А дождь все шумит. В небе полно туч. Там, за тучами, солнце. Нет-нет, и оно проглядывает на миг сквозь тучи, и все становится золотистым, словно весной.
4
За дверью слышатся осторожные шаги. Дверь открывается. Показываются две девичьи головы.
— Спит, — произносит одна из девушек, с рыжей косой.
Но Степик не спит. Чуть приоткрыв глаза, он все видит. Это Вера и Люда из женского отделения. Они совсем не похожи на больных. Вид у них цветущий.
— Степик… Маленькое милое существо… — улыбается вторая девушка.
Вся кровь, до последней капли, возмущается в Степике. Он хватает первое, что попадается ему под руки — это тапочки, — и бросает их в девушек.
— Мы тебя пожалеть пришли… Ну и злюка!
— Нужна мне ваша жалость!..
Когда дверь закрывается, Степик гневно повторяет:
— Существо!..
Он всхлипывает от обиды. Ничего, он еще покажет этой Верке!
Он поднимается. Подходит к окну. Глядит на деревья больничного сада. Их ветви, перепившиеся дождевой влагой, шумят и качаются, как пьяные. Какие они дружные и веселые. А там на берегу…
Степик надевает на себя халат и тихо направляется к двери. Прислушивается. В коридоре тихо.
Мальчик спускается по служебной лестнице и, никем не замеченный, выходит из больницы.
5
Мотька Орловский, ученик шестого класса, сидит у себя дома и разбирает свои крючки. Мотькино лицо, которое можно нарисовать даже с закрытыми глазами — круг, две косых черточки, две точки и скобка дугой вниз, — сейчас пылает, как само солнце. Сегодня один вилковский рыбак подарил Мотьке крючок для севрюги.
Неожиданно за дверью слышится тихий голос:
— Мотька, впусти!
Мотька, с трудом оторвав глаза от своего богатства, открывает дверь.
На лестнице стоит Степик Железный в больничном халате.
— Ты? — несказанно удивляется Мотька.
— Я.
— Живой?
— Будто не видишь?
— А все говорили, что ты уже не жилец…
— Я жилец!
— Тогда давай обнимемся.
— Давай!
— Ну и смешной ты в этом балахоне… Говори, что нужно?
— Дай какой-нибудь костюм, ботинки, и пойдем вместе.
— Куда? Отвечай скорее, а нет, не морочь человеку голову.
— Есть одно дело. — Степик важно приглаживает руками свои мокрые волосы.
Мотька любит не только свои крючки. Все таинственное — вторая страсть мальчика. Он мигом вытаскивает из шкафа костюм, кепку, а из-под кровати ботинки для Степика. На всякий случай он берет с собой плащ-палатку и карманный фонарь.
— Хочешь, возьмем еще отцовское охотничье ружье, — задыхаясь от усердия, говорит Мотька.
— Ружье оставь… Бери лопату!
— Ага, клад?
— Пошли, Мотька.
— А далеко идти?
— На автобус. В Аркадию.
Автобус доставляет мальчиков почти к самому морю.
Накрывшись плащ-палаткой, они идут вдоль берега.
Степик вспоминает о своей обиде:
— Мотька, меня девчонки назвали маленьким существом…
— Ха, — восклицает Мотька, — это ты маленькое существо? Ты же зверь! Ты можешь один выходить в шторм на лодке!
Его слова звучат музыкой для Степика.
Но Мотька тут же критически замечает:
— И все же хилый ты… Ноги у тебя подкашиваются.
— Мотька, я совсем больной… Меня хотят разрезать… — признается Степик с тоской.
— А ты не давайся. Ты лучше умри целый.
— Ага…
— Вот только жаль с тобой, Степик, расставаться.
— Нужна мне твоя жалость!
— Не задавайся! Идти еще далеко?
— Здесь, — устало произносит Степик.
Он останавливается перед маленькой, стоящей почти у самой воды грушей. Каждая ее веточка трепещет, как в лихорадке. Тонкий ствол гнется от ветра.
— Надо перенести наверх, в школьный сад… Когда деревья все вместе, расти им веселее…
На Мотькином лице разочарование. Он чешет затылок и не знает, как быть. То ли поколотить Степика, то ли молча уйти, повернувшись к нему спиной.
Но Степик говорит:
— Проверим, какой ты мне друг, Мотька.
Проверка дружбы — дело серьезное. Мотька снова скребет пятерней свой затылок и покорно кивает головой.
Степик первый берется за лопату. Голова у него кружится. Он видит перед собой море и не знает, что это такое. Он видит перед собой серое небо и не знает, что это небо.
И только тогда, когда Мотька забирает у него лопату, мысли Степика проясняются. Он устало садится на плащ-палатку.
— Отдыхай сколько хочешь! — сплевывая на ладони рук, милостиво разрешает Мотька.
Но Степик не слышит. У него снова кружится голова. Завернувшись в плащ-палатку, он засыпает от слабости.
6
Мотькина рука хватает его за шиворот и поднимает с земли.
— Все сделано! — кричит Мотька с гордостью. — Твоя груша уже наверху, в школьном саду… Видишь, даже помыл лопату.
— У тебя руки в крови…
— Да, растер немного.
— Большое спасибо, Мотька!
— Не надо… А ты спишь, как слон. Целых два часа. Я кричу: «Степик, Степик», а ты все бормочешь: «Каравана…» Это что, по-турецки?
Море и дождь шумят. Прислушиваются друг к другу.
Чайки с веселым криком охотятся у берега за хамсой. А вдали, в море, взлетают вверх серебряные полумесяцы. Это кефаль. Все живет. Все живое-живое!
В больницу Степик возвращается в семь часов вечера. Он с трудом держится на ногах. Он весь в береговой глине.
Кара Ивановна в ужасе всплескивает руками.
— Тебя искали… Отец… Милиция… Школа… Сейчас же надо сообщить, что ты нашелся.
— Скажет Мотька.
— Какой Мотька?
— Вместе были.
— Где были?
— На море.
— Ходил прощаться с волной — ясно… И что ты держишь в руке? Веточка…
— Груша, — говорит Степик. — Поставишь в операционной…
После этих слов Кара Ивановна сразу добреет.
— Теперь я вижу, что ты и вправду Степик Железный. Значит, не боишься? — забыв о вине мальчика, спрашивает она.
Не ответив, Степик молча ложится в постель. Все, что он мог сделать на земле, он сделал.
— Каравана, утром впусти Мотьку… Пусть стоит за дверью… — просит он тихо.
Утром в операционной вспыхивает яркий, белее снега, свет; и спустя два часа санитары выносят оттуда Степика. Вслед за ними идут врачи и студенты-медики. Последними из операционной выходят Савелий Петрович об руку с Карой Ивановной.
Закурив папиросу, он устало спрашивает:
— Где-то здесь должен быть мальчик Мотька?
— Я здесь! — неожиданно выйдя из-за колонны, заявляет Мотька.
— Ты? Ну вот, беги и скажи всем, что операция прошла блестяще!
— Есть! — орет Мотька, обрадованный.
Профессор закуривает вторую папиросу и говорит:
— Каравана?..
— И вы?
А Мотька, собиратель рыболовных крючков, стремглав мчится по лужам, поднимает ногами фонтаны брызг, брызги обдают прохожих, те возмущенно ругаются, но мальчик, летящий с радостной вестью, не имеет права останавливаться.
Идет по одесским улицам иностранка, туристка с океанского лайнера «Марсельеза», идет, притопывая каблуками, и с любопытством глядит на всех своими коричневыми глазами. Она то и дело прикладывает руки к груди и взволнованно говорит:
— Же сюи Васка!
Она похожа на птицу, яркую, легкую.
Ей все нравится в городе: и синее небо, и городские дома, и люди, такие же смуглые и говорливые, как в Марселе.
Француженка заходит в кафе, выпивает стакан красного вина и снова бредет по улицам Одессы. Возле пекарни, где продаются бублики, она останавливается и с улыбкой глядит на мальчика лет десяти, уплетающего хлебец странной формы, в виде кольца. Ей хочется попробовать такой хлебец. Он вкусно пахнет пшеничной мукой и раскаленной каменной печью.
Она покупает бублик, становится рядом с мальчиком и делает вид, будто не знает, что это такое. Сначала она прикладывает бублик к голове, как шапочку, затем с важным видом подносит к глазам, словно это монокль, и вдруг с хрустом вгрызается в него зубами.
Маленький одессит хохочет. Ему нравится веселая иностранка.
— Экут ле рти, же сюи Васка! — говорит она с гордостью.
Мальчик не понимает ее. Но он доверчиво протягивает ей руки. Они так же теплы и золотисты, как русские хлебцы.
— Же сюи Васка!
Ваской ее назвали в честь матроса Василия…
Матрос Василий вынес из горящего трюма ее мать, Луизу Пишон, судовую прачку. Это случилось штормовой ночью в море на «Жорже Филиппаре», пылавшем, как смоляная бочка. Мать тогда была беременна ею. Команда одесского танкера «Советская нефть» спасла восемьсот французов. Восемьсот жизней.
Матери уже нет. Нет и матроса Василия. Она, Васка Пишон, вчера побывала на городском кладбище и долго стояла там над простой матросской могилой.
