своему еще более светлому будущему. Кстати, о будущем. Ужинать пора, от духовной пищи переходить к телесной.
Завозились, готовые встать. Только ждали последнего слова Олега Семеныча — так уж было заведено, к этому привыкли.
И он действительно вышел. И начал с тех самых слов, которые вы только что прочитали — про дружину «Маяк», ее светлое будущее и отличные перспективы.
Народ в общем-то был согласен — насчет будущего и перспектив. Только говорилось это каким-то непонятно насмешливым голосом. Хм… чего он еще хочет от них, Олег Семеныч? А он и сам спрашивал себя: «Чего же еще? Не многого ли я хочу?»
— Говорю сейчас только в порядке обсуждения. Кто не согласится, будет прав. И кто согласится, будет прав. Я тоже был против предложения Ромы Лучика. И на месте каждого из вас тоже не разрешил бы себя осматривать! А все-таки что-то есть в его словах… хотел сейчас сказать «справедливое». Нет, не справедливое, но правильное. Сделал один человек, а виноваты мы все. Мне лично кажется, что в этих банкетках есть и наша вина… Погодите! Я все знаю: не резали, не видели, а если б увидали… это понятно. И все-таки! Где-то, когда-то мы вели себя так, что дали тому человеку повод решить: «Разрежу — ничего страшного не будет». Да еще какой лихой знак изобразил! Ишь ты, Зорро! Значит, чуть ли не на похвалу рассчитывал…
— Я обычно бываю с вами согласен, Олег Семеныч. — На сцену опять вышел Купцов. — А сейчас не согласен. И раз уж «Открытый Микрофон»…
— Ты мне решил прямо и со всей откровенностью…
— Да. Только вы меня не перебивайте, пожалуйста. Я думаю, что у нас лагерь, Олег Семеныч, все-таки хороший. И таких уж провинностей нет, чтобы брать с нас пример, а потом резать мебель.
— А я говорю не о конкретном злодеянии. Допустим, его действительно нет. Я говорю о нашем равнодушии. Вернее, о нашем благодушии: мы молодцы, а там и ладно!
— Ну это уж вообще… Пусть Олег Семеныч даст конкретные примеры!
— Примеры чего?
— Равнодушия!
— Могу… Знаете то место, как через Переплюйку перейти и к поселочку по дороге?..
— Ну знаем… Что дальше?
Начальник решил не обращать внимания на раздражённый вадимовский тон.
— Нет, это я у тебя спрашиваю: что там дальше… когда из леса выйдешь?
— Поле там! — крикнули из зала. — И сад какой-то заброшенный… Ну и что?
— Стоп! — сказал начальник. — Об этом и речь, о саде и об «ну и что». Я вчера как раз звонить ходил и остановился там, сел под этими яблонями… Какой же вид жалкий, ребята! Эх, думаю, до чего мы все-таки равнодушные люди… Вот яблоня, да? Думаешь, дерево и дерево. Вроде березы. А это же домашнее. Выведено людьми. Когда кошку выкинут, вы как к этому отнесетесь? Или собаку? А домашнее дерево ничем не сильнее. Даже слабее. И так мне за себя обидно стало… Когда оттуда колхоз ушел? Лет пять, наверно?.. Пять лет, как этот сад бросили, а я впервые заметил только вчера. Плохо!
— Ну и что делать? — спросил Вадим.
— Вы́ходить этот сад!
— И думаете, потом банкетки не будут резать?! — крикнули из зала. А кто крикнул, неизвестно — спрятался.
— Нет, не думаю. А вот мы лучше от этого станем. Собственно, теперь у нас другого и выхода-то нет. Знаем, что яблони выкинуты на улицу, и не помогаем им…
— Колхозники забросили, пусть они и делают!
— Ну вот, приехали, — сказал начальник досадливо. — Слушайте, а кто это все время выкрикивает? Сидит у нас на «Микрофоне», извините, как черт в рукомойнике… Ну, кто это?
Наступила пауза. ТКП невольно оглянулся, ища крикуна. Подумал: «Вот гад какой!»
— Это кандидат выкрикивает. — Вадим махнул головой на банкетки. — Слабо́ показаться-то? Ну и сиди!
Назавтра ранним утром из лагеря вышел маленький отряд. Это была странная группа: Михаил Сергеевич, Жанна Николаевна, руководительница биокружка, Вадим Купцов, Маша Богоявленская, Жека Таран, Ветка и Зорик Мелкумян из четвертого отряда. Так что представители всей дружины, кроме малышей. Ну да им в такую рань вставать тяжело.
Это была «Группа разведки сада», которой предстояло определить степень запущенности и количество корней. С особым удовольствием они произносили это слово — «корней». Неспециалисты, конечно, сказали бы «яблонь» или «деревьев». А садоводы говорят только «корней»!
У мостика через Переплюйку их догнал Олег Семеныч. Сказал:
— Я в качестве наблюдателя.
Сад стоял хорошо — красиво отделенный от дикого леса широким озером луга. Этот луг тоже был когда-то культурным полем, а теперь, на удобренной земле, трава поднялась по пояс. Жеке Тарану даже и того выше, особенно где росла дудка, высоченное растение с шапками пахучих белых цветов на макушке.
Заросли дудки, если посмотреть на все поле сверху, представлялись бы, наверное, неровными белыми льдинами среди зеленого простора. И над этими льдинами сплошь гудели пчелы.
Так подумалось Маше Богоявленской, и она пожалела, что не взяла с собой записную книжку. Она вошла в одну из дудковых зарослей, в одну из этих льдин. Пчёлы гудели и гудели, не обращая на неё внимания.
А вся остальная компания продолжала идти по тропке среди высокой травы. Последним топал Купцов, не смея остановиться и подождать Машу.
Деревья действительно закорявили. В слишком густых, неухоженных кронах полно было сухих веток. Под ногами трава почти как на том поле. Начали считать корни — сто пятьдесят шесть: двенадцать рядов по тринадцать яблонь… Видно, те колхозники не верили в приметы.
— Если хотим успеть до конца смены, — сказал Вадим, — надо в среднем по восемь корней за день. Сможем?
Зорик, который впервые был в такой представительной компании, лишь покраснел в ответ.
Жанна Николаевна ходила от дерева к дереву.
— Антоновка… А это, по-моему, бельфлер, а это… — Она неодобрительно покачала головой.
— Ты чего? — спросил начальник.
— Поздние всё сорта! Ребята будут работать, а им ничего не достанется.
Вадим оглянулся. К ним подходила Маша. Она улыбалась, но эта улыбка предназначалась не ему. Маша пронесла ее мимо Вадима, будто чашу неведомого, но драгоценного нектара.
— А ты чего улыбаешься? — спросил ее начальник и сам не удержался.
— Слышу про зимние сорта.
— Ну и…
— Тяжело нам придется… — сказала Маша таким тоном, словно это «нам» к ней лично никакого отношения не имело.
— Тяжеловато, — начальник кивнул. — А что поделаешь: назвался человеком — значит, живи!
Зорику Мелкумяну сад на мгновение представился ухоженным, полным яблок и совершенно пустым. И с четырех сторон его вместо несуществующего забора врыто было по столбу. На столбах дощечки: «В сад разрешается приходить всем!»
