Но клиента никто не слушал. Мастера обсуждали, каким путем без особой боли удалить с пострадавшего актера козью шерсть и клеенку.
В первую очередь остригли набензиненную бороденку и, как особо огнеопасное вещество, завернули в газетку и велели уборщице надежно запрятать, чтобы, не дай бог, на нее не попала искра или, еще хуже, горячая спичка. На бакенбарды вылили полфлакона «Шипра» и попытались отпарить овечью шерсть и клеенку. Но это ничего не дало. Медицинский клей не боялся горячей воды и пара.
— Может, какими химикатами попытаться? — робко высказался один из парикмахеров. — Надо позвонить в химчистку.
Звягинцев слезно попросил:
— Не надо. Я там уже был…
Клеенку стали осторожно выстригать. Павлик смотрел в зеркало и не узнавал себя. Скоро вместо мальчишки с роскошным русым чубом он увидел толстогубого стриженого паренька.
С бакенбардами оказалось сложнее. Овечью шерсть сбрить было невозможно. Ее прихватило тонкой и тягучей пленкой.
— Отдирай, — посоветовали мастера, направляясь к своим рабочим местам. И Павликов парикмахер принялся за необычное бритье.
Мастер небольшими клочками обрывал эту пленку, и Павлику хотелось выть от боли, но он ухватился руками за кресло и, сжав губы, терпел.
— Мученик, — сочувствовал мастер. — Из-за религии страдаешь.
Лицо и голова Звягинцева были смазаны зеленкой и походили на маскировочную сеть. Пятьдесят две копейки он зажал в кулаке — мастер не взял денег.
— Приходи, страдалец, — приглашал он, провожая клиента. — Уж этот фокусник Христос, будь он неладный…
Глава восемнадцатая. Анонимное письмо
На следующий день Аленка во время уроков ждала чуда. Какое оно должно быть, это чудо, девочка не представляла, но ей казалось, что для мальчишек и для Гали Павловой участие в фильме не пройдет бесследно. Бог терпелив, но всему есть предел. Артисты представили всевышнего бородатым дурачком. Он, конечно, об этом знает, потому что бог — вездесущ. И он непременно накажет безбожников.
Но бог словно все еще не проснулся или занимался другими более важными делами. С мальчишками ничего не происходило. На переменах к своей звездочке прибегал Ромка и что-то шептал Витамину. Потом тот важно сообщил:
— Милиция, наверное, будет учить нас приемам самбо. Ромка решил договариваться. Девчонки тоже могут учиться. Придешь, Аленка?
Та покачала головой:
— Мне это ни к чему…
Из школы она шла и удивлялась: простил бог мальчишек. И Галю Павлову простил. Может, он совсем и не злой, если умеет прощать? Или, может, в самом деле бога нет, подумала Аленка и ужаснулась этой мысли. Пресвитер Руденко говорил, что бог терпелив и кроток. А пресвитер зря не скажет. Он — божий посланник на земле. Наверное, бог чего-то выжидает, присматривается.
Пятнистый от зеленки, Звягинцев на следующий день объяснял ребятам, что врачи нашли у него на лице и на голове какие-то сухие лишаи и их пришлось смазать. Пять апостолов, змий-искуситель и кинооператор Ежик только переглянулись между собой и незаметно пожали плечами.
На перемене Звягинцева в коридоре схватили «бешники» и под конвоем увели в свой класс. Там они учинили строгий допрос: почему Павлик сорвал репетицию киногруппы? Тот понес какую-то чушь насчет преследователей и химчистки, и все поняли, что честного признания от него не добиться.
— Ну, хорошо, Звягинцев, — сказала Павлова. — Мы не будем спрашивать, почему ты сбежал. Зато поклянись, что роль Иисуса Христоса не бросишь и теперь будешь вовремя приходить на съемки…
Павлик провел ладонью по горлу и вздохнул, однако, от роли не отказался. Правда, упрекнул Павлову в несовершенстве медицинского клея.
— Отстает? — поинтересовалась Галка.
Звягинцев махнул рукой. Ему не хотелось вдаваться в подробности. У себя в классе он отвел в сторону Ежика и спросил:
— Умеешь хранить тайну?
И, не ожидая ответа, сообщил:
— Я познакомился с одной киногруппой. Снимают антирелигиозный фильм. Неплохо бы им помочь. У них операторов не хватает.
Орлов сразу же согласился быть кинооператором. Потом Павлик беседовал с Профессором, и тот тоже дал согласие на любую роль или, на худой конец, на участие в массовках. Профессор обещал под большим секретом сагитировать еще нескольких мальчишек из класса, так как самому Звягинцеву этим заниматься неудобно.
Председатель совета отряда крепко пожал Профессору руку.
Старшине позвонил председатель шахтного комитета.
— Товарищ Копытов, может, найдете полчаса, забежите к нам?
Участковый направился на шахту.
Председатель шахткома вытащил из письменного стола письмо.
— Вот эта грамота и заставила меня побеспокоить вас, — сказал он и протянул лист старшине.
«Мы знаем, — писал неизвестный, — что баптист Алексей Чернов у вас ходит в передовиках. Его портреты печатают в газетах. Это что — баптистам слава? Значит, верующих прославляете? Стыдно, товарищи из шахткома. Разве это передовик пятилетки? Он же ворует казенный лес. Если не верите этому письму, то пусть милиция посмотрит, что это за доски у Чернова под забором? До поры до времени также припрятал ваш передовик баптист Чернов тес на острове Песчаном».
Старшина еще раз перечитал записку, и ему стало ясно, что на острове он дежурит напрасно, что настоящий вор там больше не появится.
— Поклеп на Чернова возводят, — сказал старшина.
Председатель обрадовался:
— И я так же думаю. Чернов у нас действительно на хорошем счету.
— Знаю, — кивнул Копытов. — Мне известно, что он не баптист, а бывший баптист. Разница огромная. И нас, кажется, запутывают специально, чтобы очернить хорошего человека. К похищенному лесоматериалу, спрятанному на острове, Чернов никакого отношения не имеет. А вот под забором я у него не видел досок. Загляну-ка к нему.
— А вы молодец! — весело сказал председатель.
— Какой уж там молодец — в трех соснах запутался, — горько признался старшина и попросил анонимку. — Есть у меня одна мысль. Надо проверить.
Председатель охотно протянул письмо:
— Берите. Обратного адреса нет, отвечать некому.
Копытов остановился в дверях и сказал:
— А вы о Чернове плохо не думайте…
Прямо из шахткома он направился на лесосклад. Копытов начал осматривать территорию склада, огороженную высоким забором из горбылей. Все было сделано добротно и надежно. Он стал обходить забор склада со стороны реки, и его внимание привлекла небольшая щель. Участковый просунул в нее руку и потянул доску на себя. Большой ржавый гвоздь, которым плаха была прибита к поперечине, скрипнул и пополз из гнезда. Следующая доска тоже легко отрывалась.
Старшина прошел к воротам. В маленькой будочке сидел сторож. Увидев милиционера, он вышел и поздоровался. Копытов спросил:
— Начальство-то у себя?
— Куды ему? Сидить пишеть, — ответил сторож.
Старшина остановился:
— Ну, а у вас как служба?
— Мы службу знаем. Справляем как надо, — охотно вступил в разговор сторож.
То-то справляешь, подумал старшина, бросая взгляд на штабеля бревен и плах, — от ворот не отходишь.
Заведующий лесоскладом, бритый толстяк, встретил милиционера настороженно. Еще не узнав, с какой целью пришел к нему старшина, сказал:
— Меры принимаем, товарищ. Дело на кладовщицу думаем передать в суд.
Копытов растерянно пожал плечами и признался:
— Ну, и огорошили вы меня, товарищ Кузькин. Что случилось-то?
Тот в свою очередь тоже удивился. Разве старшина не в курсе дела? Тогда какими ветрами принесло его на лесосклад?
Старшина снял фуражку, повесил на вешалку, прошел к приставному столику.
— Что случилось-то? — повторил вопрос Копытов.
Кузькин сел в глубокое кресло и включил вентилятор.
— В общем, дело не стоит серьезного внимания. Есть у нас такая Анна Ивановна. Хитрющая, скажу я вам, женщина. Много лет работаем вместе, а понял ее только на днях. Так вот, эта Анна Ивановна лесоматериалы сбывала, какими-то путями переправляла своему племянничку, некоему Чернову. Ну-с, потом почуяла, что пахнет порохом, — и в милицию. К вам же, товарищ старшина, ходила?
— Было дело, — сказал Копытов.
Кузькин оживился, вытер бритую голову платком.
— Вот-вот, — довольно закивал он. — Значит, просигнализировала. Я, мол, ни при чем, что лес пропадает. Но я-то воробей стреляный…
Самодовольство Кузькина было неприятным. Копытов подумал, что он и сам иногда при приеме посетителей бывает не лучше этого толстяка.
— Действительно, воробей еще тот, — вздохнул старшина. — Значит, в суд?
— Дурную траву — с поля вон! Так, кажется, говорят? Вы же меня первый осудите, если с преступниками нянькаться стану.
Копытов вспомнил своего приятеля, дядю Васю, уже ушедшего на пенсию. Всю жизнь дядя Вася прослужил в милиции в звании старшины. Два раза в него стреляли, но дядя Вася, подлечившись, снова возвращался на свой пост.
