Алик надменно усмехнулся:
— А я в овсы не хожу, — и ботиночком прочертил на земле черту. Как отрезал. Меня, мол, не запугаешь.
Митька не сразу нашелся, в какую сторону и разговор повернуть. Алик, видно, решил, что Митька его берет на пушку. Но Митька про овсы-то как раз и не врал. Медведь действительно повадился в поле, измял вдоль лесной опушки не один загон, обсасывая метелки овса. Конечно, он выбирался из березняка не днем, а дожидался, когда свечереет, когда деревня затихнет, но факт оставался фактом — медведь лакомился овсом.
— Мне не веришь, у мужиков спроси, — настаивал Митька, сознавая, что хоть и говорит правду, а все равно расчет делает на то, чтобы Алика застращать. Какой медведь днем в деревню придет? Он же не с ума спятил…
Алик беззаботно отмахнулся от Митьки:
— Ладно тебе сказки рассказывать. — У него ни в одном глазу страху не было. Он и песенку даже запел самым натуральным голосом — нигде не сглотнул одрога: — «Я медведя не боюсь, я на дерево взберусь».
Митька, все же продолжая начатый тон, пугающим шепотом предупредил:
— Смотри-и… В березняке деревья, сам знаешь, какие. Ни на одно не взберешься… Любое удилищем согнется.
Алик беспечно засмеялся:
— До того пугал, что, наверно, и самому страшно стало? — Он пытливо уставился Митьке в глаза.
Митьке и вправду сделалось не по себе от своего жуткого шепота.
— Ну, смотри, — повторил он припугивание, явно не выдерживая состязания с Аликом. — Мое дело предупредить. А ты поступай, как хочешь.
* * *
Вечером Мария Флегонтовна пришла к Микулиным за молоком, поставила бидончик на застланный клеенкой стол.
— Митя, сводил бы ты моего парня за белыми грибами. Я его посылаю-посылаю, а он мне одни ошметки приносит, все в червях, — чистить начну, так больше половины выбрасываю…
«Вот тебе раз!» — чуть не присвистнул Митька и отвернулся, чтобы Мария Флегонтовна не заметила торжества в его глазах.
Но ее о чем-то спросила Митькина мать, и Мария Флегонтовна переметнулась на другой разговор, тут же, видимо, и забыв о своей просьбе.
Митька слушал их разговор вполуха, потому что Никола орал благим матом и Митька не знал, как его успокоить. И соской-то брату рот затыкал, и зыбку-то зло качал, так что очеп[1] стучал по потолочине, — все без толку. Разревется парень, и сладу нет. Хоть сам вместе с ним реви.
Мария Флегонтовна наклонилась над зыбкой, засюсюкала:
— Колюсенька, ты мой холосенький… Ну, иди ко мне, иди…
И диво ведь: загугукал Никола, улыбка выплыла на лицо. С матерью Марию Флегонтовну перепутал.
Мария Флегонтовна вытащила Николу из зыбки, стала укачивать его на руках. А сама так в Николкино лицо все и смотрела, будто и насмотреться не могла.
Митькина мать засмеялась:
— Вот, Мария Флегонтовна, тебе бы такого!
— Да что ты, Надя, куда мне без мужа-то! Алик безотцовщиной растет, с ним умаялась. Некому и пристрожить… — Она, наклонившись над Николой, прицокнула языком — тот от радости пустил пузыри. — Я уж и с твоим наиграюсь. А с меня Алика хватит. И так от рук отбился совсем… — Она подняла затуманившиеся глаза, вздохнула: — Алику три года было всего, когда Василий помер, Алик и не помнит его. Вот с тех пор и маюсь одна…
Митька сразу насторожился.
Но Мария Флегонтовна смахнула выкатившуюся слезу и заставила себя улыбнуться:
— Ну и натетешкалась сегодня с вашим Николкой, — сказала она окрепшим голосом. — Отвела душу. А он у вас спокойный такой. Только глазенками хлопает да улыбается.
— Ну да, спокойный… — возразил Митька. — Заведется, так ревет и ревет.
— Вот у меня Алик ревун-то был… Спасу не было. И грудь даю — ревет, и качаю — ревет, и на руках ношу — ревет. Вот уж помаялась. Одного вынянчила, а труднее достался, чем иной матери десятеро.
— Избаловала, — сказала Митькина мать и кивнула на Николу: — Не смотри, что маленький, все понимает. Волю с такого возраста дай, так на шею и сядет… — Она наклонилась к ребенку, прищелкнула языком. — Ну, что?
Николка обрадованно забил ногами.
— Ну иди, иди, покормлю.
Митька ни к селу ни к городу задал вопрос:
— Мария Флегонтовна-а, а вы из Улумбека-то почему уехали?
— Да ведь Алику в седьмой класс нынче, а там трехлетка всего.
— В Улумбеке-то? — удивился Митька.
— В Улумбеке. А что? — Мария Флегонтовна, кажется, чего-то заподозрила в его вопросе.
— Да так… А партизаны у вас воевали?
— Какие партизаны? — всплеснула руками Мария Флегонтовна. — Это Алик опять нафантазировал? Ну что ты с ним будешь делать! Больное воображение… — Она заохала и стала жаловаться Митькиной матери на то, что совсем измаялась, живя две зимы с сыном врозь. — Я в Улумбеке, а он в школе в райцентре. У тетки жил, под приглядом, а все равно не у мамы родной. Ой и извелась за два года! Начальству заявление за заявлением писала: переведите, где школа есть. И в район-то писала, и до области-то дошла. На третий год только уважили: говорят, в Березовском районе нужны почтовые работники. Я бы бросила почту, да стаж неохота терять. Дом продала в Улумбеке и не жалею. Здесь и в государственной квартире, да с сыном рядом.
— А Улумбек далеко отсюда? — невинно поинтересовался Митька.
— Где там далеко! В соседнем районе… Согру слышал? Ну вот там и есть. — Мария Флегонтовна улыбалась Митьке: — Ми-и-ть, сходил бы ты с Аликом за белыми-то грибами… Уж больно охота пожарить на масле…
— Да у меня ведь хвост есть, — кивнул Митька на брата.
— Так с этим хвостом я посижу… Он у вас хо-ло-сень-кий… — Она опять заприщелкивала Николе языком, но тот смотрел только на мать и ни на кого больше. — Сходишь, Мить?
— Ладно, там видно будет.
Мать достала Николе грудь, и Никола сразу зачмокал, ухватился за грудь ручонками.
— Сходи, Митя, сходи, — настаивала Мария Флегонтовна.
— Да он ведь со мной сам не пойдет.
— Это почему не пойдет? Алик мне говорит, что вы не берете.
Митька вышел в сени.
На улице уверенно покрикивал на кого-то Алик Макаров.
* * *
И все-таки у Володьки Воронина светлая голова! Кто на что, а голь — и верно! — на выдумки. Мы, говорит, от этих березняков отучим его на всю жизнь, сам признается, что там порядочных грибов нет, сам в нашу компанию приплетется с повинной…
Вовка, довольный, потирал руки. Как говорится, дело было уже почти в шляпе.
— Ох, Митька! — ликовал он. — Как это ты додумался до такой хитрой штуки? Вот медведей-то твоих мы на Алика и натравим. Ну уж он попляшет у нас.
Митька ничего нё мог взять в толк, пока Володька ему не разъяснил, что собирается делать. План он предложил проще простого.
Вымазать сажей лицо. Вывернуть наизнанку шерстью шубу и, напялив ее, залечь в кустах на Аликовой дороге. Алик подойдет — а на него медведь вздымается, рявкая.
— Да ведь Алик рассудка лишится…
— Ну, сказа-а-ал, — не поверил Володька. — И взаправду медведь нападает — так никто еще из-за этого полоумным не делался… Испугаться, конечно, испугаешься… Ну, может, с мокрыми штанами домой прибежишь — так это ведь ерунда.
— Ой, Вовка, ты Алика плохо знаешь. Ты его не равняй со всеми, — у Митьки было нехорошо на душе. — Ты, может, и не испугался бы никакого медведя, а Алика можно и заикой сделать.
Вовке понравилось, что его причислили к смелым людям. Он привычно сунул руки в карманы, прошелся фертом:
— А что? Я бы и перед настоящим медведем не оробел. — Он горделиво вздернул голову.
Митька опять подыграл ему:
— Ты, Володя, особенный человек…
Вовка принял похвалу за чистую монету.
— А что? — еще сильнее напыжился он. — Никто не застрахован от встречи с настоящим медведем. Вот пускай и Алик закаляет характер… — Вовка в упор, решительно посмотрел Митьке в глаза и, уловив в ответном взгляде замешательство, для успокоения друга добавил: — Ну… Ежели что, так мы же рядом… Шубы сбросим… Человеками подойдем к нему…
— Человеками… А у самих лица в саже…
— Ну, так мы же для опознания голоса подадим… Я, мол, Вовка Воронин, а я — Митька Микулин. — Вовка отчаянно махнул рукой. — Да, в конце-то концов, для его же пользы! А то в лесу живет — и леса боится…
Идея завладела Володькой — считай, он ее уже осуществил. Так — вправо, влево — могут быть отклонения, а сердцевина останется нетронутой. Вовка был неотступен.
* * *
Они выследили, когда Алик отправился в березнячок, — и за шубами. Конечно, лучше бы, если б кто-то вместе с Аликом пошел за грибами и вывел его в условленное место к засаде. Но Алик же бунтарь-одиночка, никого с собой не берет. Приходилось, как говорится, решать задачу с двумя неизвестными: и Алика из виду не потерять, не отстать от него далеко, и сделать так, чтобы он погони за собой не почувствовал.
