Тогда кто-то из наших воспитанников из-за своей глупости стал бы виновником смерти человека, по-существу, сделался бы убийцей.
— Ой, ужас какой! — вырвалось у кого-то из девочек.
— Конечно, ужас. Согласен с вами! — Директор достал что-то из кармана и поднял над головой.
Миша и Саша оцепенели: в руках у директора они отчётливо увидели шифрованную записку, найденную Сашей.
— Чья это бумажка?
— Узнает он — как же! — беззвучно, одними губами, произнёс Миша. Но Саша его понял и еле заметно кивнул.
Тут же оба разинули рот от изумления: из рядов поспешно вышел маленький чернявый мальчик. Шагнув к директору, он радостно воскликнул:
— Моя!
Миша с Сашей и таиться забыли: открыто уставились друг на друга, совсем ошарашенные.
— Подойди сюда, Горбенко! — велел директор.
Мальчик подошёл.
— Точно это твоя бумажка? — директор протянул мальчику обрывок бумаги, который мальчик схватил двумя руками и прижал к груди.
— Точно моя! — Он засмеялся от радости. — Вот-то хорошо!
— Так это ты натянул верёвку? — строго спросил директор.
— Какую верёвку? — удивился мальчик.
— Ты что же, не слышал, что я тут говорил? Кто-то натянул в аллее верёвку, Галина Платоновна чуть не сломала ногу.
— Я слышал, но я нигде не заметил никакой верёвки. Я сидел на кочке, меня позвали. Слышу, Любовь Андреевна кричит: «Матвей!» Я побежал, чтобы она не мучилась…
— Батюшки! — вполголоса ахнула Любовь Андреевна, улыбнулась смущённо и покраснела. Две молодые воспитательницы тихонько засмеялись. Из ребят никто даже не улыбнулся.
Директор с такой быстротой согнал с лица усмешку, что вряд ли её кто-нибудь заметил.
— А, — сказал он по-прежнему строго, — значит, понимаешь всё-таки, что воспитатель мучается, когда приходится искать воспитанника? И то хорошо.
— Я не знал об этом. Мне Стеша сказала.
— Так, говоришь, не заметил верёвку? А бумажонка эта лежала под самой верёвкой.
— Нет, верёвки я не видел. Может, её тогда не было. Почему же я не споткнулся, когда потерял задачи? Я не знаю, где я потерял. Я потом искал. Значит, под верёвкой потерял? Как так? Спасибо вам, что нашли!
— Что написано на этой бумажке?
— Да задачи же! (Миша с Сашей напряжённо вслушивались, при этом ответе недоверчиво переглянулись). Одну, про табак, я решил. А про барыш и купца не успел. И условие не запомнил. Ведь я тогда скорей-скорей записал. На чердаке. Торопился очень.
— На чердаке? Где этот чердак?
— У нас дома. Я торопился. Потому что бабушка звала. Часто кто-нибудь зовёт…
На этот раз засмеялись все, и взрослые, и ребята. Матвей смутился до слёз, нахмурился.
— Ну, ступай на место! — сказал Сергей Петрович.
Ещё что-то он говорил, обращаясь ко всем воспитанникам, но Матвей уже ничего не слышал. Он стоял на своём месте среди второклассников и вглядывался в бумажку, которую отдал ему директор.
Любовь Андреевна положила руку ему на плечо, шепнула на ухо:
— Чучелко ты глупенькое! Хоть покажи мне, что это такое? — Разглядев бумажку, которую ей показал Матвей, она покачала головой. — Ничего не понимаю… «Купе» — это купец? Из какого-нибудь старинного задачника списывал?
— Да, он очень старинный! — с жаром ответил Матвей. — Там есть буквы непонятные, бабушка говорит: какие-то яти…
В старом задачнике Матвей рылся подолгу. Он нашёл его на чердаке среди старых книг и журналов, сложенных в ящике. В комнатах не оставил, отнёс обратно, только показав бабушке. Боялся, что бабушка без него выбросит. Почему-то она не любила, когда Матвей «корпит», как выражалась бабушка, над задачами.
Задачи в старом задачнике были трудные. Иную Матвей прочитывал по нескольку раз подряд, прежде чем начать решать. Уж очень много в задаче попадалось непонятных слов. Купцы, те часто встречаются в сказках. Они продают и покупают и опять продают. Дороже, чем купили. Но вот какой-то «богомолец» долго шёл из Москвы в Троицкую лавру. Кто это такой? А все эти аршины, пуды, четверики, сажени, золотники…
Выспросив бабушку, учительницу и воспитательницу, Матвей понял, что фунт — это то же, что четыреста граммов, а аршин — почти метр. Но всё-таки незнакомые слова очень его путали. Однако, хоть и непонятные, задачи манили его, притягивали, как магнитом.
Когда все стали расходиться, Матвей примостился у окна в зале и, забыв обо всём на свете, стал думать над купцовым барышом.
Вдруг над ним раздался зловещий шёпот:
— Выходит, это ты так по-идиотски записывал задачи, а?
— Куриным почерком, чёрт бы тебя побрал! — проговорил с досадой другой голос.
Матвей поднял голову. Возле него стояли два больших мальчика.
— А ну, прочти, что здесь начиркано! — потребовал тот, что выше ростом.
— Первая задача, — охотно объяснил Матвей, — про табак. Вот. На двадцать рублей купили два сорта табаку. Поровну обоих сортов. Фунт первого сорта стоил два рубля семьдесят копеек, а фунт второго сорта — два рубля тридцать копеек. Сколько куплено табака того и другого сорта? А вторая задача такая. Купец продал двести двадцать семь аршин сукна…
— Значит, «сук» — это сукно? — язвительным тоном перебил высокий мальчик.
— А «купе» — купец! — хихикнул второй мальчик. — А ты — транспорт!
— Вот я ему сейчас покажу транспорт! Будет знать, как людей запутывать!
От сильного тумака в спину у Матвея захватило дух. И тут же острая боль пронзила правое ухо: который-то из мальчишек закрутил его двумя пальцами.
Матвей вскрикнул. Слёзы сами собой брызнули из его глаз. Он пытался вырваться, не понимая, что случилось, за что его бьют, от недоумения не успев даже обидеться…
И вдруг он почувствовал, что ухо уже не крутят, только горит оно нестерпимо.
— А ну вас, дураков! С такими и связываться неохота!
Кажется, это проговорил презрительно высокий мальчишка. Матвей открыл зажмуренные глаза. Перед ним стоял Костя Жуков. В дверях зала мелькнули спины мальчишек.
— Я как дал тому, что в тебя вцепился! — сообщил Костя. — За что они тебя?
— И сам не знаю… — Матвей тяжело дышал и размазывал по лицу слёзы. — Спросили про задачи, я стал объяснять, а они вдруг набросились. А ты, значит, им дал хорошенько?
— Конечно! Мы идём. Я вижу, тебя нет. Вернулся поглядеть, куда ты делся. А эти — из пятого, кажется, — тебя колотят. Я как кинусь!
— Ты бы и из шестого, наверно, поборол. Ты сильный! — Матвей благодарно улыбался.
У него вдруг стало очень хорошо на душе. И не потому, что Костя прогнал драчунов и его перестали бить. Ведь он ни испугаться, ни разозлиться ещё не успел, только уху было здорово больно. А то взволновало его и обрадовало, что Костя говорил с ним так, будто они давным-давно дружат.
