Мы выходим из дома. Миссис В. время от времени забегает вперед с фотоаппаратом, чтобы сохранить весь процесс «для истории». Она снимает, как меня усаживают в машину, как грузят мой красный чемодан, как я довольно улыбаюсь. А потом берет у папы камеру и снимает на видео. Да уж, теперь мы это утро не забудем, даже если захотим.
Пенни носится за Ириской вокруг вымытой до блеска машины. Мама, в симпатичном джинсовом костюме и паре модных кроссовок «Найк» — молодец! — ставит вещи в машину, и мы наконец можем ехать.
Папа отводит Ириску в дом и закрывает дверь.
— Все готовы? — спрашивает он.
— Ну, поехали! — говорит мама.
Пенни передается общее возбуждение, она хлопает в ладоши. Я все время улыбаюсь.
Я знаю, что у нас в запасе уйма времени, но все равно хочется, чтобы папа ехал быстрее. Вдруг мы опоздаем, вдруг забыли билеты, вдруг меня стошнит и придется вернуться?
В аэропорту на парковке для инвалидов полно свободных мест. Папа выгружает меня, коляску, вещи, Пенни с Душкой. Миссис В. фотографирует.
Мама несет Пенни, папа толкает тележку с багажом и Душкой, миссис В. везет меня. Уже через пару минут мы у регистрационной стойки, хотя кажется, что прошла целая вечность. На часах ровно десять утра.
— Доброе утро, — здоровается мама с девушкой-регистратором и протягивает ей билеты. — Мы на двенадцатичасовой рейс до Вашингтона.
— На двенадцатичасовой? — озабоченно переспрашивает девушка. Она щелкает по клавиатуре, ждет, снова щелкает и хмурится. Наконец говорит нам: — Простите, мэм. Этот рейс отменен. Сегодня отменено много вылетов: на северо-востоке страны сильные снегопады.
Отменен? Внутри у меня все сжимается.
— Какие снегопады? — спрашивает мама внезапно охрипшим голосом. — На улице солнце, даже туч нет.
— В Бостоне высота снежного покрова сто тридцать миллиметров, южнее погодные условия продолжают ухудшаться. Федеральное управление авиации не разрешает вылеты в такую погоду. Мы не принимаем на посадку рейсы, которые потом возвращаются на восток, а значит, не можем отправлять наши дневные рейсы. Все связано между собой. Извините, пожалуйста.
Разговаривая с нами, девушка продолжает что-то быстро печатать на компьютере, потом говорит:
— Я могу зарегистрировать вас на ближайший прямой рейс до Вашингтона, который вылетает в девятнадцать двадцать три и прибывает в Вашингтон в двадцать один ноль семь. Будем надеяться, к тому времени погода наладится и мы начнем отправлять рейсы. На завтра уже обещают дождь.
Сердце у меня перестает биться.
— Так зарегистрировать вас на вечерний рейс? — девушка приветливо улыбается. Она не понимает.
— Но в семь уже начинается игра! — говорит мама тихо-тихо.
— Извините? Я не расслышала…
Я начинаю задыхаться.
Мама спрашивает чуть громче:
— А как же остальная группа? Мы должны лететь все вместе — группа школьников… команда эрудитов. У всех билеты на этот рейс. Игра сегодня вечером.
— А, помню, я их видела сегодня рано утром. Славные ребята, такие вежливые. Они говорили, что летят в Вашингтон, будут бороться за главный приз.
— Они были здесь рано утром? — уточняет мама.
— По-моему, они вместе завтракали в каком-то кафе и прямо оттуда приехали в аэропорт. Молодцы, как раз вовремя успели.
— А сейчас они где?
— Улетели девятичасовым рейсом, последним, после него вылеты закрыли. Им даже пришлось бежать, чтобы не опоздать на посадку. Да-да, точно. — Девушка щелкает по клавиатуре. — Самолет улетел чуть больше часа назад.
— Они улетели? — шепчет мама.
Я сейчас потеряю сознание.
— А вы летите в Вашингтон за них болеть, да? — сочувственно спрашивает девушка. Она по-прежнему не понимает.
— Нет. Моя дочь в команде. Мы должны, мы просто обязаны попасть в Вашингтон. А может, есть другие рейсы, у других авиакомпаний?
Девушка за стойкой смотрит на меня во все глаза.
— Ваша дочь в коман… — начинает она, но тут же спохватывается, переводит взгляд на монитор и начинает отчаянно стучать по клавиатуре.
Папа перегибается через регистрационную стойку. Я никогда не видела его таким злым.
— Как такое могло случиться? Вы же должны были предупредить нас об отмене рейса.
— Сэр, не всегда получается предупредить всех пассажиров, хотя мы очень стараемся, — говорит девушка, и видно, что она по-настоящему за нас переживает. — Мы рекомендуем пассажирам самим звонить в аэропорт и проверять статус рейса.
— Но мы так ждали эту поездку! Вы не представляете, насколько она важна для моей дочери.
Я зажмуриваюсь. Из динамиков льется глупая музыка, у нее нет ни цвета, ни запаха. Я ничего не вижу — под закрытыми веками темнота.
— Мне правда очень, очень жаль, — говорит девушка.
— А какой-нибудь непрямой рейс, с пересадкой? Нам необходимо попасть сегодня в Вашингтон. До вечера.
Девушка стучит и стучит по клавишам. Проходит целая вечность, прежде чем она снова поднимает глаза.
— Ни у одной авиакомпании нет сегодня рейсов на Вашингтон, ни прямых, ни с пересадкой. Первые вылеты будут только вечером. Извините, — почти шепотом заканчивает она.
Я открываю глаза, они наполняются слезами.
Папа отходит от стойки, лицо у него как сжатая пружина. Резко размахнувшись, он вдруг бьет кулаком по стене рядом со мной.
Я дергаюсь от неожиданности. Наверное, ему больно.
— Ай-й-й! Лупить по стене было не обязательно, конечно… — бормочет он, потирая пострадавший кулак.
Конечно. Но если бы я могла, я бы тоже лупила.
Миссис В. смотрит то на меня, то на папу.
— Не понимаю, — обращается она к маме, — как такое могло случиться? Почему никто из команды вам не позвонил? — В ее голосе появляется металл. — Учитель, например?
— Может, просто не успели? — пытается убедить себя мама. — Надеюсь, что так. Не могли же они бросить ее специально? Не могли?
Мне не хватает воздуха.
— Мэм, извините, что вмешиваюсь, — говорит девушка за стойкой. — Я проверила вылеты в соседних аэропортах. До вечера нет рейсов. Если хотите, я могу зарегистрировать вас на семичасовой самолет.
— Спасибо, не нужно, — тихо отвечает мама. — Это поздно.
Мне кажется, что вокруг пустота. Без звуков. Без голосов. Без воздуха.
Мама медленно подходит ко мне.
Я сижу как дура в новых голубых джинсах и белой футболке, в голубых теннисных туфлях, рядом со своим ярко-красным новеньким чемоданом. И злюсь.
Как они могли так со мной поступить?
Я чувствую себя совершенно беспомощной: так в детстве я лежала на спине, как перевернутая черепаха, и не могла ничего сделать. Ненавижу это ощущение.
— А сколько до Вашингтона на машине? — спрашивает миссис В.
Я даже не поднимаю глаз, я знаю ответ.
— Минимум десять часов, — тихо отвечает папа.
— Где самолетик? — спрашивает Пенни.
— Нет сегодня самолетиков, — говорит папа и проводит здоровой рукой по ее волосам.
Мама откатывает меня к пластиковым креслам. Становится передо мной на колени. Она плачет.
Мне кажется, я никогда больше не смогу дышать.
Мама обнимает меня.
— Все образуется, малышка. Ты самая лучшая, самая умная, самая чудесная девочка в мире. Мы как-нибудь это переживем.
Нет. Я — нет.
Миссис В. тоже плачет. Она садится в соседнее кресло и берет мои руки в свои.
— Малыш, я знаю, тебе тяжело. Видишь, никак у нас не получается отвезти тебя в Вашингтон.
Я просто сижу. Хрустальное утро обрушилось вниз разбитым стеклом.
Дома я прошу маму сразу уложить меня в постель. Я не хочу есть. Пытаюсь заснуть, но в висках стучат вопросы: сначала из игры, потом те, которые начинаются со слова «почему».
Почему они мне не позвонили?
Почему не сказали, что завтракают в кафе?
Почему я не могу быть такой, как все?
Больше нет сил сдерживаться — и я рыдаю, уткнувшись в подушку. Ириска облизывает меня и тычется в руку холодным носом, но мне все равно.
Они нарочно меня бросили! Как они могли? Нарочно! Нарочно!
Мне хочется затопать ногами — и топать, и топать изо всех сил. И я злюсь еще сильнее, потому что я даже этого не могу! Не могу выпустить наружу злость, как все.
Пенни тихонько приоткрывает дверь и, увидев, что я не сплю, заходит и забирается ко мне под одеяло. От нее пахнет арбузным шампунем. Она пересчитывает пальцы сначала у меня на руках, потом у себя: «Один, два, тли, пять» — и начинает считать сначала. Она даже учит Душку считать и грозно повторяет: «Два, Дуська, два!» Мне становится немного легче.
— Пенни, вот ты где! — заглядывает папа. — Развлекаешь Мелоди?
— Ди-Ди холосая!
— Хорошая, самая лучшая, — соглашается папа. — Мелоди, дочка, ты как, ничего? — Он гладит меня по голове.
