— Верочка, Верочка, а что сейчас во Франции?
И спокойный ответ опытного политика:
— Во Франции ничего особенного!
Это — в коридоре.
А в кабинете секретаря райкома уже идет заседание. Дом старинный, с лепными потолками, с узкими, но высокими окнами, с высокими двустворчатыми дверями.
Прямо под окном, в саду, — еще не совсем облетевшее дерево с красивым названием: ясень.
У стола, покрытого темным сукном, стоит курносая девочка и смотрит исподлобья.
— Как учитесь?
— Я учусь хорошо. У меня только три тройки.
— По каким предметам?
— По русскому, по географии, по истории.
— Вот видите, — деликатно замечает один из членов бюро, — вы говорите, что учитесь хорошо, что у вас только три тройки. А мы считаем, что это не хорошо, что не должно быть троек совсем. Вы знаете, как учился Ленин?
Девочка, со вздохом:
— Очень хорошо учился!
— А что вы читали из художественной литературы?
Девочка задумывается. После долгого молчания:
— За последнее время?
— Да.
Молчание.
— Я очень мало читала.
— Вот, на мой взгляд, это причина вашего отставания по русскому языку.
— Почему отклонили тебя в первый раз? — спрашивает секретарь райкома.
— Потому, что я политику плохо знала. Меня спросили про Индию, а это мы в шестом классе проходили, я уже забыла.
За столом движение, члены бюро стараются сохранить серьезность.
— А теперь повторила про Индию? Какие газеты ты читаешь?
Про Индию теперь девочка знает хорошо и за газетами следит.
Наконец она слышит долгожданные слова:
— Принимаем тебя, Людмила, в комсомол. Поздравляем тебя. Но учти замечания членов бюро…
Просияв, девочка выпаливает:
— Спасибо!
И кидается к двери. Толкает ее, но дверь не раскрывается.
— На себя, — говорит секретарь райкома. — К себе, к себе потяни!
Курносая девочка наконец справилась с дверью.
Ей на смену появляется другая, румяная, полная, с тугим стоячим воротничком. Говорит неожиданно громким голосом, слишком громким и отчетливым для такой небольшой комнаты. Говорит, как будто отвечает на экзамене или читает доклад огромной аудитории. Общественница, круглая отличница, и забавно, что она даже на вид такая кругленькая, аккуратная.
Ее отпускают очень быстро. Секретарь перебирает заявления, написанные на листках в клеточку или в линейку, вырванных из школьных тетрадей.
Одни пишут очень коротко:
«Прошу принять меня в ряды членов ВЛКСМ, так как я хочу быть в рядах передовой советской молодежи».
Другие заполняют всю страницу:
«Прошу принять меня, ученицу 5-го класса Светлану Соколову, в ряды ВЛКСМ. Обязуюсь быстро и точно выполнять задания комсомольской организации, доводя всякое дело до конца. Я хочу брать пример с героев-комсомольцев нашей страны: с Зои Космодемьянской, с героев-краснодонцев. Я хочу вместе со всем народом активно участвовать в построении коммунизма.
Я отдам все свои силы, а если понадобится, и жизнь для блага нашей великой и могучей Родины».
У двери стоит черненькая кудрявая девочка — такая маленькая по сравнению с высокой дверью, слишком маленькая для таких больших слов.
К Светлане Соколовой первый раз в жизни обращаются на «вы»:
— Садитесь.
Пока Валя Крапивина читает рекомендацию из детского дома, секретарь райкома внимательно разглядывает Светлану.
Когда сидит, она кажется еще меньше, еще более хрупкой, но что-то есть в глазах девочки убеждающее, что слова заявления, пускай даже не совсем ее собственные слова, — для нее не только слова.
«Я отдам все свои силы, а если понадобится, и жизнь…»
Если понадобится — отдаст!
Сидеть Светлане приходится недолго. Секретарь обращается к ней, и она встает, закладывая руки за спину, как на уроке.
— Вы в пятом классе? Сколько же вам лет?
— Четырнадцать.
— Уже было четырнадцать?
— Да, уже было. Еще зимой. В феврале пятнадцать будет.
Один из членов бюро, самый веселый и разговорчивый, спрашивает:
— Как вы учитесь?
— Довольно плохо… У меня три тройки. Годовых.
— А другие отметки?
— Четверки и пятерки.
— Ну, это еще не так плохо, если в основном четверки и пятерки. Вы, должно быть, пропустили много?
— Да, я не училась три года. Я в оккупации была.
Светлане кажется, что этими словами она как бы просит о снисхождении. Она быстро добавляет:
— В прошлом году я даже совсем хотела бросить учиться, два дня не ходила в школу…
— Это еще в четвертом классе, — поясняет Валя Крапивина. — Ее одна девочка обидела. Все тогда очень быстро наладилось.
— Ну, раз наладилось, так не будем вспоминать о прошлогодних огорчениях, — весело замечает разговорчивый товарищ. — Как у вас в этом году дела? В первой четверти?
— В начале занятий была двойка по немецкому языку. Только я уже исправила.
— Значит, двойка случайная была? Просто не выучили урок?
— Нет, не случайная: я не хотела учить. Две недели не учила совсем.
Светлана видит растерянность на лице Вали Крапивиной.
Ясно, что Валя не знала. В райкоме тоже никто не знает. Нужно все рассказать, все, как было. Она старается сделать это покороче и потолковее. Только ни то, ни другое не получается.
Секретарь прерывает ее:
— Я думаю, товарищи уже поняли, не стоит так подробно рассказывать.
Светлана отвечает простодушно:
— Как же не рассказывать! А может быть, вы меня не примете в комсомол, когда я все расскажу?
Тогда они терпеливо выслушивают всё.
Худой и бледный товарищ с глубоким шрамом на виске, в кителе без погон, который сидит рядом с секретарем, неожиданно спрашивает:
— А как у тебя со здоровьем?
Светлана растерянно пожимает плечами:
— А я не знаю!
Опять оживление за столом. Бледный товарищ со шрамом улыбается ласково и немного грустно… Как хорошо, когда на вопрос о здоровье можно ответить: «Я не знаю!»
Почему они сначала на «вы» обращались, а теперь на «ты»? Случайно оговорились или это уже товарищеское, комсомольское «ты»? Неужели сейчас, вот сию минуту?..
Да. Секретарь произносит с приветливой торжественностью:
— Принимаем тебя, Светлана, в комсомол. Поздравляем тебя, Светлана! Желаем тебе хорошо учиться!
Едва не забыла сказать:
— Спасибо! И еще:
— До свидания!
Теперь надо бы уходить поскорей, столько времени отняла у товарищей. Но дверь никак не отворяется.
— К себе! К себе! — торопливо говорит Валя. Светлана, ничего не понимая, стоит у двери. Еще раз толкнула. Заперли, должно быть. Или как-нибудь нужно особенно ручку нажать…
Шаги за спиной. Худой товарищ со шрамом, потянув дверь на себя, легко открывает ее, распахивает перед Светланой и крепко жмет девочке на прощание руку.
Новогодние каникулы Светлана опять провела у Зинаиды Львовны. На елку к Зиминым ее не звали, да, по всей видимости, и не было у них елки.
Светлана несколько раз проходила с ребятами мимо Надиного дома. Никаких иголочек, никакой зелени за окнами, никакого праздничного блеска.
Первого января Надя зашла к Зинаиде Львовне поздравить с Новым годом. Она показалась Светлане очень серьезной и взрослой, даже усталой. Впрочем, не мудрено и устать — зачеты, экзамены.
— Вы письмо пишете? Косте? — спросила Надя. — Новогоднее, поздравительное? Дайте я припишу…
И приписала быстро-быстро несколько строк на оставшемся месте внизу страницы. Потом присела рядом с Зинаидой Львовной:
— Люблю этот диван…
И вдруг совсем по-домашнему поджала под себя ноги и привалилась щекой к плечу Зинаиды Львовны.
При первом знакомстве, год тому назад, Надя показалась Светлане очень умной, резковатой и гордой. На празднике в детском доме Надя была веселой и оживленной, самой яркой из всех своих подруг. В августе, когда приезжал Костя, необъяснимы были Надины жестокость и упрямство.
Сегодня Светлана видела Надю ласковой.
Ей бы лучше быть дочкой Зинаиды Львовны… Но что тогда делал бы Костя? Поменяться с Надей мамами — уж очень невыгодно для него. Нет уж, пускай так как есть.
Светлана усмехнулась своим нелепым мыслям. И вдруг ей показалось, что Надя собирается заплакать.
Скучно ей стало без Кости? Уж который год только письма друг другу пишут. Или досадно на себя, что испортила своими капризами и без того короткую встречу? Или уж очень обидно вспомнить, как вошел к ней тогда с повелительным видом Алеша Бочкарев? А теперь к экзаменам одна готовится. И некого ей посылать туда и сюда… Вот даже елку никто не принес. Должно быть, приятно, когда кто-нибудь с удовольствием исполняет каждую твою просьбу. Должно быть, без Алеши ей тоже скучно!
Светлана почувствовала себя лишней и хотела уйти в Костину комнату. Но Зинаида Львовна сказала:
