. Словно не было той сказочной половины сентября, и трёх летних месяцев, и шумного мая, и тихого тёплого апреля. Они стояли вдвоём под крохотной крышей, прятали-сутулили плечи.
— Дурь какая-то, — сказала Маша. — Не зонт, а двухкопеечная монета. Кому прятаться нужнее — мужчинам или женщинам, правильно? А зонты почему-то мужские больше делают. Японцы эти ничего не понимают!
Стелла не ответила ей. Да ведь и Машка говорила просто так, чтоб у подруги был повод постоять ещё немного, не идти…
— Боишься, Стел? — И, не дождавшись Стеллиного ответа: — А ты сразу — врежь и отходи в траншеи.
Хороший, конечно, совет и весьма деловой. Стараясь не вылезать из-под зонта, Стелла сняла Машкину кофту — суконную, допотопную, которую надела, чтобы свой хороший свитерок не мочить, — сняла её, сказала уже на бегу: «Пока».
А странно это было, если глядеть со стороны. Ну почему бы им не дойти до самой двери, чтоб Стелле не скакать сейчас, как игрушке «заводной журавль». Однако вот не дошли. Словно бы обязана была остаться нейтральная полоса, которую Стелла должна самостоятельно перебежать, чтобы попасть во вражеский лагерь… в свой дом. А на нейтральной полосе цветы, как поётся в песне, необычайной красоты. Только не было сейчас там никаких цветов, одни лужи.
Нина Александровна услышала, как хрустнул ключ во входной двери — звук совсем слабый, но ведь она ждала.
— Что, промокла, туристка?
Нет, увидала, всё в порядке. Только глаза у дочери какие-то слишком решительные… Чего-то, видно, ты натерпелась. Ещё раз быстро обежала дочь взглядом. Вроде здорова.
— Ты не больна случайно?
В ответ она отрицательно покачала головой.
— Ну так иди сюда.
Обнялись. И Стелла как-то слишком крепко прижалась к ней… а сама напряжённая.
— Стрелочка, ну-ка… Ты чего всё молчишь?
Бормашина беспокойства ощутимей и ощутимей стала сверлить изнутри. Но так не хотелось задавать неловких вопросов.
— Фонарик?..
У них обоих были на редкость лучистые глаза. Особенно у дочери — так считала мать. И звала её фонариком. В самые откровенные моменты их разговоров. На всякий случай тронула губами лоб. Прохладный.
Вдруг дочь отстранилась, подняла голову. Они встретились своими лучистыми взглядами. Один был тревожный, другой решительный, с оттенком испуга, словно на краю крутой и скользкой горы.
— А я ещё вчера вернулась!
— Вчера?
— Да. Вчера днём. Я у Маши ночевала.
«Так, — подумала она, — чувствую руку твоего отца». Но не сказала этого. Старалась поглубже заглянуть дочери в глаза, чтобы угадать. Ночевала у Маши. А куда мать с отцом смотрели? Странные, должно быть, родители у этой Маши!
И остановилась. Раньше она всегда знала, что за девочки дружат с её дочерью. И хотя бы в общих чертах, что там за семья. Н-да, подозрительные родители…
И вновь остановилась. Подумала, что сама она тоже очень легко попадает в разряд таких же «подозрительных»: второй раз замужем, а теперь опять разводится.
— Стрелка, я тебя очень прошу спокойно рассказать, что же произошло с тобой в последние сутки. Это из-за отца?
— Игорь Леонидович здесь ни при чём!
Так, «Игорь Леонидович», значит…
— Там что-то случилось у тебя?
Дочь опять отступила на полшага — теперь руки Нины Александровны уже не доставали до её плечей.
— Не там у меня случилось, а здесь… — и потом выпалила ещё у Машки заготовленную фразу: — Ты должна к нему вернуться!
Бывает, про людей говорят: он так и сел. Именно это сейчас произошло с Ниной Александровной. Нежданная обида подступила к сердцу:
— Стрелка-Стрелка… Ты сперва вырасти из своих мини-платьев, повзрослей, выйди замуж… если тебя, конечно, возьмут с твоим характером. И тогда решай, сходиться тебе, разводиться… Разве ты не понимаешь, что это моё дело. Моя жизнь.
— Нет, моя! — сказала дочь тихо. — Моя и Ванина.
Слова эти больно прошли сквозь Нинино сердце, как иголка с длинной и шершавой нитью… Господи боже ты мой! Но ведь она всё равно не собиралась мириться! Этот мир ничего не даст. Новой любви? Не получится. Взгляды на жизнь? Не приблизит. И если даже кто-то кому-то уступит, то будет лишь на время, до первой ссоры.
— Тебе так уж нужен Георгий? Извини, у тебя, в конце концов, есть отец.
— Гора мой отец. И я тебя не извиняю. И он Ване нужен!
Много ей понадобилось сил, чтобы не рассердиться на дочь. Удержалась.
— Ты говоришь, Стрелка… Всё это не так однозначно, как тебе представляется. Поверь, я много думала, прежде чем… И думала о том, в чём ты меня сейчас упрекаешь… — Это была сущая правда, и матери легко было говорить. — Но всё-таки, Стелла, согласись, это моё дело. Взрослое.
Стелла хмыкнула, хотела что-то сказать и не решилась, покраснела.
Ей хотелось сказать матери, что они с Ваней вовсе не родительская собственность. Или, по крайней мере, что они такая же собственность Нины, как и Нина их собственность. И говорить: «Я старшая, а ты помолчи» — нечестно!
Эх, если бы люди умели словами выражать всё то, что мгновенными огнями и точками пересыпается в мозгу. Если бы умели… Но увы! Этого не дано почти никому.
— Ну хватит, Стрелка, успокойся. Ты когда ела?
— Нина! Я тебе честно говорю: до тех пор, пока ты обратно не выйдешь за Гору…
