Илья Бояшов - Танкист, или «Белый тигр»

Кончилось тем, что наперерез кинулся сам комбриг. Козья Ножка возник, чуть ли не перед самой «тридцатьчетверкой», проваливаясь в снег по пояс. Здесь Иван Иваныч наконец-то пришел в себя. Показавшийся из башенного люка юнец-командир готов был расплакаться, однако, начальство не обращало на сбивчивый лепет никакого внимания.

— Водителя — ко мне в машину! — орал молодой подполковник. — Давай сюда, скелет! — приказал Найдёнову. — Покажи, козья ножка, на что способен!

Так, Иван Иваныч занял место в командирском танке — а лейтенанту, узбеку и урке достался водитель комбрига, такой, как и они, неопытный обреченный юнец. И на глазах всей бригады Иван Иваныч показал — «тридцатьчетверка» только что юлой не вертелась. Высыпавшие из машин экипажи открыли рты.

Комбриг от возбуждения ревел не хуже Иван Иваныча. Он привычно поставил ноги на плечи сумасшедшего аса — удар сапогом — краткая остановка, еще удар — продолжение движения. Иван Иваныч это помнил. Он забыл все остальное, но это он помнил. К восхищению новичков, на поросшем кустарником, с оврагами и пригорками, поле, командирская машина выкидывала настоящий цирк.

— Давай, давай, черт лысый! — хрипел Козья Ножка, уже не сомневаясь, что этот механик никуда теперь от него не денется, что страшный Череп будет с ним до самого конца, и он ни за что, ни за какие коврижки никому такого механика уже не отдаст, ибо в недалеком будущем единственный шанс на спасение — водила, всегда знающий, как и куда поворачивать, как сманеврировать, как газануть, а, значит, вовремя выскочить; ведь в бою, а тем более, в танковом, ничего не значащая жизнь человеческая исчезает за долю секунды.

— Как же ты попался тогда на Дуге? — проорал он механику после того, как «тридцатьчетверка» остановилась. Иван Иваныч, уставившись на своего нового командира, не понимая вопроса, напрягся.

— Как сам умудрился сгореть, козья твоя ножка? — продолжал выпытывать комбриг. — Борт не успел подставить?

И здесь Иван Иваныч вновь вспомнил. Что-то на секунду высветило его сумрачное прошлое.

— «Тигр», — ответил внезапно Череп. — «Белый тигр»!

Глаза его воспылали, он затрясся от ненависти.

К зиме 42-го немцы выкатили на передовую свой ответ на всемогущество «тридцадьчетверок»;[4] квадратные бронтозавры фирмы «Хеншель» были непробиваемы, но особый трепет вызвали пушки, от которых за километр сгорали даже КВ. Снабженные несравненной цейсовской оптикой, «восемь-восемь» сметали любую цель. Для плавного хода «Тигров» и приемлемого давления на грунт дотошные немецкие механики расположили катки двумя рядами. Для легкости управления применили штурвалы. В массивных, как крышки саркофагов, плитах застревали 76-мм снаряды. Обвешанные со всех сторон броней, эти жуки неторопливо ползли по курским полям и каждый их выстрел, раздававшийся резко и гулко (звук ни с чем нельзя было спутать), посылал к праотцам очередную «тридцатьчетверку». Страшны они были в засаде. Закиданные сеном и ветками, циклопы останавливали атаки Т-34, «Грантов» и «Черчиллей», а когда одуревшие от боли и дыма танкисты выкидывались из «коробок», все те же добротные немецкие пулеметы со скоростью тысяча двести выстрелов в минуту довершали начатое,[5] нарезая плоть так, как ножом кромсают винегрет. Но даже среди своих собратьев Призрак являлся особой машиной. Впервые он дал знать о себе подо Мгой; остальные тяжеловесы вязли в болотах, но «Белый тигр» словно по воздуху переносился — и расстреливал целые батальоны. Поначалу он не был распознан — зимою все танки белы — разве только те, кто с ним сталкивался, неизменно горели после первого выстрела. Но весной, когда вермахт перешел на камуфляж, монстр окончательно выделился, и с тех пор свирепствовал то на Севере, то на Юге; повсюду за ним тянулся дым и смрад сгоревших машин. Призрак бил из засады, всякий раз, каким-то образом, оказываясь в русском тылу — и, наколотив десять, а то и пятнадцать T-34, растворялся.

Летом 43-го белый убийца обнаружил себя под Курском в районе знаковой Прохоровки. Аэроразведка предупредила о нем Катукова и Ротмистрова.[6] Тотчас были высланы штурмовики, но попытка, как всегда, провалилась. Несмотря на свалку с применением сотен машин, Летучий Голландец и здесь неизменно выделялся белой окраской, и на этот раз шел впереди своих боевых порядков, блестя латами, словно тевтонский рыцарь. «Тридцатьчетверки» остервенело открывали по «Тигру» бесполезный огонь. За весь день ни один снаряд знаменитых и гибельных для остальных «Тигров» и «Пантер» САУ-152 не пробил его башни.[7] Отгоняя огнем наседавших со всех сторон преследователей, сам, в свою очередь, получая в борта десятки «подкалиберных» и «бронебойных», «Белый тигр» оставался неуязвимым — и к исходу великой битвы окончательно потерялся в дыму и пламени.

— Он, проклятый! — вновь в невероятной злобе произнес Иван Иваныч, и комбриг тотчас сообразил, с кем столкнулся его не вполне здоровый механик.

А Найдёнов скрипел зубами.

Через две недели бригада, перемахнув Днепр, принялась уминать гусеницами Правобережную Украину. Еще через день с марша атаковала некую Бехеревку. От пуска ракетницы до ответа замаскированных «восемь-восемь» прошло каких-нибудь пять минут — но этого времени хватило с лихвой. Из шестидесяти пяти «коробок» до хохлятских мазанок добралось пять. Сгорели, облитые брызнувшей соляркой, лейтенант-мальчишка, узбек и урка вместе с юнцом-водителем. Пораженные осколками брони при ударах «болванок», сгинули опытные наводчики и необстрелянные командиры, молодые башнеры и пожилые механики (в миру шоферы и трактористы). Дымом очередного танкового жертвоприношения затянуло пол-горизонта. Однако, немцы не выдержали. К ночи, в очередном, освобожденном ценой погибели тысяч людей, крохотном пункте собрались остатки приданной бригаде пехоты (мертвые цепи ее лежали перед окопами), артиллеристы, чудом протащившие свои «76»[8] по изжеванному гусеницами и ямами полю, плачущие от бессилия девочки-санитарки, охрипшие от неистощимой ругани капитаны и полковники — и немногочисленные оставшиеся «безлошадными» танкисты. Вымазанные кровью и копотью, последние не могли придти в себя. Но не столько обыденные ужасы обыденной бойни, сколько выкрутасы командирского T-34 потрясли всех их до печенок.

В начале боя ни о чем еще не подозревающий Козья Ножка, приказал механику отогнать командирскую машину на пригорок возле края леска — там развернулись приданные ему самоходчики на своих бензиновых «зажигалках».[9] Отсюда хорошо были видны крыши и колоколенка — излюбленное место корректировщиков и снайперов. Проигнорировав опасность, комбриг привычно уселся на башне. Однако, поруководить на этот раз не пришлось. От внезапного рывка он свалился обратно в распахнутый «сдвоенный люк».[10] В самом танке башнера нещадно швырнуло на боеукладку — но ничего не чувствующий, осатаневший Найдёнов уже вопил так, что порой заглушал мотор. Ударившись лбом об орудийный затвор, комбриг на мгновение потерял сознание, а «тридцатьчетверка» рывками и галсами понеслась к битком набитой эсэсовцами злосчастной деревне.

Все последующее для тех, кто находился в танке, обернулось ужасом. Командир, башнер и стрелок — пассажиры, от которых теперь ничего не зависело — могли только всеми своими мягкими (и твердыми) местами ощущать, как T-34, бог невесть, как, избежав неизбежных «болванок» под башню, со всего разбега наскочил на немецкую пушку, перевалил ее, и летел по единственной улице. Иван Иваныч был невменяем и орудовал рычагами с упоением маньяка. Прожигающие глаза Черепа (люк был распахнут), наводили ужас на гренадеров, внезапно, нос к носу, обнаруживших перед собой чудовище, выскочившее из преисподней. Иван Иваныч, тем временем, подцепил еще одну пушку, развернулся и покатался взад-вперед по очередному замешкавшемуся расчету. Всё остальное разбегалось. Т-VI, в тыл которым неожиданно заскочила сумасшедшая «тридцатьчетверка», ошалело ворочали башнями, но дома и всеобщая паника мешали наводчикам. Наконец-то вскарабкавшийся на сиденье Козья Ножка бесполезно возился с радийной связью. Затем, он вовсю принялся лупить по спине механика офицерскими хромовыми сапогами. «„Белый тигр“!» — ревел в ответ Иван Иваныч, кидая машину то влево, то вправо. При этом он не забывал останавливаться и крутиться на месте — всякий раз под гусеницами что-то хрустело. Перепуганный комбриг прильнул к щели командирского люка, но ничего в этом бедламе не смог разглядеть — мелькали то мазанки, то черный снег, то разбегающиеся во все стороны паникеры.

— «Белый тигр»! — завывал Иван Иваныч. Останавливать его было бессмысленно. Оказавшаяся в заложниках у безумца троица надеялась теперь на «авось» — стрелок-радист нажимал на гашетку, паля в небо и в землю, комбриг, которого спас от верного сотрясения мозга вовремя натянутый танкошлем, проклинал себя за то, что связался с идиотом (ему пришло было в голову застрелить водителя, но рука почему-то так и не потянулась к трофейному «Вальтеру»). Башнер каким-то чудом вспоминал все забытые ранее молитвы. А Иван Иваныч давя людей, словно клопов, и не обращая внимания на щелканье пуль по броне, своим нещадным ревом вызывал на бой полумифического врага. Ему просто невероятно везло. Две «болванки», отметившись снопами искр, скользнули по борту и продырявили низкие облака. Еще один снаряд — теперь уже «восемь-восемь» направленный наверняка с расстояния меньше пятисот метров — (Козья Ножка, единственный из экипажа заметивший Т-VI, помертвел) — задел ручку вмерзшего в землю плуга и улетел с прощальным визгом, перекрывшим рев мотора и водителя.