Но есть другое молчание — горячее, грозное, когда мысли мечутся в голове и вдруг делается страшно, что их услышат. Когда становится душно в самый прохладный день, когда, замолчав, уже невозможно заговорить о газетном фельетоне или спросить, который час.
— Подвиньтесь, пожалуйста, товарищ капитан. Подвинулся машинально. Теперь Надя сидела наискосок, а не прямо напротив.
Нужно бы не пересаживаться, пропустить эту тетку к окну, и Надя была бы ближе.
И в то же время не так напряженно стало — и даже легче дышать.
Сзади, от раскрытого окна, тянет прохладой, за стеклом — мелкая дождевая пыль. От этой влажной прохлады стало легче или оттого, что отодвинулся?
А смотреть на нее отсюда удобнее даже. И смотреть не прямо, а на ее отражение в окне. Старинная, детская, еще школьная уловка. Когда ездили зимой или осенними вечерами и вот так же сгущались сумерки, за окном — рядом с настоящим вагоном, в котором шумели, пели и разговаривали, — возникал молчаливый вагон-призрак. В нем было все такое же, как в настоящем вагоне, только наоборот, как в зеркале. В вагоне-призраке Надя перелистывала страницы учебника левой рукой и левой рукой протягивала сезонный билет контролеру.
Вагон-призрак летел, освещенный, мимо сумрачных вечерних полей и лесов, пронзая собой платформы, у которых не останавливался поезд, и пронзаемый ими.
И можно было делать вид, что просто в рассеянности смотришь в окно. И можно было любоваться досыта милым Надиным лицом, отраженным в окне. И казалось, когда сидел напротив, что Надя летит, все время летит навстречу, только вот не долетала никогда.
И никогда-то не замечала она маленькой хитрости, тайного разглядывания, страданий и радости своего спутника.
Вагон-призрак для нее не существовал, Надя ездила в обыкновенных вагонах из металла и дерева.
А там, за окном, все-все можно видеть, каждое ее движение. Поправила тяжелую косу… Ей всегда, с тех пор как стала делать прическу, особенные шпильки приходилось покупать, самые длинные.
А ведь она не читает журнал. Повернула голову… Константин щекой, виском, всей правой половиной лица почувствовал на себе ее взгляд, пристальный, изучающий… Сидеть неподвижно под этим взглядом стало наконец нестерпимо. Он был готов обернуться. А Надя опять переменила позу… и они встретились глазами по ту сторону стекла, за окном.
Надя опять чуть улыбнулась, будто сделала открытие для себя, и даже приятное открытке.
Ее лицо было задумчивым и грустным, немного насмешливым и нежным. Никогда прежде не бывала она такой.
Очень много можно сказать друг другу без слов, только взглядом, и даже не взглядом — отражением взгляда.
«Надя, слушай! Сколько лет прошло с тех пор, как мы ехали с тобой в поезде в последний раз? Я могу сказать тебе точно и год, и день, и час — и все-таки это будет неверно! Потому что мы ехали не много лет тому назад, а ехали вчера и вот — едем сегодня, не было долгих лет, ничего не было, я такой же, как вчера, такой же влюбленный школьник!»
Надя отвечала за окном в молчаливом вагоне-призраке:
«Не думай, что ты не изменился и что не изменилась я. Ты был мальчиком — стал мужчиной. Можно ошибиться в двадцать и в двадцать пят лет, но, когда приближаешься к тридцати, нужно уметь понимать свои чувства, и я поняла».
Кто-то вдруг сказал:
— Ну и дождь! А я зонтик забыла!
Какое это имеет значение — идет дождь или нет? Ветер дует с той стороны. Наше окно — сухое и чистое, можно опять разговаривать за окном. Поезд замедляет ход — здесь не будет остановки. Отражение вагона пронизало людей, стоящих на платформе, вдруг стала видна большая клумба у станции под фонарем. Нежные розовые цветы — флоксы, — растрепанные ветром, блестящие от дождя, что-то мимолетно напомнили — некогда вспоминать!
Надя вдруг сказала — странно прозвучал ее голос:
— Говорят, хорошо уезжать, когда дождь: примета счастливая. Вообще, начинать что-нибудь хорошо. Костя, ты веришь приметам?
— Верю… То есть нет, конечно! А ты?
— Я верю иногда.
— Ну, тогда и я тоже — за компанию.
Ее губы опять раздвинулись в полуулыбке.
Но невозможно было вот так, при всех, смотреть друг другу прямо в глаза и говорить какие-то незначительные слова. Уж лучше вернуться к молчаливому разговору за окном.
Но разве слова были незначительные?..
«Надя, почему ты сказала: хорошо уезжать? Ведь мы же не уезжаем?»
«А разве нет? — ответили Надины глаза. — И разве не начинается новое?»
Он послушно согласился:
«Да, уезжаем. Да, сегодняшний вечер — начало новой жизни».
Негромкий гудок — на этой станции останавливаются все поезда. Опять люди на платформе как бы вдвигаются в отражение вагона за окном. И кажутся тоже призрачными, нереальными.
Поезд движется все медленнее и медленнее. Худой, высокий старик с черным зонтом медленно проплыл насквозь через все скамейки, через Надино отражение. Губы его странно шевелятся, будто он разговаривает сам с собой. Небольшая фигурка в розовом плаще с острым капюшоном сказочного гнома тоже проплыла, останавливаясь, вместе с перилами платформы. Ветер треплет мокрый блестящий плащ… Что-то странно похожее было совсем недавно. Мокрые лепестки цветов?.. Нет, не то! Розовый плащ?..
Розовый капюшон вдруг откидывается наполовину, ветер треплет черные завитки волос, черные печальные глаза смотрят в окна поезда.
Светлана? Или почудилось? Что она может делать здесь? Почему очутилась на этой станции? Неужели увидела в окне и узнала?.. Да нет же, нет, не может быть, это не она! Не успел вглядеться: маленькая рука натянула капюшон, розовый плащ отодвинулся, не видно его.
На что-то очень похоже это было… Может быть, из книги?..
Да! Бывают книги, образы которых живее живых людей.
Розовая Кити на балу, смятые крылья бабочки… Нет, не то! Гораздо страшнее, гораздо трагичнее… Черные завитки волос… Лязганье металла… бессмысленные слова шепчет незнакомый старик. Анна смотрит под колеса поезда… Поезд стоит. Но он пойдет сейчас!
— Костя, что с тобой?
Он встает с посеревшим лицом, берет фуражку с вешалки. Движение совершенно механическое, мог бы и не взять, выйти, нарушая устав, без головного убора.
— Костя, ты куда?..
Тридцать секунд — не больше! — стоит поезд. Все эти мысли — и выйти нужно! — за тридцать секунд!
— Да вы что, проспали, товарищ капитан?
Надя испуганно смотрит ему вслед. Люди шарахаются от него в дверях тамбура. Да что же случилось, в конце концов?
Надя вдруг успокаивается: поезд уже тронулся, Костя не успеет выйти. Все быстрее и быстрее мелькают за окном фонарь, окошечко кассы…
И вдруг от всей души низким голосом в тамбуре пожелала кому-то проводница:
— Оторвало бы им голову один хотя бы раз! Знали бы, как на ходу прыгать!
Надя увидела Костю на самом краю платформы, постучала в окно — неужели не услышит, не обернется?
А он растерянно оглядывается кругом и смотрит в сторону станции. Промелькнули последние фонари, теперь за окном видно только отражение собственного лица.
Милиционер, к которому подбежал Константин, задумался, переспросил:
— В розовом плаще? Была тут одна дамочка в розовом плаще, у расписания стояла. Видимо, отошла, товарищ капитан, или же с московским поездом сейчас уехала.
Константин нагнулся к окошечку кассы.
— Девушка, будьте добры, не брала ли у вас сейчас билет…
Но кассирша или не заметила розового плаща, или не было вовсе розового плаща у кассы.
Константин заглянул в зал ожидания, обежал станцию кругом, еще раз прошел по платформе. Самые дикие, самые невероятные мысли теснились в голове, перебивая друг друга. Может быть, Светланка увидела его и спряталась? Но с какой целью?..
Он шагнул под высокую платформу, даже карманным фонариком посветил. Обдуваемые сквозным ветром, тихо шевелят лопухи широкими листьями. Дрожит, как в ознобе, кустик лебеды. Он попал в какое-то воздушное завихрение и почти непрерывно вертит и размахивает маленькой зеленой рукой, будто хочет доказать что-то, или оправдаться, или рассказывает об ужасном происшествии, свидетелем которого он только что был.
Фу, глупость какая!
Опять газетный киоск, давно уже закрытый, площадь позади станции… Милиционер спросил с участливым любопытством:
— Все ищете, товарищ капитан? Я тут поспрошал кое-кого. Вроде видел ее один товарищ. — Он показал на пожилого рабочего, укрывшегося от дождя под навесом платформы.
Тот подтвердил:
— Да, минут двадцать тому назад в аптеку девушка заходила, кудрявая, небольшого росточка, в розовом плаще.
— Глаза черные, волосы черные?
— Вот-вот!
Двадцать минут тому назад? Здесь, на станции, она стояла позднее. Что могла Светлана покупать в аптеке? Уж не заболел ли Димка? Но зачем ей было ехать так далеко, ведь аптека в пяти минутах ходьбы от дома?
