— Ты храбрый человек, кашевар! — сказал он.
Но Пышта в ответ замотал головой и жалобно всхлипнул:
— Он ведь простой ящик, совсем пустой, ненужный…
— Погоди, кашевар, давай разберёмся, — сказал тракторист. — Ящик этот не простой. Это же ловушка для птиц. Мы, когда ребятами были, тоже такие делали. Можешь синиц ловить.
— Синиц?! — Пыштины глаза распахнулись, рот приоткрылся от радостного изумления. Так вот, оказывается, какую драгоценную штуку он нашёл! — А они поймаются?.. — спросил он, боясь поверить такому счастью.
— А как же? Обязательно.
Хрустнул сушник, качнулась ёлка, из-за неё бочком вылез Шнырин.
— Хе-хе-хе… — задребезжал сиплый смешок. — Шутник парень, ей-богу, шутник. «Мина», говорит. А какая ж это мина? Хе-хе…
Нет, и тогда, раньше, Непейвода ещё не совсем проснулся.
Вот теперь Пышта увидел: с небритого, худого лица, из тёмных теней, глянули на Шнырина полные ненависти, проснувшиеся глаза.
Ошпаренный этим взглядом, Шнырин отступил назад.
— Уважь, выручи, Непейвода… Я тебя выручал, когда шестерёнка понадобилась… Ты не сомневайся, я тебе заплачу! Только давай скорей заравнивай… И — шито-крыто!..
Непейвода подошёл. Взял его обеими руками за пиджак и тряхнул. Так тряхнул, что голова Шнырина мотнулась и шляпа покатилась по земле.
— Шкура ты! — сказал Непейвода гневно. — Разрослась погань на нашей земле! Народное добро сгноил, свёз сюда втихомолку, а теперь с землёй сровнять?! А заодно память народную сотри с лица земли, лишь бы твоя шкура уцелела?! — И он опять тряхнул Шнырина.
— Дяденька Непейвода! Не бей его! Ну его! — закричал Пышта.
— Не бойся, не ударю. Руки марать не стану. Его народный суд будет судить. Я не промолчу, всё скажу…
— Не скажешь! — взвизгнул Шнырин. — Ты, ты закапывал, не я! Ты бульдозер вёл, не я! Лучше помалкивай! Тебя тоже засудят!.. — Шнырин дёрнулся, пытаясь освободиться. — Отпусти руки!..
Но тракторист не отпускал рук. В удивлении он смотрел на них. Странное дело: как в тот далёкий боевой день, загорался сейчас на его руках багряный отблеск. И всё вокруг — и седая трава, и тёмная хвоя, и бело-голубой окоп, — оживая, напитывались алым светом.
— Солнышко всходит! Утро же! Пойдём, дяденька Непейвода! — позвал Пышта. — Пойдём же!
Тракторист отпустил Шнырина, и тот поспешно одёргивал пиджачишко и встряхивался, словно побитый пёс. Он бормотал угрозы, но ни Пышта, ни тракторист не слушали его.
— Всё скажу, не надейся, — сказал тракторист. — Пусть и меня судят. Я поднимусь. Потому что мне дороже нет этой земли. Я за неё воевал. Я на ней хлеб растил. Я к ней вернусь. А тебе доверия народ не вернёт. Потому что тебе ничего не дорого, кроме твоей шкуры…
Он крепко взял Пышту за руку, и они пошли напрямик через лес, по сучьям, по бурелому, спрямляя дорогу, чтобы дойти поскорей. И Пышта нёс в руке ловушку для синиц.
Глава 23. Большой сигнал в честь Пышты
— Мы куда идем? — спросил Пышта.
— В Совет.
Пышта заволновался:
— Ты про картошку скажи, пышто она гнилая, а про гранулы не говори. И ты им про орден скажи, и про танки, и про подвиг, тогда суд тебя не засудит, пышто ты герой! — выговорил он быстро, как подсказку, словно тракторист у доски, в классе, и не знает, как решить задачу. Но тракторист подсказку не принял.
— Ты эти мусорные мысли из головы выкинь раз и навсегда! — предупредил он. — Не хватало, чтоб я боевыми заслугами спекулировал, как торговка.
Пышта сейчас же вспомнил шныринскую бабку, и как ей дружно кричали из автобуса: «Пережиток капитализма!»
— Скажу всю правду, — твёрдо сказал тракторист. — Иначе дышать нечем. Иначе сорнякам вся земля, а живое — погибай. Понимаешь? Ну, подрастёшь — поймёшь…
Вошли в районный центр, в Прудки. Пышта издали узнал Совет — по флагу на крыше и по машинам у входа. Ух ты! Пять грузовиков, легковушка, два мотоцикла и велосипеды. Почему столько?
Девушка — телогрейка внакидку — выскочила из дверей Совета, заметила тракториста:
— Вы что ж не на совещании, товарищ Непейвода? Все механизаторы собрались!
Он не ответил. Он стоял и смотрел на флаг. И Пышта стал смотреть тоже.
Высоко на ветру, в небе, флаг тёк, словно алая река. Алые волны рождались у древка и сбегали с кумача в голубое утреннее небо. А там они не исчезали, а просто становились невидимыми, и они, конечно, бежали дальше и дальше, вокруг всей земли.
Пышта и тракторист постояли немного.
Тревожась, Пышта спросил:
— А вдруг они тебя присудят к самому страшному — к ничегонеделанью?
— Может быть. — Тракторист ответил тихо, наверно, задохнулся от ветра, который дул с полей. — Анюте передай: пусть поверит мне, пусть ждёт.
— Она подождёт, — уверил Пышта. — Конечно, подождёт. И я.
Тракторист кивнул. Продолжал:
— Скажу Совету: «Доверьте, товарищи, допахать. Земля ждать не может. Допашу — тогда судите…» — Он помолчал, сунул кепку в карман, пригладил ладонью короткий ёжик волос. — Если не доверят, — сказал он, — тогда нам с тобой расставаться. Совет отправит тебя к твоим Непроходимимам… Обожди меня тут, на крыльце. Может, я задержусь. Там совещание, людей много, сразу о своей беде не заговорить…
Он обтёр сапоги и переступил порог.
Пышта уселся на деревянные перила — ждать. Ему хотелось побежать за трактористом в Совет, найти председателя Коробова. Он бы ему всё рассказал про танки и про подвиг. И ещё про Шнырина и про его бабку. Он бы даже рассказал всю чистую правду сам про себя — что кур переметил, и всякое другое, разное. И пусть лучше его бы, Пышту, опять судили, а не тракториста.
Он ждал, ждал, разглядывал свою ловушку для синиц и вдруг почувствовал, что хочет есть. Стали ему представляться вкусные вещи, вроде жареного гуся. Ну, гуся-то он на Майкиной свадьбе поест, а сейчас бы сосисок или хоть котлету. С картошкой. А если уж никак нельзя котлету, тогда хоть кусочек хлеба. Он пошарил в карманах, но нашёл только осколок мела. И стал рисовать на перилах треугольных спутников. Потом стал писать на них: «СССР». Мел уже кончился, а тракторист всё не возвращался.
Вдруг подъехал голубой автобус, а из него выпрыгнула Майка, из-за баранки вылез взъерошенный Женя, и Владик аккуратно сошёл на землю в пальто, кашне и шляпе и с киноаппаратом. Не с тем, которым снимают, а с тем, которым показывают.
Все они зашумели:
— Он здесь, здесь, он тут, тут!..
Больше никто из автобуса не вышел.
— А где Фёдор? — заволновался Пышта.
— Ты куда среди ночи удрал? Где пропадал? Выдрать тебя мало! — Майка ухватила его за ухо.
Но, к её удивлению, Пышта повернул голову к ней, чтоб ей удобней было. За ночь случилось столько всякого важного и трудного, что Майкины пальцы на ухе показались ему сущим пустяком.
— Где Фёдор? — спросил он настойчиво.
Майке стало неинтересно держать его за ухо, раз он не обращает внимания. Она отпустила ухо.
— Там Фёдор. — Она указала на дверь Совета. — Ты ответишь или нет — где ты пропадал? Быстро!
А он не знал, как объяснить быстро всё, что случилось с ним со вчерашнего вечера.
— А зачем Фёдор там? — спросил Пышта.
Женя объяснил:
— Там механизаторы собрались. Председатель товарищ Коробов попросил Фёдора рассказать о неполадках, какие нам встретились. Мы фильм несём, покажем машины, оставленные без присмотра, без ремонта. И покажем мастерские, где хорошо поставлено дело… Я тебе ответил, теперь отвечай ты.
Пышта соскочил с перил:
— И я с вами туда.
— Это исключено, — сказал Владик. — Детей на заседание Совета не пускают. Ты нас тут подождёшь.
— А я голодный, — сказал Пышта сердито.
— Не умрёшь, потерпишь, — ответила Майка. Она ж не знала, что он ни крошки не ел со вчерашнего вечера. И они вошли в Совет.
Он уже посидел на перилах верхом, и боком, и даже свесившись головой вниз, и стал зевать от скуки и от голода, когда дверь наконец открылась. Пробежала та самая девушка — телогрейка внакидку, — поглядела на Пышту как-то странно:
— Ты Непейводу ждёшь?
— Да.
— На́ тебе подсолнышков, погрызи… — и пересыпала ему из кармана в его карман кучу семечек.
Потом вышел высокий парень. По тому, как куртка его знакомо блестела от машинного масла, Пышта решил — наверно, тоже тракторист или слесарь. Увидал Пышту, остановился:
— Непейводу ждёшь? Сейчас выйдет. Небось ты уж тут заснул, не спавши всю ночь?.. («И откуда знает, что я не спал?» — подумал Пышта.) На, пожуй вяленую… — и вынул из кармана и развернул отличную воблу.
В третий раз дверь скрипнула — вышли шофёры. Поглядели на Пышту, подмигнули ему ласково, разошлись к своим машинам. Потом один вернулся, принёс ему кусок домашнего пирога:
— Устал дожидаться-то? Поешь…
Пышта ел пирог, обгладывал воблу и удивлялся: из дверей выходили ещё всякие незнакомые люди, и все они Пыште кивали, улыбались, говорили добрые слова.
