И живёт где-то Феофан Сергиенко, может быть раненый, может быть безногий. И не знает, как часто сын слушал о нём материнские рассказы. Про то, как отец, ещё только Борис родился на свет, посадил в садочке яблоньку: «Вырастет сыночек — яблок покушает». И про то, как ночами люльку качал, а мать заставлял спать: «Ты с ним за день намаялась». И про то ещё, какие письма присылал в первый год войны и в каждом письме-треугольничке писал о своём командире и о сыне спрашивал, сынку солдатский поклон посылал и наставления матери: «Не простуди», «Корми — ничего не жалей!». Мать Бориса сколько раз говорила ему: «Хороший у тебя батько. Другого такого на свете нет».
«Нет, — думал Борис, — не может такого быть, чтобы отца не было в живых. Есть он, есть где-нибудь. Вот приеду в Новгород и начну искать его там, где он воевал. Найду батьку, найду обязательно!..»
Раскачивается вагонная полка, храпят во сне попутчики Бориса. Тускло светит маленькая лампочка. Кажется, что под стук колёс и лампочка прикорнула. Вечер только начался, и Борису не спится. Он выходит в коридор и слышит разговоры из открытых дверей купированного вагона. И говорят-то все почти об одном: о космонавтах.
— Не выдумывай про космонавтов, — говорит женщина. — Ложись сейчас же спать! Завтра Новгород рано утром.
— Да, ложись! — хнычет мальчик. — А я тебе говорю, что мне надо дочитать. Вот не лягу, и всё. Не лягу!
Борис не видит этих пассажиров, но капризный голос мальчика раздражает его…
— Да, — говорит мальчик, — заладила одно: ложись и ложись. У тебя всё по минутам!
— Там, на вокзале, не минуты были, а целых полчаса! — возмущается женщина. — Мы ещё дома об этом поговорим. Ты так и не сказал мне, где пропадал. Скажешь?
— Не скажу!
Молчание. Потом Борису послышалось всхлипывание, а может быть, это ветер шуршал в окне вагона.
Борис ушёл к себе, взобрался на полку, но, как ни ворочался, ему не спалось. А заснул — и во сне те же мысли, что наяву: мама.
Среди ночи Борис проснулся, поворочался и понял, что заснуть больше не удастся. Он сполз с верхней полки вниз и осторожно, чтобы не разбудить своих попутчиков, отодвинул дверь.
В коридоре вагона было сумрачно и пусто. Борис подошёл к окну и прислонился лбом к холодному стеклу. В эти мгновения он ни о чём не думал. Он устал от горя, от мыслей, оттого что казнил себя все эти дни, оттого что вдруг вся его жизнь как-то опрокинулась вверх дном…
Когда за спиной Бориса кто-то толкнул дверь купе, он вздрогнул и обернулся.
В коридор прокрался мальчонка, должно быть тот, который спорил вечером с матерью. В сумраке Борис увидел только его силуэт. А мальчик явно не разглядел Бориса. Мальчик крался на цыпочках и, подойдя к столику, на который падал слабый свет плафона, оторвал от стенки откидной стул, сел и, низко склонившись, стал что-то писать.
Борис посмотрел на часы. Стрелки отсекли по циферблату ровно одну четверть: было три часа. Три часа ночи.
«Странно», — подумал Борис. Он испытывал неловкость, оттого что вроде бы схоронился от мальчонки: ведь тот не видел Бориса, считал, что никто не смотрит на него в коридоре вагона.
Чтобы обнаружить себя, Борис кашлянул.
— Ай! — воскликнул мальчишка, быстро повернулся, сорвав с носа очки и зажав их в руке. Другой растопыренной ладонью он накрыл белый листок.
Теперь они смотрели друг на друга — один с недоумением, другой со страхом.
— Ну, чего ты? — сказал Борис.
— Я ничего.
— Переэкзаменовка?
— Нет.
— А что?
— Ничего.
Борис подошёл к мальчонке:
— Да ты не бойся. Тебя как зовут?
— Костик. Я не боюсь. Вы только маме не говорите. Хорошо?
— А где твоя мама?
— В купе. Спит.
— Что ж это ты пишешь? Тайна?
— Ага.
— Ну, Костик, я пошёл. — Борис чуть хлопнул парнишку по плечу. — Пиши!
И ушёл.
«Странно, — думал Борис. — Что бы это могло быть? Тайна. Мальчонка сказал это не шутя. Да, тайна. Какая же?»
Ещё день назад у Костика Сахарова не было никакой тайны. Бывало, что ему хотелось скрыть от мамы двойку. Но мама всегда почти спрашивала, когда он приходил из школы.
— Как дела?
Костик пожимал плечами, что означало: «А никак». Но мама брала его за плечи и смотрела прямо в глаза, а глаза Костика были за стёклами очков. Это не помогало. Мама говорила одно слово:
— Костик.
И так при этом смотрела, что и без того круглое и красное лицо Костика становилось ещё краснее. И он шёпотом, опустив глаза, произносил тоже одно слово:
— Двойка…
Нет, Костик не умел врать и, конечно же, не мог бы хранить тайну. И надо же было такому случиться, что именно ему выпало узнать тайну и пришлось хранить её! Случилось всё это во время летних каникул, когда Костик поехал с мамой в Москву и пошёл на ВДНХ, как сокращённо называется Выставка достижений народного хозяйства.
На этой самой ВДНХ Костик познакомился с парнишкой в авиашлеме. В тот день была жара, и у тележек с газировкой и у автогазировок стояли очереди. А парень этот был в шлеме из кожи, и ещё у него почти на самой макушке торчали лётчицкие очки.
Про того парня в лётчицких очках Костик решил: задавала.
Про того парня в лётчицких очках Костик решил: задавала. Но вышло, что совсем не задавала. Парень смотрел модель кабины космонавта. А Костик стоял сзади, видел только жёлтую кожу шлема того парня. Конечно, можно было подвинуться чуть в сторону, но Костика, как говорится, взяла злость: «Тоже мне лётчик! Надел шлем и воображает!»
— Эй, ты, — сказал Костик, — подвинься, дай людям посмотреть!
Парень этот сразу же подвинулся и совсем уж неожиданно сказал:
— Простите!
Костик подумал: «Забоялся».
Чем-то непонятным парень этот его притягивал, как магнит железо. И Костик уже от него не отходил. А парень всё высматривал и записывал в тетрадочку — не просто в тетрадь, а в маленькую такую, вроде записной книжечки. И страницы в ней были разделены напополам красной чертой. Раньше Костик таких тетрадок не видел.
— Это у тебя что? — спросил он. — Блокнот?
— Нет, — сказал парень, — тетрадка. Тетрадь для слов.
— Для каких ещё слов?
— Для иностранных. Вот тут, слева, пишется русское слово, а справа — иностранное. Как в словаре всё равно. Понял?
Парень этот объяснял всё толково, понятно, вроде бы он был учителем, только как-то у него получалось даже интереснее. Не урок всё-таки…
— А ты тут какие иностранные слова записываешь? — спросил Костя.
— Не слова, а данные.
— Какие ещё данные?
— Эх, ты! Смотришь на корабль космонавта, а ничего не знаешь!
— А чего знать? — спросил Костик.
— «Чего, чего»! — передразнил парень в шлеме. — Из Москвы до Владивостока поездом десять суток, а этим вот кораблём… Ну, скажи.
Костик молчал.
— Десять… — Парень сделал паузу и хитро улыбнулся: — Десять ми-нут. Понял?
— Понял!
— Интересно?
— Интересно!
Костику парень этот нравился всё больше и больше. Ему тоже захотелось узнать данные о космическом корабле, и он спросил:
— А Новгород?
— Что Новгород?
— «Что, что»! Сколько лететь на космическом корабле из Москвы до Новгорода? Автобус идёт восемь часов. А космический?
— Ну, этот долетит за секунды, — сказал парень. — А ты что, новгородский?
— Ага, — кивнул головой Костя.
— Интересно!
— А что интересно? — спросил Костя. — Живу там, и всё. Не всем же москвичами быть.
— Это конечно.
Мальчики уже отошли от кабины космонавта, и парень в шлеме предложил:
— Давай сядем на лавочку.
— Давай!
Костику уже приятно было соглашаться с этим парнем, быть с ним и слушать, что тот говорит. С мамой Костя должен был встретиться у главного фонтана выставки через час, времени хватало.
Они сели на скамейку с той стороны, где была тень от дерева.
— Тебе не жарко в шлеме? — спросил Костя.
— Жарковато.
— А зачем он тебе?
— Так, — сказал парень, — для фасона.
И это понравилось Косте. Он как-то так про себя улыбнулся. То есть виду не подал, а всё-таки улыбнулся. Можно же так. Нам ведь всегда нравится, когда с нами говорят начистоту — что думают, то и говорят. И противно бывает, когда хитрят.
Костя первый спросил, как зовут парня, и протянул ему руку:
— Познакомимся?
Так состоялось знакомство Кости Сахарова и Володи Замараева. Знакомство, которое привело к большим событиям и необычным делам.
Володя стянул с головы шлем, вытер мокрое лицо и стал обмахиваться тетрадкой для слов, как веером.
Молчали.
Неожиданно Володя спросил:
— А ты у себя там, в Новгороде, ищешь?
