Историю с Плюхой никогда не вспоминали и никогда не забывали.
…Виктор пошел к двери, обернулся:
— Пойдем на пару, Плюха. На пару веселее.
— Пойдем!
Плюха поплелся вслед за другом.
Они очень разные — Виктор Шагалов и Сенька Веселов. Виктор тонок и строен, как горцы на иллюстрациях к Лермонтову. В школу ходит в форме, картинно затягивая талию. Светлые вьющиеся волосы небрежно зачесаны назад. Когда сердится, щурит зеленоватые шальные глаза.
А Сеньку Веселова довольно метко прозвали Плюхой. Голова — будто вылеплена из сырого теста. Сунули в тесто изюминки — получились глаза. Пониже ткнули два раза палочкой — вышли ноздри. Под ними налепили полоски того же теста — вот вам и губы. Приклеили на макушку сивоватой пакли — и Плюха готов.
Что бы ни делал Плюха — гонял ли на школьном дворе мяч, читал ли книжку, отвечал ли стоя перед доской, — все он проделывал с невозмутимой неторопливостью. Никто никогда не видел, как Плюха спешит.
И что связывало так крепко этих разных ребят — трудно сказать. Когда они стали «первашами» и учительница впервые построила их на школьном дворе, чтобы вести в класс, Виктора Шагалова поставили в пару с рыхлым бледным мальчишкой. Они настороженно поглядывали друг на друга. Когда учительница велела взяться за руки, они взялись и уже не расцеплялись. Так и вошли в двери школы и поднялись по просторной лестнице с перилами, на которые были набиты блестящие металлические шишки, чтобы ребята не могли съезжать вниз. Так и в двери класса протиснулись — сцепившись. И долго стояли набычась, пока учительница рассаживала ребят за парты. Их посадили на последнюю, а они все держались за руки. Рыхлого мальчишку звали Сеней. Позже он получил меткое прозвище — Плюха.
Все восемь лет они просидели за одной партой. И вот сейчас позвал Виктор Плюху на такое неприятное дело, как извинение перед Александром Афанасьевичем, и Плюха пошел не задумываясь.
Они вышли в коридор и направились к лестнице, чтобы подняться на этаж выше, где была учительская. Впереди — Виктор, за ним, цепляясь носками ботинок за паркет, Плюха.
Возле дверей одного из классов на корточках, прислонясь к стене, сидел мальчишка со щекой, перепачканной чернилами, и таким вихром на круглой голове, будто он только что искупался.
Виктор остановился возле него.
— Сидишь?
Мальчишка глянул на него исподлобья и ничего не ответил.
— А ты встань и опусти ручки вниз, когда с тобой старшие разговаривают, — лениво сказал Плюха.
Мальчишка выпрямил ноги, скользнул спиной по стене.
— Ты что, пьешь чернила? — спросил Виктор.
— Не-е…
— Может, спишь на чернильнице?
— Не-е…
— А чего же у тебя щека разукрашена?
— Это Васька… Промокашкой…
— Шарики катаете, в чернильницу макаете?
— У-гу…
— Молодцы!.. За что же тебя из класса выставили?..
— А я Ваське на макуху чернила вылил. Нас двоих…
— А где ж твой Васька?
— Макуху моет.
— А хочешь, я тебе по шее дам? — спросил Плюха.
Мальчишка поежился:
— Не-е…
— Ладно, не трогай, — сказал Виктор, уверенный, что Плюха все равно не тронет, и, посмотрев на мальчишку, насмешливо добавил: — Мы тоже наказанные.
Мальчишка понимал, что лучше не говорить лишних слов, чтобы и в самом деле не получить по шее, но любопытство оказалось сильнее страха, и он спросил:
— А за что?
— Вот он, — Виктор кивнул на Плюху, — убил свою бабушку, а я ограбил Государственный банк.
Мальчишка быстро-быстро заморгал глазами, а Виктор повернулся и медленно пошел по коридору. Плюха побрел следом. Виктор не спешил. Он извинится, «закон скелета» — закон. Но и бежать сломя голову неохота. Пусть Амеба отойдет немного, и так будет гнусить, вспоминая свое золотое детство: «в мое время», «мои товарищи», «наше поколение», а если сейчас, сразу подойти, пожалуй, и всех предков со времен царя Гороха помянет. И почему это каждый взрослый считает, что именно его поколение — образец. Если потомки хуже предков, в чем же смысл жизни? Для чего растить потомков, которые хуже тебя?
— Покурим, — сказал Виктор и свернул в уборную.
Уборную в школе именовали «Курильскими островами», или попросту «Курилами». Здесь было холодно, потому что форточка не закрывалась. С потолка сосульками свисали разносортные окурки. Считалось особым шиком, докурив папиросу, подбросить ее так, чтобы она прилипла к высокому потолку. Пахло табачным дымом. Возле раковины отфыркивался какой-то мальчишка.
— Васька, — сказал Виктор, — менингит схватишь!
Васька вылез из-под крана и обернулся. По красному замерзшему лицу его текли бледные фиолетовые струйки. На мальчишку нельзя было смотреть без смеха. Виктор вынул из кармана зеркальце и протянул его Ваське:
— А ну-ка поглядись.
Васька увидел себя в зеркальце, губы его дрогнули, и он заплакал.
— Ну вот, мало ему воды под краном! — сказал Плюха.
Виктор вынул носовой платок, ухватил мальчишку за мокрый затылок и стал утирать ему лицо. Васька не увертывался.
— И чего нюни распустил! — сказал Виктор сердито. — Ты приятелю щеку разукрасил? Разукрасил. А он тебе — макушку. И нечего реветь. Сам виноват. Вот, теперь ты чистый. А макушку дома отмоешь горячей водой. Тоже мне, индеец!
Мальчишка ушел. Виктор скомкал перепачканный чернилами мокрый носовой платок, сунул в карман.
— Платок испачкал, — неодобрительно сказал Плюха.
— Дурак. Не платок испачкал, а человека отмыл. Понял?
Они присели на подоконник. Прямо под открытой форточкой. Плюха зябко поежился.
Виктор усмехнулся:
— Свежий воздух прочищает мозги. Закуривай.
Плюха взял сигарету, помял в грубых неповоротливых пальцах. Виктор чиркнул спичку, дал товарищу прикурить.
— А ты?
Виктор посмотрел на Плюху задумчиво.
— А я бросил.
— Мы ж вчера еще курили!
— А сегодня не курим. И тебе советую.
— Зачем?
— Для здоровья.
— А я и так здоровый!
— Будешь еще здоровее, — усмехнулся Виктор.
Не объяснять же, что, решив бросить курить, думал не о здоровье, а об Оленьке. Вчера после уроков как-то так получилось, что Виктор пошел вместе с ней, хотя им и не очень-то было по пути. Захлебываясь не то ледяным ветром, не то от волнения, Виктор торопливо рассказывал Оленьке о соревнованиях по бегу на коньках и о том, что надеется занять если не первое место, то по крайней мере второе или третье. А уж в первую-то пятерку попадет непременно. Оленька слушала молча, прикрывала варежкой нос и рот. Потом умолк и Виктор, но идти так, не разговаривать, было неловко, и он стал закуривать, зачиркал спичками, гаснувшими на ветру. Не хотел останавливаться, чтобы не отстать от девушки. Наконец ему удалось прикурить.
Ветер забивал дым обратно в горло. Виктор закашлялся.
Оленька посмотрела на него искоса, спросила:
— Зачем ты куришь?
— Вообще.
— Мой папа — летчик. Налетал три миллиона с лишним километров.
— Ну и что?
— Ничего. Он не курит. Зато он настоящий спортсмен.
И вот сегодня с утра Виктор не курит. Пачка сигарет осталась в кармане. Он готов угостить ими любого. А курить зверски хочется. Пусть хочется. Зато через день-два он скажет Оленьке небрежно, между прочим: «Я курить бросил. Как известно, курение мешает спорту».
Виктор посмотрел на сосредоточенно сосущего сигарету Плюху и прерывисто вздохнул. Все-таки зверски хочется курить!
Плюха прикидывал мысленно, что будет Виктору за историю с Амебой. Амеба, конечно, пожалуется Фаине (так звали за глаза директора школы Фаину Васильевну). Фаина спуску не даст. Еще хуже, если Амеба пожалуется завучу, Петру Анисимовичу. Тогда уж совсем хана. Завуч появился в школе недавно, а уж о нем такие страсти рассказывают, что сердце холодеет. Говорят, даже учителя его боятся, слова не могут сказать поперек. Говорят, он начальником тюрьмы раньше был, или конвоя, или еще чего-то шибко строгого…
Взвизгнула дверь. Появился Володька Коротков.
— Так и думал… Дай-ка затянуться!
Плюха молча сунул ему в губы окурок, Коротков посопел, пустив дым носом. Потом сказал:
— К нам Фаина пошла.
— Дуй в класс! — нахмурился Виктор.
— А чего я там не видел. Фаины?
— Взгреет.
— А ей сейчас не до нас. Она твоей особой заниматься будет, — ехидно хихикнул Коротков.
— Плюха, выдай ему!
Плюха поплевал на ладони.
Коротков быстро откатился к двери и пропищал оттуда:
— Звери задрожали, в обморок упали!..
Взвизгнула, захлопываясь, дверь.
— Ох, и зануда, — сказал Плюха добродушно.
— Не зануда, а ехида. — Виктор решительно соскочил с подоконника. — Пойдем, Плюха. С Фаиной надо в открытую. А то хуже будет.
Они постояли несколько секунд у двери класса, прислушиваясь к тишине за ней.
