Мама сияла от счастья, а я продолжала рассказывать:
— Меня уже обмерили в костюмерной, и мы репетировали с мадемуазель Лоренц!
Тут мама забеспокоилась:
— А это не слишком трудно?
Но я ответила:
— С месье Барлофом не может быть и разговоров ни о каких трудностях!
Сегодня мама выглядела получше и казалась не такой бледной. А ведь она уже две недели болеет. Грипп с осложнением. Бедная моя мамочка! Но я за ней хорошо ухаживаю, я стараюсь все-все для нее сделать, и у нас замечательные соседи, они нам помогают, особенно мадам Обри и ее сын, месье Обри, Фредерик Обри.
Ну вот, значит, я все рассказала маме. Нет, не про ту историю с крышей и ключом, а великую новость: о Галатее. Теперь она еще больше гордится мной. Но она и так всегда говорила, что верит в меня, в мое будущее. У нее нет никаких сомнений насчет этого. И она очень меня подбадривает и делает все, чтобы я могла преуспеть в жизни. А сама она так хотела петь, и вот, пожалуйста, — секретарша! И так много работает, чтобы я могла учиться, брать частные уроки, носить красивые платья, иметь много игрушек и книжек, потому что, когда у меня есть время, я очень люблю читать.
Я нарисовала картинку, чтобы мама могла представить себе Галатею: юбку, панталончики, парик — ну, все. И она пообещала мне сделать точно такой же костюм для моей любимой куклы. Она, в общем-то, не самая красивая, но самая любимая, ее зовут Люлю.
Прозвучали два знакомых коротких звонка. Мама сказала:
— Это Фредерик.
Действительно, это был он. Сразу видно, что музыкант: почти всегда с ним его виолончель в футляре. Я поздоровалась с ним по-балетному: сделала преувеличенно изысканный реверанс. И он сразу же заметил, что мы с мамой обе очень счастливы, и сразу понял, почему. Он посмотрел на меня и спросил:
— Галатея?
И я закричала:
— Да! Это я — Галатея! Это я!
Месье Обри поцеловал мне руку, сказал «Браво!», потом подошел к маме и поцеловал руку ей, но более серьезно, как мне показалось, а потом сказал:
— Когда имеешь такую маму, как у тебя, все мечты обиваются. А сейчас, Галатея, напоминаю тебе: уже пять часов, и моя мать ждет тебя у фортепиано, пора начинать урок.
Он был прав. Его мама действительно учит меня играть. Это очень удобно, потому что они живут прямо над нами. Мы отлично ладим с нашими соседями. Месье Обри — виолончелист в Опере, и я думаю, это он помог мне поступить в балетную школу. Он всегда хочет доставить нам удовольствие. Такие соседи — все равно что семья. Я часто говорю о них с Бернадеттой, которая, впрочем, знакома с Фредериком. Они встречались в Опере. И Бернадетта говорит, что моя мама наверняка выйдет замуж за этого музыканта. Очень возможно! Но я бы предпочла, чтобы не выходила. Я обожаю мою мамочку, она прелесть, и мы ужасно счастливы вдвоем. Но Бернадетта говорит, что я дурочка, что мама слишком молода и слишком красива, чтобы оставаться одной и не выходить замуж во второй раз. Ну, если маме и вправду очень хочется, я ничего не скажу. Но все равно я уверена: она меня любит куда больше, чем всех Фредериков вместе взятых!
А пока именно Фредерик чаще всего отвозит меня в театр и привозит домой, когда я занята в вечерних спектаклях. Как я люблю играть в спектаклях! Иногда я бываю ангелом, иногда чертенком, иногда негритенком, или солдатиком, или пажом… Это куда интереснее, чем цирк или кино! Ну и вот, месье Обри говорит, что он — моя нянюшка и таким образом помогает маме. Это очень удобно, особенно сейчас, когда мама болеет уже так долго. У него хорошенькая маленькая машина, и мы ужасно веселимся, потому что его виолончель занимает в ней гораздо больше места, чем мы сами.
Месье Обри меня поздравлял, мама сияла, потом я поднялась к мадам Обри на урок. И ей я тоже все рассказала, и она меня тоже поздравила, и весь урок я думала только о Галатее. Я представляла себе, как танцую с мэтром, как следую за ним. Пируэты с ним, поддержки с ним! Быть его партнершей — да об этом, как о величайшем счастье, мечтали все балерины! Но когда мадам Обри мне сказала, что здесь нужен другой ключ, я просто обалдела. Другой ключ? Ну да, она говорила о скрипичном ключе и о басовом, а я-то подумала о ключе от запретной двери! Сегодня вечером нам предстоит настоящее приключение! Я буду возглавлять экспедицию, мы пройдем по лабиринтам над городом, девочки — за мной, и можно будет играть там, на крыше, как в небесах… Мне было совершенно неинтересно думать об этом басовом ключе, который мадам Обри старалась вбить мне в голову, пока мои пальцы перебирали клавиши.
Нет, сегодня точно потрясающий день! Мама сказала, что приготовит праздничный ужин в мою честь и пригласит месье Обри. Сейчас он отвезет меня в Оперу. Сегодня вечером балетный спектакль — «Жизель», потом концертная симфония, потом дефиле*. После первого акта «Жизели» и до дефиле нам делать нечего, можно будет использовать это время, чтобы осуществить наши замыслы: мы пойдем на крышу!
Сейчас ночь. Я не могу заснуть, а когда удается задремать, мне снова и снова снится то, что произошло вечером. Кошмар! Господи, что же такое случилось?!
Никогда в жизни я еще не была в один и тот же день так счастлива и так напугана.
В театре все сначала шло как надо. И если мы вели себя так хорошо, то только для того, чтобы никто не догадался, что мы готовим. И ни Мерседес, отлично нас знавшая, ни наши надзирательницы ничего не заподозрили.
Как обычно, мы танцевали только в первом акте «Жизели» в толпе охотников и крестьян-виноградарей. Я обожаю «Жизель»! Эту роль я хочу танцевать, когда вырасту. Впрочем, это мечта всех балерин, и самые великие звезды спят и во сне видят, как бы исполнить эту чудную роль.
Особенно мне нравится сцена безумия. В этот момент балет превращается в трагедию. Никогда не могу сдержать слезы, когда вижу Жизель, одну посреди сцены, узнающую о своем несчастье и теряющую рассудок и самую жизнь. А второй акт — вообще чудо. Жизель выходит из могилы, но это больше не настоящая Жизель, это ее призрак, который появляется перед предавшим девушку графом. Но его так мучает совесть, что она ему все прощает. Жизель танцует со своим графом при свете луны, но рассвет разделяет их навеки. Это на самом деле великий балет, просто шедевр романтизма!
Романтизм… Некоторые современные танцовщики презирают это понятие. Они неправы. Но, в общем, не имеет значения, как это называется: романтизмом или еще как, этот балет просто прекрасен, это настоящий шедевр. Только это и важно!
Обычно, когда я занята в «Жизели», я стараюсь пробраться за кулисы при помощи одного машиниста сцены (потому что, естественно, нам запрещено находиться на сцене, когда мы там не заняты) и посмотреть второй акт, который я, правда, и так знаю наизусть. Но в этот вечер я не думала о трагедии Жизели. И мои подружки тоже.
Станцевав все, что полагалось, в первом акте, мы быстренько поднялись в гримерку, чтобы приготовиться, как будто ничего не происходит. Между «Жизелью» и дефиле у нас почти два пустых часа, когда нечего делать, это очень долго. Чаще всего мы используем это время, чтобы сделать уроки на завтра. Некоторые вяжут, некоторые играют, а наши одевальщицы и надзирательницы не решаются быть с нами слишком строгими, даже если мы шумим, потому что они считают: Опера — это чересчур тяжело для детей.
Так вот. В этот вечер мы были полны решимости и не стали терять время зря. Мы живо сняли свои крестьянские платьица из первого акта «Жизели» и переоделись в костюмы для дефиле: форменные пачки и маленькие короны на голове. Для гала-концертов выбрана именно такая форма — и для звезд, и для учениц. Кажется, это производит сильное впечатление на публику, когда занавес поднимается и по сцене Гранд-Опера проходит под марш вся балетная труппа и вся балетная школа — класс за классом.
Едва успев переодеться, мы стали украдкой, одна за другой, убегать из гримерки. Мы проскользнули по коридорам и приступом взяли верхний этаж. Ночью это было необычайно таинственно: полутьма, какие-то тени, гулкие отзвуки шагов. Кое-кому вспомнился Призрак, знаменитый Призрак Оперы*. На последнем этаже, под самой крышей, все казалось особенно странным. В этот час, когда все и всё крутится вокруг сцены и зрительного зала, огромные пустые пространства выглядели фантастически. В классах было тихо, ни малейшего шума, почти темно. Мы их не узнавали, хотя каждый день занимались там. Некоторые, самые маленькие, испугались, двое даже во весь опор помчались обратно в гримерку. Но сколько была смеха, когда пришлось вылавливать ключ из ведра с краской! Это оказалось не слишком удобно.
— Надо было захватить половник! — сказала Сюзон.
— Или дуршлаг, — отозвалась какая-то другая девочка.
Кики, которая очень волновалась, заявила, что знала бы она, что так получился, взяла бы удочку у своего дедули.
В конце концов, мы вылили краску в стоявшее рядом пустое ведро. Бернадетта руководила операцией, она следила, чтобы ключ не вывалился вместе с краской. Наконец мы его добыли, он был весь в белилах и пришлось оттирать его тряпкой.
