Добежали и снова как ни в чем не бывало принялись рубить и таскать в огонь кустарник.
А вечером хлопцы узнали, что Павлик Дераш почти в два раза перекрыл свой прежний рекорд. И телеграмма об этом рекорде была утром послана в Центральный Комитет партии. Телеграмму подписали Захар Петрович и Миклуш.
МИТЬКА ПОПОК ЗАЩИЩАЕТ СВОЮ СУМКУ
Телеграмма Центрального Комитета партии была передана в «Зеленый Берег» после обеда. Принимал ее по телефону счетовод Карпович, личность довольно флегматичная и неповоротливая. Дней по пять в месяц он ходил с опухшей повязанной щекой и весь зарастал за это время черной колючей щетиной. А все потому, что Карпович никак не мог найти времени полечить или вырвать два своих больных зуба.
— Загадка природы, а не человек, — сказал однажды про него учитель Лысюк. — Сам неряшливый, а как хорошо поставлен у него учет. Редкое, исключительное явление на свете.
Известно, колхозники не пропускали случая посмеяться над неряшливостью Карповича. Устин как-то притащил в правление метровые кузнечные клещи и с самым серьезным видом предложил счетоводу вырвать этими клещами больные зубы.
— Не могу спокойно смотреть на твой разбойничий профиль, — проговорил Устин. — Ангелы небесные и те перестали бы улыбаться, увидав такой кислый образ… Это ж только детей и женщин пугать таким лицом. Правду сказал учитель: «Загадка природы, а не человек».
Недовольный, что его оторвали от счетов и ведомостей, Загадка Природы поправил на щеке повязку и начал записывать телеграмму, поспорив для начала с телефонисткой по поводу того, что она торопится и говорит неразборчиво. Но по мере появления на бумаге новых строчек, менялось и выражение лица Загадки Природы. Повязка съехала сперва на лоб, потом на нос. Счетовод отставил от уха трубку и швырнул повязку в угол. Когда телефонистка досказала последние слова телеграммы, счетоводу показалось, что он ослышался.
— Секретарь Цека? — крикнул в трубку. — И ты не шутишь?! Павлику, молокососу этому, телеграммы пишет?
Неизвестно, что ответила телефонистка, только Загадка Природы вынужден был прочитать в трубку то, что от нее принял, и после этого как одержимый выскочил во двор и помчался на улицу.
— Гей, хлопец! — крикнул он, увидев. Мечика. — На, отнеси эту бумажку Митьке Попку. И чтоб он на одной ноге доставил телеграмму на магистральный. Слышишь, лети на крыльях!
Митька Попок только что вернулся после разноски. Рассевшись на дубовом чурбаке и поставив возле себя шайку с водой, он смывал со своих босых ног комки засохшей грязи и торфа.
— Дядька По… По… — начал и захлебнулся Мечик. — Телеграмма, дядя Немогай! Срочная! Павлику Дерашу…
Митька Попок строго взглянул из-под козырька кавалерийской фуражки на хлопца.
— Так чего же ты хочешь, если и телеграмма? Разве не видишь, что я уже пошабашил? Я, браток, ног под собой не чую. Целый день прыгал через канавы. Коли ты уж взялся нести, так неси, и я тебя очень прошу.
— Хорошо, — обрадовался Мечик и направился на улицу. — Телеграмма из Центрального Комитета партии.
Митька Попок быстро вскочил с чурбака и замахал руками.
— Подожди, подожди, Мечик!.. — крикнул он, перевернув ногами шайку с водой. — Дай мне поглядеть на эту телеграмму.
Мечик нехотя вернулся и подал Митьке Попку бумажку.
— Эге ж, — вдруг заговорил письмоносец, прочитав телеграмму. — И что это я за дурак такой, чтоб поручать детям такие партийные документы! Эдакую, хлопец, ответственную телеграмму должен нести доверенный человек. Ого!.. Ну и голова моя дурная…
Митька Попок так ринулся на улицу, будто ему было не сорок пять, а двенадцать — пятнадцать лет. Он бежал и кричал всем встречным, что такой замечательной почты он никогда в жизни еще не носил, что все зеленобережцы лопнули бы от зависти, если б знали, какую дорогую посылку он сейчас должен доставить Павлику Дерашу… Но в конце деревни Митька Попок неожиданно остановился и снова помчался домой.
Мечик все еще стоял у Митькиного двора, ошеломленный ловкостью и дальнейшими действиями почтальона.
— Пойдем со мной! — взволнованно, с трудом переводя дыхание от быстрого бега, проговорил Митька Попок. — Посмотришь, как надо носить такие важные документы…
Он забежал в хату и быстро стал стягивать с себя рабочую рубашку и забрызганные болотной водой штаны. Достал из шкафа синюю, как весеннее небо, новую рубашку, потом снял с крюка пустую почтовую сумку.
— Положи, Мечик, телеграмму туда, — прочувствованным голосом говорил почтальон. — Полагается нести в сумке, а не в руках. Это ж официальный документ… Ты, браток, не сердись, что я тебе сказал сперва одно, а потом другое… Где же это мой пояс? Куда он подевался, лихо его забери?..
В это время далеко за деревней что-то тяжко громыхнуло. Мечик выглянул в окно и увидел густую черную тучу, надвигавшуюся на Зеленый Берег.
— Что это там такое? — натягивая сапоги, спросил Митька Попок. — Не дождь ли собирается?
— Собирается, — разглядывая вместительную кожаную сумку, ответил Мечик.
Митька Попок заторопился. Заметив, что Мечик заинтересовался его сумкой, заговорил еще более прочувствованно:
— Если б ты, Мечик, знал, что это за сумка… Сколько она людям новостей принесла, сколько радости, а порой и горя… Заполнишь ее всю газетами и письмами. Распухнет она, как гора. А не тяжело нести ее! Даже если там три пуда почты. А вот бывает, положишь одно письмо, и никак ее, проклятую, шкуру эту чертову, на плечо не поднять. Ноги не идут, ремень будто ножом спину режет… Люди тебя встречают с радостью, с надеждой: «Заходи, Дмитрий Степанович. Садись, Дмитрий Степанович. Небось притомился…» Щебечут возле тебя, словно птички в пуще. А ты им бах, как обухом по голове, достаешь проклятое письмо: умер сын… Вот какую весть тащишь иной раз в этой сумке! Это не сумка, а напасть какая-то… Сгорела бы она в огне, холера такая…
Наконец Митька Попок кончил свои сборы. Пока он искал палку и вешал на плечо сумку, туча уже покрыла небо. В хате быстро потемнело и стало как-то тревожно, тихо. Тихо было и на дворе. Ни один листок не трепетал на зеленом молодом клене возле колодца. И вдруг ярким синим светом вспыхнули окна, весь двор. От такого яркого света стало больно глазам. Когда Мечик раскрыл их, Митька Попок уже переступал порог.
— Ну, я пошел, хлопец, — проговорил письмоносец деловитым тоном. — Понесу Павлу великую радость…
Внезапный удар грома, раскатившийся огромными валунами в гулком небе, заглушил его последние слова. Стекла в окнах зазвенели, задрожал пол. Ещё раз вспыхнул легким синим огнем двор. Высокий клен встрепенулся и зашумел широкой густой листвой.
— Ты, хлопец, не ходи со мной, — закрывая дверь в сенях, сказал Митька Попок. — Сейчас такое начнется, что и подумать страшно. А я еще успею добежать до магистрального. Напрямик подамся. Ежели дождь и застанет, так все равно до Волчьего Логова добежать успею. А там густой ельник и есть где укрыться.
— Так и я могу там спрятаться, — возразил Мечик. — Давайте я один отнесу телеграмму. Зачем вам мокнуть?!
Митька Попок при этих словах так взглянул на Мечика, что тот сразу же отстал и повернул со двора на улицу. Письмоносец перелез через забор своего огорода и быстро направился задами на болото.
Грозная оловянно-седая туча уже распростерлась по всему небу. Только на западе оно еще горело узкой золотой полоской. Пока Митька Попок бежал до ельника Волчье Логово, погасла и она. Ветер усиливался. Сотрясая своими могучими порывами деревья и кустарник, он гнул их почти до самой земли, не утихая ни на минуту. Громадная ель на выгоне согнулась дугой, да так и застыла под неистовым напором ветра. Яркие вспышки молнии мелькали почти непрерывно, и при этом фосфорическом свете Митька Попок увидел, как отрывались от аистова гнезда и летели вдаль сухие палки, хлопья мха и перьев. Земля вздрагивала от частых громовых раскатов. Вскоре пронзительно-яркая змейка легко соскользнула из темных недр тяжелой тучи и рассыпалась шипящими искрами по косматым лапам ели. Аистово гнездо и вся ель запылали как свеча. Огромное кровавое зарево заколыхалось над выгоном, над домами «Зеленого Берега».
И тотчас же, словно дождавшись наконец этого огненного сигнала, обрушился на сухую землю сплошным потоком грозовой ливень.
Митька Попок все еще продолжал бежать по узенькой лесной стежке. Весь его праздничный наряд потемнел, синяя яркая сорочка намокла и прилипла к плечам. Кожаная сумка стала скользкой и мягкой.
Молнии уже не сверкали, не гремел гром. Темно было в лесной чаще, только на вершинах высоких деревьев еще расплывались кроваво-красные отблески пожара. Вдруг черная фигура, выскочив из-за густой ели, загородила Митьке Попку дорогу.
