Мне показалось, что ты велела хорошенько укрыть тебя, а мне самой подойти к окну, отворить его и выглянуть на улицу. Конечно, только ты, с твоим мудрым личиком, могла знать, что Урмас стоит под фонарем и смотрит вверх, на наше окно и что, увидев меня, он помашет мне рукой, а в руке у него что-то белое.
Так что ты совершенно напрасно сердилась на меня за этот платок.
Ой, сестренка, ты и не знаешь, как счастлива ты была в свою первую новогоднюю ночь! Однажды, когда ты вырастешь, я расскажу тебе об этом. О нашей с тобой новогодней ночи и о том, что тогда случилось или даже не случилось, а просто было. Было, как все хорошее в мире.
СРЕДА...
«Малышке не нужен такой яркий свет», «Ой, милочка, приглуши радио, малышке это мешает. Это вредно для ее нервной системы», «Малышка хочет на ручки. Возьми ее», «Малышка хочет смотреть в окно, подойди с ней к окошку» – и так далее, беспрерывно в том же духе. Опять и опять о том, чего малышка хочет или не хочет. Как будто между мной и сестренкой давно уже не появились свои тайны и словно я в малышах ничего не понимаю.
Хорошо все-таки, что сестренка еще не умеет потребовать луну с неба. Уж не знаю, кому из нас пришлось бы тогда взбираться на небо.
И вообще, зачем ее называют малышкой? Ведь это вовсе не имя. Конечно, с ее настоящим именем не все в порядке, но раз уж так назвали, то, по-моему, иногда все-таки следует произносить это имя. Ведь и кошку обычно не называют Кошка.
Флёр! Назвать эстонскую девочку французским именем из английского романа и самой никогда не произносить этого имени! Это так похоже на мою мачеху. И к тому же имя, которое в метрике пишется Fleur, а произносится Флёр, означает просто цветок. Зачем столько сложностей? Неужели флер звучит лучше, чем цветок? Я, право, не нахожу. Это все происходит от того, что человек читает мало хороших книг. И если моя мачеха сейчас не успевает ничего читать — а это вполне возможно — то можно опасаться, что когда-нибудь у меня появится брат, которого назовут, например, Сомс!
С каким удовольствием я забрала бы отсюда этот цветок. У меня даже хватило глупости предложить это мачехе, Я вздохнула и сказала что-то в таком роде:
— Жаль, что у нас с Флёр такая разница в возрасте. Когда она придет в школу-интернат, меня там уже давно не будет...
Мачеха сердито оборвала меня:
— Ты с ума сошла, что ли? Мой ребенок — в школе-интернате! Для чего же, по-твоему, у нее есть я и отец?
Не знаю, наверно, она не подумала, прежде чем сказать это. Но и после она не попыталась смягчить сказанное или превратить в шутку, а я сделала семь глубоких вдохов и выдохов и задержала дыхание так, что чуть не лопнули легкие, но... О, древние йоги, как вам легко жилось, если вам это помогало!
Но в конце концов, я не смею забывать, что мачеха сделала мне много хорошего и ее дочь все-таки моя сестренка.
СРЕДА...
Сегодня в магазине я случайно встретила Лики. Она поторопилась сообщить мне, что уже завтра уезжает в школу-интернат. На мое удивление она ответила:
— Ах, у нас дома такое положение.
Я ожидала совсем другого, как вдруг Лики, которая вообще-то не очень любит рассказывать о себе (и тем более о домашних делах), стала рассказывать мне свою биографию. Ее отец и мать умерли. У нее приемные родители. Наверно, у меня очень изменилось лицо, потому что Лики поспешила объяснить:
— О, не думай, что из-за этого. Мои приемные родители лучше, чем у многих настоящие. Приемный отец в самом деле мой дядя со стороны мамы. В наш дом попала бомба. Папа и мама погибли. Потом мы жили в деревне, у дедушки с бабушкой. Бабушка умерла в тот же год. И мы все четверо — сестра, брат, я и дедушка — остались на шее у дяди. Тогда-то дядя и женился на моей приемной матери. Если бы ты знала, какая она! Как-то раз один умник спросил у нее, разве она не хочет иметь своих детей? Ты бы видела тогда ее лицо! «А чьи же, по-вашему, эти дети? Хотела бы я с в о и х? Считаете, что эти мне предназначены законом? Вот именно этих-то я и хотела». Ой, знаешь, это были здорово замечательные слова, их надо было бы записать на магнитофон. Стоило бы их иногда давать кое-кому послушать. И знаешь, в чем для нее самая большая радость? Когда кто-нибудь чужой, кто не в курсе дела, находит, что кто-нибудь из нас похож на нее. Конечно же, мы зовем ее мамой.
Ты бы только послушала ее, когда она, если в настроении, рассказывает о своей жизни. Ни в каких книгах ты такого не встретишь. Буржуазная тюрьма, побег, потом долго скрывалась. Это так увлекательно, что слушаешь — и поесть забываешь. Ты как-нибудь зайди, тогда сама увидишь. Сестра записывает ее рассказы. Сестра у меня другая. Пишет стихи и прочее там. Вы с ней станете друзьями. Вообще у нее голова на месте. Но мачеха не делает между нами никакой разницы. Может быть, о брате заботится немного больше, ведь брат у меня инвалид. Когда был маленьким, подорвался на мине и остался без ноги. Мачеха тренирует его. В свое время она была хорошей спортсменкой. И сейчас еще играет в волейбол. Потому-то и у меня со спортом... Конечно, лучше бы моя голова была приспособлена к более хитрым вещам, но ее радуют и мои первые места в спорте, и стихи сестры, и радиоприемники, сделанные братом...
— Зачем ты себя так принижаешь, ведь ты прекрасно рисуешь, — торопливо перебила я, а сама была в восторге от этой чудесной семьи. Мы уже давно вышли из магазина, стояли на углу и продолжали разговаривать. Смешно — в школе, где мы днем и ночью вместе, мы почему-то ни разу так не говорили, а тут вдруг! Я узнала, что дома у них туговато. Работников двое, а семья — шесть человек. Лики говорит об этом так просто и деловито, как будто это благо. Дома она обстирывала всю семью, штопала и латала на всех и теперь прямо руки чешутся — хочется работать.
— Знаешь, я терпеть не могу болтаться без дела, — добавила она откровенно и тут же предложила: — Поедем тоже. Ну что тебе здесь, в городе, делать! Хватит уже жевать пряники и плевать в потолок. А в интернате дел по горло. Я уже все обдумала. Долго ли мы будем еще дожидаться, пока достроят новый дом. Пожалуй, при нас его так и не достроят. Слышала, и воспитательница того же мнения. Давай возьмемся за дело и своими руками приведем в настоящий порядок и подремонтируем наши комнаты. Я все обдумала. Там нужно будет сделать перестановку и навести уют. Сейчас как раз подходящее время. С Вестой я еще до каникул поговорила. Она вообще не собиралась уезжать домой. Марелле мы всегда найдем. Еще кое-кого из девочек — и, смотри, какие кадры!
— Возьмем хотя бы потолок...
Тут уж началось горячее обсуждение возможностей санитарного и не знаю какого еще ремонта, который мы могли бы сделать. В разговоре все чаще слышалось ужасно привлекательное слово — оформление. До сих пор я считала, что оно применяется только по отношению к большим художникам, к выставкам и витринам, но выходит, что в самом обыкновенном жилище многое можно оформить! У Лики все-таки большой талант художника, хотя она сама в это не верит, а тут, стоя на углу улицы, она заставила проснуться и мою фантазию. Мы размахивали руками, как ветряные мельницы, рисуя планы в морозном январском воздухе. Я и сама не заметила, как увлеклась ее идеей. И вдруг почувствовала совершенно невероятное и нелогичное — тоску по интернату! По той самостоятельности, по тем возможностям, по нашим девочкам.
ПЯТНИЦА...
Мальчики, те, конечно, кто оставался в интернате на каникулах, привели в порядок каток. Увидев меня утром на школьном дворе, Энту удивленно приподнял брови и даже шапку!..
— Ого. Кукла уже вернулась. Доброе утро!
Кстати, после того «кукольного собрания» он зовет меня не иначе, как Кукла. Мне, наверно, надо благодарить судьбу, что мне не пришлось в тот раз говорить, например, о сельском хозяйстве: возможно, что тогда он стал бы звать меня Брюквой.
А кататься на коньках чудесно. Замечательно!
Когда я в первый раз вышла на лед, я просто обалдела. И малыши тоже. Они, казалось, готовы были разорвать меня на части. Одной помоги надеть коньки, другую возьми за руки и покатай, третьей помоги встать, четвертой подуй на ушибленное место. Даже маленькие мальчишки и те вертелись около нас. На катке собирались и интернатские, и живущие в городе.
А Сассь беспрерывно требует показать, как поворачивать, как переступать через ногу и т. д. Я все показываю ей с удовольствием, не скромничаю. Наконец-то нашлось что-то, что и я по-настоящему умею. Выдавала такие круги и восьмерки, что даже Энту загляделся. Не скажу, чтобы это меня смутило!
И погода была как на заказ. Все вокруг — каждая веточка, каждая бровь, каждая прядь волос были присыпаны серебристой пудрой инея. Неожиданно солнце скользнуло единственным длинным лучом по стенам школы, и лед засветился розовым, а тени на снегу, по краям катка, стали голубыми. Такого голубого цвета не найдешь ни в каком наборе красок.
