А через несколько минут к ним подошел сам дядя Гриша:
— Привет музыкантам! Все в сборе?.. Ну и добре. Что вы на меня уставились? — удивился он. — Главное — не робейте!
Второй раз за вечер удивил мальчишек Григорий Степанович. Он и будто не он. Перед ними стоял среднего роста человек в военном френче, с маленькими усиками. А над левым карманом отсвечивал рубиновой эмалью орден боевого Красного Знамени.
Сколько раз Олег представлял себе момент их первого выступления. Но когда Григорий Степанович по поручению завкома объявил торжественное собрание рабочих и служащих завода имени Октябрьской революции, посвященное пятнадцатой годовщине Великого Октября, открытым, у него задрожали руки.
Торопливо вскинул корнет к губам, и только предостерегающий взгляд Трофимова остановил, не дал выскочить вперед, начать раньше времени.
Капельмейстер взмахнул палочкой. Тишину зала заполнили первые величественные звуки «Интернационала». И, догоняя их, сотни вставших единым порывом людей запели гимн:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!..
Первый куплет Олег играл совершенно автоматически. Пальцы сами нажимали клавиши. Голоса своего корнета он не слышал. Да и никто из ребят не слышал своих труб. Только по улыбающемуся лицу Трофимова, который иногда отнимал от губ свой корнет, они понимали, что все идет нормально, и постепенно успокаивались, приходили в себя.
Когда угас последний звук, и все опустились на свои места, души мальчишек опалило восторгом. Они были готовы закричать «ура». Но Трофимов и тут предостерег: подмигнул и показал рукой — спокойно. Переглядываясь, озорно поблескивая глазами, ребята поерзали на стульях и затихли…
После торжественного собрания и перерыва публика повалила в зал смотреть концерт самодеятельности. А оркестрантов пригласили в столовую. Веселые молодые девушки мигом поставили перед ними по глубокой тарелке румяной жареной картошки с двумя котлетками сверху и двумя кусочками ослепительно белого хлеба, по бутылке наилучшего из известных ребятам напитков — ситро «Крем-сода».
— Ох ты-ы! Картошка на сале… Слышишь, как пахнет!.. И котлеты, братва, мясные! — радовались мальчишки.
Они дружно навалились на еду. А девушки тем временем положили перед каждым по объемистому кульку. В них оказались подарки: сатиновые галстуки, круглые коричневые пряники с начинкой из арбузного меда, нардека, фруктовые карамельки и по паре шоколадных конфет «Турксиб».
Шипела пузырьками, искрилась в стаканах «Крем-сода». Хрустели на зубах конфеты. За столом стало весело. Олег вместе со всеми накинулся на еду, но ел одну картошку, а котлеты и белый хлеб оставлял на потом, двигал и двигал к краю тарелки. «Эх, Мишку бы сюда!» — подумал он. Накрыл котлеты хлебом и аккуратно завернул в газету.
Заметив это, Сенька поперхнулся. А когда откашлялся, сказал:
— Я тоже хотел… Все время думал. А как стал «Крем-содой» запивать, так и забыл.
— Как можно мама забывать?! — с упреком сказал Абдул, — Себя крепко любишь, да? — и с гордостью показал нетронутый кулек со сладостями для детей брата.
— И я конфет понесу. Она любит! — оправдывался Сенька. Закрутил полупустой кулек и спрятал от соблазна под стол.
Когда Олег с ребятами вышел из столовой, Мишка, будто услышав его зов, поджидал у входа в фойе.
— Держи, братишка. Тащи домой. Там с мамой разберетесь. Да не разворачивай. Растеряешь — голову оторву!
— Не-е! — пообещал он, заталкивая сверток за пазуху. — Лель, а потом я можно опять сюда прибегу?
— Ладно. Если мама позволит.
— Позволит! — Мишка подскочил от радости и, набирая скорость, скрылся за углом…
Ну и сыграли же они, когда начались танцы в фойе. Самые отчаянные танцоры сорвались с мест, едва оркестр заиграл краковяк. Его сменила стремительная наурская. А когда поплыли задумчивые звуки вальса «На сопках Маньчжурии» — у стен никого не осталось, танцевали все.
Обычно строгий, Трофимов был неузнаваем. Уж теперь-то его глаза не казались усталыми и сонными. То возьмет у Абдула его тенор, то у Ивана — баритон, то у Сеньки — альтушку. Он подмигивал ребятам, подбадривал. Даже сейчас продолжал их учить. Учил играть, учил держаться молодцом, не показывать виду, что тебе порой совсем нелегкой непросто.
Около одиннадцати, когда стали расходиться, оркестр так грянул «Колонный марш», что дрогнули стекла…
— Ну, теперь я за демонстрацию спокоен, — сказал им дядя Гриша. — Спасибо. Показали товар лицом.
А Трофимов каждому из оркестрантов, прощаясь, пожал руку:
— Молодцом, ребята. Кое-что у нас получилось. Чуточку, правда, но получилось. Выспитесь хорошенько. А завтра к восьми утра чтоб все, как штыки, тут были…
Ноябрьский ветер продувал насквозь. С неба срывались редкие снежинки. Мальчишки, поблескивая трубами, разбежались в разные стороны.
Дорого обошелся Васе кулацкий «подарок». Четыре месяца лежит он в больнице. В октябре хотел было уже выписаться, но снова где-то в глубине началось воспаление. Пришлось делать операцию: вскрывать источник нагноения у самой кости.
Олег регулярно, два раза в шестидневку, видел его. И вдруг стоп! Васю перевели в послеоперационную палату на втором этаже, куда ни передач, ни записок почему-то не принимали.
Выведав у нянечки, где окна послеоперационной, Олег забрался на раскидистую тютину, сбросившую уже почти всю свою пышную листву, умостился поудобней в развилке… и, без всякого разрешения скакнув через окно, на белой стене палаты заплясал веселый солнечный зайчик: точка, два тире… точка, тире… три точки… точка, тире, точка, тире и опять то же самое — Вася! Вася! Вася!.. Не может же Вася, который сам научил Олега в лагере азбуке Морзе, не заметить этих сигналов.
Спустя пару минут в окно высунулась чья-то голова:
— Эй, парень! Вася говорит: пусть пишет дальше!
И Олег писал солнечным лучом приветы от товарищей, самые важные новости на заводе и в отряде, просил совета.
Подождав минут пятнадцать, он получил ответное послание Васи, написанное на бумажке корявым, торопливым почерком.
Через две недели Яшнова снова перевели вниз. За эти месяца Олег перетаскал ему из районной библиотеки десятка три книг и журналов. Воспользовавшись вынужденным бездельем, Вася наверстывал упущенное. Казалось, его интересовало все. Олег приносил ему и работы Ленина, и статьи по слесарному и токарному делу, и стенографический отчет о работе девятого съезда комсомола, и учебники, и художественную литературу.
Ну, а раз книга попадала Олегу в руки, не мог же он просто так вернуть ее в библиотеку, не раскрыв, не попытавшись понять главное: о чем она? Иной раз так зачитается, что и на уроки времени почти не остается. Приходилось уплотняться, поворачиваться поживее, а спать поменьше.
Встречаясь с Олегом, Вася каждый раз старался ввернуть пару вопросов по Программе и Уставу комсомола, о международных делах и положении в стране. Стыдил:
— Газеты читаешь нерегулярно… Как это — времени не хватает?! Должно хватать!.. Владимир Ильич, небось, побольше твоего занят был, а каждое утро просматривал все газеты. Он так и называл их: «утренний хлеб»!..
***
Олег со дня на день ожидал, что Вася выпишется из больницы и появится на пионерской базе. И все-таки его приход был неожиданным.
— Вася! Вася пришел! — сообщили Олегу ребята еще в вестибюле школы.
Вася, худой, скуластый, белозубый, с аккуратно зачесанными на косой пробор смоляными волосами, в выглаженной защитной гимнастерке с отложным воротником, перехваченной широким ремнем, с портупеей через плечо, блестя озорными цыганскими глазами, стоял в толпе ребят. Отвечал на вопросы, спрашивал, смеялся, шутил.
Они еле протиснулись в середину круга. Вася подмигнул Олегу, поздоровался с ним и Иваном. Глянул на улыбающегося Явора и вдруг отступил назад:
— Семен! За что тебя исключили из пионеров?
Сенька удивленно приподнял плечи:
— С чего ты взял, Вася? Никто меня не исключал!
— А-а-а. Так ты сам себя исключил? Галстук пионерский снял и под кровать забросил. Так?
Лицо Явора стало малиновым. Он готов был разреветься.
Хотя со всех сторон, узнав о приходе Васи, бежали и бежали ребята, одновременно началось и обратное движение — немало отхлынуло назад. Около Яшнова остались лишь те, на кем были зеленые пионерские блузы и алели аккуратно повязанные галстуки.
Неряшливых и разболтанных Яшнов терпеть не мог. Больше на этот счет Вася никому ничего не сказал, Но через час о его разговоре с Явором будет известно всем.
Олег с облегчением вздохнул: наконец-то! Он знал, что с этой минуты пора расхлябанности кончилась. Наступило время организованности и дисциплины. А значит, работа теперь пойдет вдвое быстрей и успешней.
