— Кто это сделал?
Тут Гарроне, которому стало жалко бедного Кросси, встал и решительно заявил:
— Это я.
Учитель посмотрел на него, посмотрел на притихший класс и спокойно сказал:
— Нет, это не ты.
Потом он подумал и прибавил:
— Виновный не будет наказан. Пусть он встанет.
Кросси встал, заплакал и пробормотал:
— Они меня били и оскорбляли, я не выдержал и бросил…
— Садись, — приказал учитель. — Пусть встанут те, которые его дразнили.
Четыре мальчика поднялись со своих мест и низко опустили головы.
— Вы, — сказал им учитель, — обидели товарища, который ничего вам не сделал, смеялись над калекой, вчетвером напали а слабого, который не может защищаться. Вы совершили один из самых низких, самых позорных поступков, на какой только способен человек. Вы жалкие трусы! — Затем он прошел между партами и приблизился к Гарроне. Тот стоял неподвижно и смотрел в землю. Учитель взял его за подбородок, заставил поднять голову, взглянул ему прямо в глаза и произнес:
— У тебя благородное сердце.
Потом, повернувшись к четырем виноватым, он отрывисто сказал:
— Я вас прощаю.
Четверг, 27 октября
Учительница, у которой я учился в первом классе, сдержала свое обещание и пришла сегодня к нам, как раз в тот момент, когда мы собирались выйти, чтобы отнести немного белья одной бедной женщине, о которой писали в нашей газете. Мы очень обрадовались приходу моей учительницы, так как она не была у нас почти целый год.
Она всё такая же, невысокого роста, в той же шляпе с зеленой вуалью и в таких же, не слишком хорошо вычищенных ботинках, так как у нее нет времени наводить на них блеск. Но она бледнее, чем в прошлом году, у нее больше седых волос, и она всё время кашляет.
— Как ваше здоровье, дорогая? — спросила ее мама. — Боюсь, что вы недостаточно бережете себя!
— Это неважно, — ответила моя учительница с веселой и в то же время грустной улыбкой.
— Ведь вам нельзя так много говорить, — продолжала мама, — и вы слишком уж беспокоитесь о своих малышах.
Это правда, в школе всё время слышен голос этой учительницы. Я помню, что когда я был в ее классе, она всё время говорила; она делала это для того, чтобы мальчики не отвлекались, и не умолкала ни на одну минуту. Я был уверен, что она придет к нам, потому что она никогда не забывает своих бывших учеников. В течение многих лет она помнит их имела и в дни ежемесячных испытаний спрашивает у директора, какие они получили отметки. Она ждет своих бывших питомцев у выхода и просматривает их сочинения, чтобы порадоваться их успехам. И многие уже поступившие в гимназию мальчики, в длинных брюках и с часами в кармане, приходят в школу, чтобы навестить свою первую учительницу.
Сегодня она выглядела очень усталой, так как водила своих малышей в картинную галерею. В этом году, как и прежде, она ходит с ними каждый четверг[9] в какой-нибудь музей, где всё подробно объясняет им. Бедная моя учительница, мне кажется, что за этот год она стала еще более худенькой. Но она всегда оживлена, и когда говорит о своем классе, то щёки ее загораются румянцем.
Ей захотелось еще раз посмотреть на ту кроватку, в которой я лежал больной два года тому назад и где теперь спит мой младший брат, и она несколько минут простояла около нее молча.
Она недолго была у нас, так как ей нужно было еще навестить одного больного корью ученика, кроме того, она должна была проверить к завтрашнему дню большую пачку тетрадей, а ведь это целый вечер работы, и дать еще урок арифметики одной лавочнице, и всё это за один вечер.
— Ну, Энрико, — спросила она меня, прощаясь, — теперь, когда ты решаешь трудные задачи и пишешь длинные сочинения, любишь ли ты еще свою первую учительницу?
Сойдя с лестницы, она поцеловала меня и прибавила:
— Никогда не забывай меня, Энрико!
Нет, я никогда не забуду тебя, моя дорогая первая учительница. Даже когда стану совсем большим, я буду помнить тебя. И каждый раз, как мне придется проходить мимо какой-нибудь школы и слышать голос учительницы, мне будет казаться, что я слышу твой голос, и я вспомню тот год, который провел у тебя в классе, где узнал столько нового, где столько раз видел тебя больной и усталой, но всегда заботливой и приветливой.
Как ты огорчалась, когда кто-нибудь не мог научиться правильно держать перо, как волновалась, когда нас опрашивали инспекторы, и как была счастлива, если мы оказывались молодцами! Ты всегда была с нами ласкова и любила нас, как настоящая мать. Нет, я никогда не забуду тебя, моя первая учительница!
Пятница, 28 октября
Вчера вечером мы с мамой и с моей сестрой Сильвией пошли к той бедной женщине, о которой писали в газете.
Я нес пакет с бельем для нее, а Сильвия — газету, в которой был адрес и инициалы бедной женщины. Мы поднялись под самую крышу старого дома и оказались в длинном коридоре со множеством дверей. Мама постучала в последнюю дверь, и нам открыла худенькая, еще молодая женщина со светлыми волосами. Мне показалось, что я уже видел ее раньше, и даже в той же самой синей косынке.
— Это о вас писали в газете? — спросила мама.
— Да, синьора, обо мне.
— Ну так вот, мы принесли вам немного белья.
Женщина стала благодарить нас, и всё благодарила и благодарила; а я тем временем заметил в углу совершенно пустой и темной комнаты мальчика, который стоял на коленях перед стулом, спинкой к нам и как будто что-то писал. Да, он действительно писал: бумага лежала перед ним на стуле, а чернильница стояла около него на полу. Как мог он писать в такой темноте?
Пока я раздумывал над этим, вдруг я узнал рыжие волосы и бумазейную куртку Кросси, мальчика с больной рукой, сына зеленщицы. Я тихонько сказал об этом маме, в то время как женщина убирала принесенные нами вещи.
— Тише! — ответила мне мама. — Он, может быть, стыдится, что ты, его товарищ, принес милостыню его матери. Не окликай его.
Но в эту минуту Кросси повернул голову и, видя, что я стою со смущенным видом, улыбнулся. Тогда мама подтолкнула меня, чтобы я подошел к нему, а он поднялся и пожал мне руку.
— Да, я совсем одна с этим мальчиком, — говорила тем временем его мать моей маме. — Муж мой уже шесть лет как в Америке, и мы о нем ничего не знаем, а я, к тому же, еще заболела и не в силах больше разносить овощи, чтобы заработать свои несколько сольдо.[10] У меня не осталось даже стола, на котором мой бедный Луиджино мог бы готовить уроки. Пока у нас была еще скамейка, он мог писать на ней, но и скамейку у нас отобрали. Я не в состоянии даже купить свечи, чтобы он, занимаясь, не портил глаза. И хорошо еще, что он может ходить в школу, потому что городской совет выдает ему книги и тетради. Бедный мой Луиджино, ему так нравится учиться. Ах, несчастная я женщина!
Мама дала ей всё, что у нее было в кошельке, поцеловала мальчика, и когда мы вышли, сказала мне:
— Видишь, как этот бедный мальчик старается, а ты, обеспеченный всеми удобствами, ты тяготишься тем, что тебе нужно учиться. Ах, Энрико, один день работы этого ребенка стоит больше, чем целый год твоего труда. Вот кто по-настоящему заслуживает первую награду.
Пятница, 28 октября
Да, милый Энрико, ты тяготишься учением, как уже сказала тебе мама. Ты не бежишь в школу с той охотой и с тем веселым лицом, которые мне так хотелось бы у тебя видеть! Ты все еще как будто ленишься… Но подумай о том, какими жалкими и ненужными были бы твои дни, если бы ты не ходил в школу! Через неделю ты истомился бы от скуки и стыда и начал бы умолять, чтобы тебе позволили снова вернуться в школу. Тебе опротивели бы все твои забавы и игрушки и даже твое собственное существование.
Все, все учатся в наши дни, Энрико…
Посмотри на рабочих, которые спешат в школу вечером, после целого дня работы, подумай о бедных женщинах и детях, которые идут в школу в воскресенье, — проработав целую неделю. Подумай о солдатах, которые берутся за книги и тетради, устав после учения на военном плацу. Подумай о немых и слепых детях, которые всё же учатся. Подумай, наконец, о заключенных, которые тоже учатся читать и писать. Утром, когда ты выходишь из дому, подумай, что в ту же самую минуту, в твоем родном городе, тридцать тысяч мальчиков идут, так же как и ты, в школу и будут три часа сидеть в классе и учиться.
Но это еще не всё! Подумай о несчетном числе мальчиков, которые, примерно в тот же час, идут в школу во всех странах мира. Представь себе, как они идут и идут, по тихим проселочным дорогам, по шумным городским улицам, по берегам морей и озер, под палящим солнцем, в сыром тумане; они едут в лодках в странах, покрытых сетью каналов, верхом через широкие степи, на санях там, где земля покрыта снегом; они пробираются по долинам и по горам, через леса и потоки, по пустынным и горным тропинкам, поодиночке, попарно, целыми группами, гуськом друг за другом, все с книгами под мышкой, одетые в самые разные костюмы, говорящие на тысяче языков, начиная от школ далекой России, затерянных среди льдов и снегов, и до школ отдаленной Аравии, осененных пальмами. Их миллионы и миллионы, и все они идут, чтобы самыми различными способами учиться одному и тому же. Представь себе этот огромный муравейник учеников сотен стран, это огромное движение, частью которого являешься и ты, и скажи себе: «Если бы это движение прекратилось, человечество вернулось бы к первобытным временам. В этом движении — прогресс, надежда, слава всего мира».
