Вскоре погнали лошадей домой, в стан. Мальчишки скакали впереди, Чечек и Ардинэ – за ними. Только бригадир Кузьма остался далеко позади: он ехал шагом – боялся повредить свою новенькую голубую машину.
Старый смотритель Торбогош сначала держал коня рядом с конем деда Устина, а когда кончил разговор, пустил своего Серого. Серый поднял гривастую голову, раздул ноздри и, еле касаясь земли копытами, полетел вперед по мягкой луговой дороге. Мальчишки пытались его догнать, но мелькнул в засиневшей дали силуэт пригнувшегося к шее коня всадника в острой шапке и исчез за поворотом…
Чечек вошла в аил усталая, разгоряченная. Бабушка Тарынчак понюхала воздух:
– Не то солнце принесла с собой, не то душистые травы!
– А дедушка где? – быстро спросила Чечек.
Бабушка Тарынчак, помешивая чегень в кожаном мешке, ворчливо ответила:
– Где?.. Везде! Только в аиле никогда нету! Пустил коня, а сам поскакал баню смотреть. Баню там какую-то строят, так ему все надо…
– Поскакал! – засмеялась Чечек. – Уж ты, бабушка, скажешь. Как будто он кабарга[13] какая-нибудь.
– Вот баню строят… Что вздумает народ! Уж теперь люди все время мыться хотят, даже зимой! И в колхозе баня, и в совхозе баня… А теперь уж и в бригаде надо баню строить! Что такое? Совсем народ беспокойный стал. А что – нельзя подождать, когда будет тепло, да помыться в ручье, если хочется?.. И старый Торбогош туда же скачет!
– Да ведь он же смотритель, бабушка! – со смехом возразила Чечек. – Что ты это! Он же должен знать, какую в смотрительстве баню строят! А как же?.. А вот как построят баню, да как натопят, да нагреют полный котел воды! Сколько хочешь лей воду, сколько хочешь мойся!.. А что, бабушка, не пойдешь?
Бабушка Тарынчак вдруг улыбнулась:
– Ну, если построят да воды нагреют, чего же я не пойду? Вот еще! Люди пойдут – и я пойду.
– Да еще как радоваться будешь! А сейчас все ворчишь.
– Да что ж ворчу? Я на деда ворчу. И все бегает и все скачет, а дома его нету и нету. Всю жизнь этого старика дома нету, и обо всем ему забота! Ну, зачем ему обо всем забота, а?
– А как же ему не забота? Вот так! Да ведь он же партийный, бабушка.
Дедушка Торбогош пришел, когда уже совсем стемнело. Бабушка Тарынчак сразу забыла свою воркотню, засуетилась около очага, раздула угли, поставила на огонь чугунок с чаем, подала толкан,[14] налила в чашечки молока, нарезала мяса… Дедушка уселся около огня, поджав ноги, закурил трубку. Он глядел сквозь дым на внучку свою Чечек, и суровое лицо его светлело и смягчалось.
– Ну-ка, внучка, расскажи, чему тебя в русской школе учат.
Чечек ответила не сразу. С чего начать?
– Очень много рассказывать надо, дедушка. Вот хочешь, я тебе стихи прочитаю?
Дедушка Торбогош кивнул черной бритой головой.
– Я тебе про пастуха прочитаю. Называется «Встреча».
Он стоял на холме высоком,
Словно вылит из смуглой бронзы.
Опираясь рукой на палку,
Зорко он осматривал дали.
…Пел пастух, что обильно лето,
Что колхозная жизнь счастлива
И что белыми островками
В поле ходят стада овечьи.
…Я спросил его, как здоровье,
– Хорошо. А твое, товарищ? —
А по бронзовому загару
Пробежала, как луч, улыбка.
А когда я спросил о прошлом,
У него задрожали губы:
– Для чего вспоминать печали,
Если радостны мы сегодня?
Бабушка Тарынчак так заслушалась, что не заметила, как у нее из чугуна убежал чай – бурый отвар побегов шиповника.
– Ай да Чечек! Ай да Чечек. В бабку пошла!..
Дедушка Торбогош слушал и кивал головой, а когда Чечек замолчала, сказал:
– А еще знаешь?
– Знаю, – ответила Чечек.
Она читала стихи и про Золотое озеро – Алтын-Коль, и про Катунь-реку, и про дорогой камень, который добывают в горах Алтая и везут в Москву на постройку больших дворцов…
– Я и русские знаю! – сказала Чечек, когда прочитала все, что знала по-алтайски.
Дед кивнул головой:
– Давай русские!
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том…
Дедушка Торбогош так же покачивал головой. А бабушка Тарынчак почти ничего не понимала, но она улыбалась: то, что читала Чечек, было как песня. А песню, иногда и не понимая, слушать радостно.
После ужина дедушка Торбогош вышел посидеть под звездами, и Чечек примостилась около него.
– Хорошие песни ты знаешь! – сказал дедушка. – А скажи-ка мне еще раз про пастуха.
Чечек снова начала читать:
Он стоял на холме высоком,
Словно вылит из смуглой бронзы…
И дедушка, шевеля губами, повторял за ней слова. А потом вздохнул и сказал:
– Хороший человек сложил эту песню!
– Это Кучияк сложил, – сказала Чечек.
Дедушка Торбогош взглянул на нее:
– Кучияк? Павел Кучияк – Ийт-Кулак – Собачье ухо?
– Почему Ийт-Кулак?
– А это его настоящее имя. Так звали раньше… Да, я слышал о нем. И отца знал. Шаман у него был отец. Плохой человек. Обманывал бедный народ, бубном гремел. Сколько одних лошадей погубил, самых лучших лошадей!..
Дедушка медленно, словно глядя в далекое прошлое, рассказывал Чечек о страшных и темных делах шаманов. Свадьбу справляют – шамана зовут. Заболел ли кто – шамана зовут. Умер ли кто, родился ли – опять шамана зовут… Идет шаман в аил и тащит за собой всяких богов и духов – добрых и злых. Тут и добрый Ульгень, и злой Эрлик, и небесные управители, и духи гор… И всем богам нужны жертвы: добрым – благодарственные, злым – умилостивительные. Народ алтайский тогда был темный и робкий, природа своими тайнами пугала его, и люди верили шаманьим сказкам. Лучшую лошадь в хозяйстве выбирал шаман для жертвы. И лошадь ту, привязав веревками за ноги, живую раздирали во все стороны и, привязав жердь на спину, ломали ей хребет…
– Ой, дедушка, как страшно! – прервала деда Чечек. – Неужели живую?
– Да, живую. А потом начинал этот шаман бить в бубен, петь, завывать и кружиться. И будто все время с богами говорит, а боги ему его же голосом отвечают: «Ао, кам, ао!..» Ну что ж? Так и больных лечили. Шаман пляшет, с богами перекликается, а болезнь человека сжигает. Умирает больной – шаман не виноват, значит, богам так нужно или жертва была плоха. Так люди и умирали без помощи. Многие умирали. Темное время было. Вспоминать трудно моему сердцу. Но зато, когда вспомнишь и сравнишь, – сразу жить радостнее. По-другому теперь живем. Светлый день наступил для алтайского народа!..
– Дедушка, а неужели Кучияк тоже с отцом шаманил?
– Э, нет! Кучияк отца своего не любил. Он ушел от него к деду своему, к Кучияку, и даже имя его взял. Там и жил. А деда его я, Чечек, хорошо знал. Это был большой человек, умный человек, сказитель. Таких сказителей, как был старый Кучияк, пожалуй, теперь и не найдешь на Алтае. Как возьмет свой топшур,[15] как начнет петь какое-нибудь сказание – одну ночь поет, другую ночь поет, третью ночь поет… Мог целую неделю петь – и все будет складно и все умно. А откуда знал? Что от старых людей слышал, а что сам придумывал. Вот у него и Павел научился. А потом и сам большим человеком стал. В русском университете учился. Его в партию приняли. А ну-ка, Чечек, скажи еще раз, как там пастух на горе стоит!
Но Чечек уже надоело читать про пастуха.
– Я тебе завтра прочитаю, ладно, деда?
– Э! Завтра! – повторил дедушка Торбогош. – Завтра мой Серый в тайгу бежать будет.
– Как? Опять в тайгу? – закричала Чечек. – Сразу!
– Надо. В шестой бригаде давно не был.
– Дедушка, – ласково сказала Чечек, отводя рукой его дымящуюся трубку и заглядывая ему в глаза, – возьми и меня в шестую бригаду. Дедушка, э! Я давно табунов не видела. Возьми, дедушка!
Дедушка Торбогош со скрытой усмешкой покосился на нее и сказал:
– Если сама проснешься, поедем. Будить не буду.
Чечек вскочила, захлопала в ладоши:
– Я проснусь, проснусь! Только ты скажи: а какую лошадь взять? Дай порезвее, дедушка, чтобы от твоего Серого не отставала!..
…Еще лежала на траве тяжелая роса, еще волоклись, цепляясь за хвою, туманы, а уж дед Торбогош и Чечек мчались на лошадях по таежной тропе. Прозрачное бледно-зеленое небо сияло над тайгой, и прекрасная, как во сне, белая мерцающая звезда низко висела над острыми конусами гор.
Чечек не погоняла своего рыжего Арслана: он сам бежал за конем деда Торбогоша. Острая лесная свежесть разогнала сон. От быстрой езды захватывало дух и во всем теле возникало горячее ощущение счастья.
Потом начались крутые подъемы по каменистым тропкам, еле заметным, заросшим пушистыми листьями камнеломки. Лошади пошли шагом. Они внимательно глядели под ноги и осторожно выбирали место, куда поставить копыта. Небо розовело, разгоралось. Белая звезда незаметно утонула в розовом океане утренней зари. В тайге начинали позванивать птичьи голоса. И когда всадники поднялись на перевал, навстречу им из-за горы взошло солнце.
