Старик Забрацки, надо сказать, вел занятия и по чистописанию, и по гимнастике, поскольку для преподавания этих двух дисциплин не требовалось ни способностей, ни образования; он был человек старинного склада, ставленник прежнего епископа.
Миши, поглощенный мыслью о своих злоключениях — и лотерейный билет ухитрился потерять, и с Гимеши подрался, — не сумел перескочить через «козла», даже не допрыгнул до него.
— Ну что, боишься штаны потерять? Ремень лопнул? — обрушился на него Ишток Сюч.
Миши не успел отойти от снаряда, как учитель гаркнул:
— Повторить!
Ему пришлось вернуться назад, снова разбежаться, но прыжок не получился — Миши беспомощно повис на «козле».
— Еще раз!
Он опять поплелся к черте.
— Бе-егом!
Побежал было, но потом сбавил темп и, наконец набравшись смелости, отошел подальше от «козла».
Ишток Сюч так и разинул рот.
— А ну назад! А ну назад, назад! — Скрюченным пальцем погрозил он мальчику: — Это что за фокусы? Еще раз бегом, а я погляжу, как у тебя получится!
Миши стоял совершенно обессилевший от волнения и упрямо не трогался с места.
— Раз-два! — сердито топнул ногой Ишток Сюч.
Но Миши не шевелился.
— Подтолкните его, дети, а то я сам так его толкну, что он перелетит через купол Большого собора.
Глаза его метали молнии, он весь напрягся, готовый ринуться на мальчика. А тот, сжав зубы, не двигался с места.
— Ты что, отказываешься подчиниться? Бунт! — кричал учитель.
Он шагнул вперед, и гимназисты замерли, с ужасом ожидая последующих событий.
Вдруг из шеренги вышел Орци.
— Господин учитель, — сказал он, — Михай Нилаш болен.
— Тебя не спрашивают!
Этот зазнайка считал, конечно, что имеет право заступаться за слабых и обиженных, но здесь, на уроке гимнастики, он не был первым учеником — Орци, с его тощими ножками, Ишток Сюч ставил ничуть не выше Михая Нилаша.
Однако Орци не вернулся в строй.
— Простите меня, пожалуйста, — сказал он, — но я сказал правду.
Ишток Сюч, задыхаясь от ярости, вытаращил на него глаза. Тут он заметил, что мальчик и одет нарядней, и причесан лучше других, словом, что это «барский выродок», и рассвирепел, как бык, которому показали красную тряпку. Дерзкое поведение Орци он счел личным оскорблением, издевательством над его неудавшейся карьерой, мужицким происхождением и тайным пьянством и теперь обрушил на него весь свой гнев.
— Иди сюда! — прохрипел он, и кровь бросилась ему в лицо.
Орци, выпрямившись, смело шагнул вперед.
— Сюда! — орал Ишток Сюч, указывая на место рядом с собой.
Теперь уже мальчик приближался к учителю с некоторой опаской: дело пахло пощечиной. Это обстоятельство его удивляло, пугало и даже возмущало — ему вовсе не хотелось быть побитым.
Но делать было нечего, и он смело, открыто смотрел в глаза учителю, а класс затаив дыхание ждал, что будет.
Несколько секунд прошло в напряженном молчании. Смертельно бледный Орци и не думал отступать.
А между тем Ишток Сюч подумал, что мальчик этот, хотя и плохой гимнаст, ничтожный червяк, не сделал в сущности ничего дурного.
— Ну, барчук, ты у меня образумишься, не будешь больше совать нос не в свои дела, — начал он хриплым голосом и занес уже над головой руку, но вдруг опустил ее и покрутил усы, как деревенский парень, который на гумне решил шутки ради попугать кого-нибудь: замахнулся, чтобы дать затрещину, а сам потом лишь погладил усы. — А ты, глист, чего там стоишь? Если болен, катись к черту… Теперь вместо него прыгай ты! Айн, цвай!
По правде говоря, Орци легче было бы геройски снести пощечину, чем перепрыгнуть через «козла», однако он разбежался и благополучно растянулся перед снарядом, не смог даже вскочить на него. Словом, недалеко ушел от Миши. Да разве обязательно первому ученику быть хорошим гимнастом?
— Что ж, поздравляю, — сказал Ишток Сюч. — Вот наказание божье, что мне делать с этими дохляками?
Пристыженный Орци все же с улыбкой повернулся к мальчикам и встал в шеренгу. Ишток Сюч проводил его взглядом и вдруг увидел, что Миши продолжает стоять на прежнем месте.
— Вон из строя! — закричал учитель.
Миши не шелохнулся. Хотел сказать, что здоров. Но вдруг у него закружилась голова. Он шатаясь добрел до стены, уперся в нее обеими руками и, потеряв сознание, осел на пол.
Ишток Сюч был крайне удивлен.
— Надо налить ему воды за шиворот. — И тут на глаза ему попался стоявший поблизости Пишта Шимонфи, который, несмотря на маленький рост, был прекрасным гимнастом, и учитель отличал его среди прочих. — Ну, обезьянка, возьми стакан на столе в моем кабинете.
Пишта помчался туда со всех ног и вскоре вернулся со стаканом в руке. Макая в него пальцы, он стал брызгать в лицо Миши.
Тот пришел в себя и поморщился, почувствовав отвратительный запах: это была не вода, а палинка.
Ишток Сюч побагровел, проклиная свою короткую память.
Гимназисты тоже почувствовали запах палинки и засмеялись, но учитель тотчас закричал:
— Смирно!
И все притихли.
— Барта! Келемен! Посадите мальчишку вот сюда, на канат.
Он призвал на помощь, разумеется, только хороших гимнастов, и поэтому преисполнившимся готовности Орци и Гимеши пришлось вернуться на место, предоставив это почетное дело двум выдающимся спортсменам.
Барта, с уважением относившийся к Миши, от всей души посочувствовал ему и впервые в жизни отважился сделать колкое замечание в адрес учителя.
— Вот свинья, стаканами хлещет палинку, — пробормотал он.
Миши понемногу пришел в себя. Так приятно было сидеть не шевелясь на связке каната, прислонившись спиной к холодной стене. Перед глазами у него все будто кружилось и вертелось. До конца урока он зевал и его знобило.
Вдруг он заметил, что Орци и Гимеши о чем-то переговариваются, и глаза его наполнились слезами: как они добры к нему, оба сегодня за него заступились!
— Знаю, чем он расстроен, — между тем говорил Гимеши. — Он потерял лотерейный билет, а выигрыш выпал на его номера.
— Да что ты! — с удивлением протянул Орци.
— Я помню, какие у него номера, он записал их, когда приходил ко мне домой. И недавно спрашивал у Михая Шандора. Представь дружище, не выиграл только двадцать второй, а остальные четыре, видно, выиграли.
— А вдруг билет украли? — предположил Орци. — Вполне возможно.
Гимеши был поражен: такая мысли не пришла ему в голову.
Ишток Сюч строго посмотрел на них, нарушителей дисциплины, ведь во время урока каждый из гимнастов должен был молча стоять и ждать, пока шестьдесят мальчиков проделают какое-нибудь упражнение и снова подойдет его очередь. Он долго и упорно смотрел на Орци и Гимеши и, даже после того, как они встали на свои места, продолжал сверлить их суровым, обжигающим, как удар плетки, взглядом.
Миши с грустью думал, что сегодня он избил доброго, милого Гимеши, который заступился за него, — хороша благодарность! И еще нагрубит, конечно, Орци, ведь он не кто иной, как мужик неотесанный.
Слезы текли у него по лицу, попадали в рот. Он глотал их, тихонько всхлипывая, голова кружилась, и хотелось положить голову к маме на колени. Но где сейчас бедная, бедная мамочка?
После обеда Миши сел за стол готовить уроки. В комнате никого не было, кроме Надя. Он читал, лежа на кровати. Миши открыл ящик и вспомнил, что там письмо, которое он начал писать родителям чуть ли не неделю назад. Он достал его, приготовил перо, чернильницу.
«Дорогие мои мама и папа!
Не сердитесь, пожалуйста, мои дорогие мама и папа, что я так давно не писал вам, но…»
Вот все, что было в письме. Он долго смотрел на лист бумаги. Если бы не это «но» в конце, он смог бы сочинить продолжение, но как объяснить, почему он не писал так давно? Врать он не решался, ведь до сих пор в ушах его звучали особенно проникновенные слова матери: «Сынок, веди себя всегда так, словно ты у меня на глазах. Помни, что я постоянно вижу тебя, и ты сроду не сделаешь ничего дурного».
Миши почувствовал на себе добрый взгляд матери, и в горле у него защекотало. Он с грустью посмотрел на письмо.
Надь заворочался на кровати. Миши поспешно окунул перо в чернильницу и принялся писать:
«… у меня не было времени, потому что каждый день с пяти до шести я читаю вслух газеты одному старому слепому господину и получаю за это по десять крейцеров в час, а выходить из коллегии надо за полчаса, так как опаздывать нельзя, и возвращаюсь я только к ужину, а потом приходится еще готовить уроки. В среду и субботу по вечерам я тоже занят, преподаю латинский язык и арифметику моему однокласснику, вот почему, дорогие мои мама и папа, я не смог до сих пор вам написать».
Миши остановился на минутку передохнуть. «Довольно ловко выпутался, — улыбнулся он, обрадовавшись своей маленькой удаче. — На это и мама ничего не смогла бы возразить, не правда ли?»
