Например, ключ, который был выше меня, а потом месье Барлоф, как всегда, восхитительный, он спрашивал, счастлива ли я, что танцую с ним. Но он тоже был гигантского роста, и я чувствовала себя раздавленной, потому что мне казалось, он существует в каком-то другом, не моем мире, полном света… А потом Бернадетта — как она катится по крыше, как неподвижно лежит, а внизу, будоража весь город, воет сирена «скорой помощи»… А потом — мама, мама такая красивая в своем нарядном белом платье с воланами… И лицо Фредерика, перед которым я захлопнула дверь… Ах, да! Во сне я была еще несчастнее, чем наяву!
Я встала, умылась, выпила шоколад, но он показался мне невкусным.
Мне хотелось успокоить маму. Хлопоча по хозяйству, она разговаривала со мной. Она надеялась поскорее выздороветь, чтобы снова начать работать и чтобы получше заняться мной: опять приходить за мной в Оперу, беседовать с моими преподавателями и так далее.
Я сказала ей, что пусть она лучше лечится и будет поосторожнее, что ей нет никакой необходимости переутомляться. Мама ответила:
— Спасибо, моя дорогая, но мне необходимо работать.
— Почему?
— Нам это нужно, — сказала она. — Надо платить за твои занятия, твои уроки. Если ты хочешь стать настоящей звездой, нельзя ничего упустить.
А я тогда ответила:
— Ничего, мамочка… Когда я вырасту… Тебе тогда не нужно будет работать, я буду зарабатывать на нас обеих!
Мама засмеялась и добавила:
— А пока, к счастью, у нас есть Фредерик. Думаю, он хорошая нянюшка. Интересно, что бы мы делали без него?
— Знаешь, мне кажется, обошлись бы как-нибудь!
Но мама настаивала:
— Он так хорошо к нам относится, разве ты не видишь? Он же очень тебя любит!
— И тебя тоже! — не сумела удержаться я.
Мама смущенно улыбнулась, не зная, что на это сказать. Я наконец допила свой шоколад. У мамы в руках был большой конверт: даже болея, она ухитрялась выполнить работу.
— Вот я кладу рядом с твоими вещами конверт, — сказала она. — Передай мадемуазель Пижон, что я смогу выйти через неделю и что я очень рассчитываю на место, которое она мне обещала. А пока она может прислать мне еще бумаг, которые я перепечатаю дома.
Так я поговорила с мамой, которую должна была успокоить любой ценой. Мне нужно было держаться, как обычно, и даже казаться более счастливой, чем обычно, — из-за того, что месье Барлоф выбрал меня.
Когда с завтраком было покончено, я заторопилась в школу: чтобы увидеть девочек и узнать новости. Уходя, я от всего сердца поцеловала маму, но смотреть ей в глаза все-таки не смогла!
Только я открыла дверь, чтобы выйти, появился Фредерик. Он нес завернутый в шелковую бумагу пакет, от которого весьма аппетитно пахло. Казалось, он забыл о своей вчерашней неудаче.
— Горячие круассаны! Горячие круассаны! — закричал он весело и помахал веревочкой, будто это палочка дирижера.
Я тихонько ему напомнила:
— Не забудьте: вы поклялись!
— В чем?
— Насчет несчастного случая. Вы поклялись ничего не говорить маме.
Я взяла один круассан и бегом спустилась по лестнице, добежала до автобусной остановки на Архиепископском мосту, села в автобус. Водители и кондукторы меня знали и останавливались еще до того, как я успевала помахать им.
Я вышла, как обычно, у Оперы, но вместо того, чтобы идти прямо в театр, пошла в «Европа-Секретариат». Это — компания, на которую работает мама.
Я спросила мадемуазель Пижон — секретаря дирекции, и поскольку служащие меня знали, меня сразу же проводили к ней.
Кабинет мадемуазель Пижон всегда переполнен. Но она сразу же поздоровалась со мной и спросила, что нового у мамы.
— Она выйдет на работу через неделю, но если вы можете дать ей опять что-то сделать дома…
Мадемуазель Пижон протянула мне конверт с пачкой документов для перепечатки и сказала:
— Я так и знала, уже все приготовила. Но скажи своей маме, чтобы она не волновалась, я нашла для нее место, которое ей понравится. Секретарем на половину рабочего дня в одном издательстве. Это на Университетской улице, недалеко от вашего дома. Она сможет больше заниматься тобой.
Потом она подвинула ко мне коробку конфет. Я, конечно, взяла одну, но мадемуазель Пижон закрыла коробку, отдала ее мне:
— Возьми, я от этого толстею, а ты передашь маме!
Я поблагодарила и положила коробку в ранец. Но мадемуазель Пижон не отпускала меня, ей явно хотелось поболтать.
— Скажи-ка, а что случилось вчера вечером?
— Вчера вечером?
— Я прочла в газете, — сказала она мне и показала газету.
Я отпрянула в ужасе. Потом все-таки подошла к письменному столу посмотреть. И прочла: «Вчера вечером в Гранд-Опера произошел несчастный случай. Во время спектакля одна из учениц балетной школы Б.М. (одиннадцати лет) взобралась на крышу здания и упала. Девочку отвезли в больницу, состояние ее вызывает опасения. Дирекция начала расследование: немыслимо, чтобы подобные случаи имели место».
Мадемуазель Пижон указала на инициалы:
— «Б.М.» Ты ее знаешь? Я вздохнула:
— Это моя лучшая подруга!
— Действительно, как такое могло случиться? Разве за вами не присматривают?
— Еще как присматривают! Все время!
— Но тогда почему… Ладно, слава Богу, что это произошло не с тобой! Будь умницей, старайся всегда быть умницей. Мама стольким для тебя пожертвовала, что ты обязана сделать для нее хотя бы это. Ступай, до свидания!
Я не стала больше ничего ждать и мигом исчезла из кабинета.
Во дворе Оперы я встретила своих подружек. В ожидании пока мадемуазель Обер, наша учительница, соберет нас ровно в восемь, чтобы идти в класс, мы тихонько обсудили вчерашнее событие. Нам было о чем поговорить!
Вся наша жизнь протекает в Опере. Мы здесь не только танцуем, но занимаемся всеми предметами, как в обычной школе: историей и географией, грамматикой и алгеброй, английским, историей искусств. Для того, чтобы попасть в балетную труппу, нужно, как минимум, получить аттестат о среднем образовании, но многие выходят из нашей школы и бакалаврами. Странная у нас школа! Мы часто занимаемся арифметикой или естествознанием в балетных костюмах, а ведь такого не увидишь в обычном лицее!
Наши учебные классы расположены рядом с балетными, на самой верхотуре, на верхнем этаже, как раз там, где находится запретная дверь, проникнуть за которую мы так мечтали.
Все разбились на группки. Я разговаривала со своими лучшими подружками — Сюзон, Верой, Рейнетт, Кики и Клаудией, а потом и с другими, со всеми, кто побывал на крыше. Они закидали меня кучей вопросов, но все, в общем-то, сводилось к одному:
— Что же все-таки случилось?
Но я-то ведь сама этого не знала, сама не понимала, что произошло. Единственное, что мне было известно: когда мы хотели вернуться через дверь, она оказалась запертой.
— Неправда! Такого не может быть! — восклицали девочки.
Но я настаивала на своем:
— Говорю вам, она была заперта. Заперта на ключ. Мы кричали, стучали… Никто нам не ответил. И тогда, пытаясь разбить окно, Бернадетта упала… Я подумала, что она умерла! Она не могла двинуться! Вас уже допрашивали?
Мои подружки забеспокоились:
— Думаешь, нас станут допрашивать?
— А как же!
Оказалось, что все девочки поступили так же, как я: никто не рассказал родителям о случившемся. Конечно, мы виноваты, мы нарушили правила, но пока все предпочитали хранить молчание, ожидая, как повернутся события. А в данную минуту все страшно удивились, когда я сказала, что дверь оказалась закрытой, что мы стали пленницами крыши и что именно из-за этого и произошло несчастье.
Они сами ничего не знали. Они только и смогли рассказать мне, что это Марселина и Жюли — да-да, Жюли! — прибежали на крышу предупредить нас о том, что за игрой мы забыли о времени, что занавес поднимается и мы можем пропустить свой выход на сцену.
Вслед за мадемуазель Обер мы поднялись в класс. Самые обычные вещи сегодня тревожили меня, а когда мы оказались в коридоре верхнего этажа, я думала, что упаду в обморок… Перед дверью с надписью «Вход воспрещен» стояла группа людей, а среди них — директор, фотограф, месье Дюмонтье и еще какие-то незнакомые мужчины.
По правилам, проходя мимо администраторов, все ученицы балетной школы должны сделать реверанс — прямо на ходу. Так я и сделала, но вдруг увидела, что месье Дюмонтье подзывает меня к себе. Он сказал тем, незнакомым:
— Это класс, где учится Морель — малышка, с которой случилось несчастье. А это Надаль — та, что предупредила меня.
Репортер хотел меня сфотографировать, но Дюдю и директор жестами запретили ему это.
Мадемуазель Обер пропустила нас в класс.
Во время диктанта, в самом его разгаре, в классе вдруг появилась одна из надзирательниц. Она шепнула несколько слов мадемуазель Обер, учительница нашла меня взглядом и очень серьезно сказала:
