Ребята не поняли значение загадочной надписи, но какое-то чувство подсказывало им, что Пионер имел в виду стрелу и крест, которые они уже видели недалеко от гейзера.
* * *
Прошли день и ночь. Часов в одиннадцать дежурившая у щели Марина испугалась — что-то большое заслонило дневной свет.
— Это я! — крикнул Тит. — Держите! — и он просунул в щель двух щук и утку.
Ребята сгрудились внизу под щелью, задрав головы.
— Как Лаврушка? — спросил Олег.
— Плохо… Час в сознании, а три бредит… Всю ночь метался. Я его бульоном кормлю. Ногу перевязал. Глину долго найти не мог…
Освещенное солнцем лицо Тита казалось очень бледным. Он не спал ночь. С рассвета ходил по тайге в поисках дичи и прибрел сюда усталый и разбитый.
Открытия, сделанные ребятами, помогли Титу забыть про усталость. Он быстро заготовил дрова, обновил запас воды и бодро преодолел семь километров, которые отделяли отряд от больного Лаврушки.
Тит торопился — хотел обрадовать его важными новостями. Но Лаврушке было не до них. Пока Тит ходил к ребятам, больной скатился с веток пихты, на которые уложил его Тит, и бормотал какую-то бессвязную чепуху. Его снова била лихорадка и мучил сухой, отрывистый кашель.
Тит догадался, что Лаврушка ко всему еще и простыл.
В каждой местности есть свои способы лечить простуду. Тит вырыл в песке углубление, запалил в нем огонь. Когда костер прогорел, Тит устлал яму ветками и для пробы улегся в нее. Там было жарко, как в печке, нестерпимо жгло спину и бока. «Ничего, вытерпит!» — определил Тит и перетащил Лаврушку в яму. Сам он сел здесь же и наблюдал, чтобы не сдвинулись ветки и Лаврушка не обжегся о раскаленный песок.
К вечеру Тит вырыл новую яму и повторил процедуру, заставив Лаврушку проглотить две таблетки аспирина. К утру следующего дня больной ожил. Зато Тит еле держался на ногах.
Утром, превозмогая свинцовую, накопившуюся за двое суток, усталость, он напоил Лаврушку утиным бульоном, улыбнулся и сказал односложно, вложив в это короткое словечко всю радость за товарища:
— Ну?
— Ага! — произнес Лаврушка также односложно и с глубокой заботой о друге спросил слабым голосом: — Досталось?.. Глаза-то совсем провалились… Спать будешь или расскажешь?
— Расскажу.
Тит прилег в яму к Лаврушке и начал пересказывать события минувших дней. Где-то в конце рассказа он сбился и заснул — словно сквозь землю провалился.
Два часа выждал Лаврушка, отгоняя от Тита надоедливых комаров, а потом решительно принялся будить его.
— Идти надо, Титок!
— Идти? — Тит приподнял голову. — Как идти? — он расклеил слипшиеся ресницы. — Ах, идти!.. Иду!
— Надо, Титок! — повторил Лаврушка. — У ребят, может, вода кончилась. Иди…
И началась для Тита однообразная, изматывающая жизнь. Он охотился, приносил замурованным ребятам еду, воду и дрова, возвращался к Лаврушке и кормил его. Наступило новое утро. Он снова спешил на охоту, к ребятам, к Лаврушке. И так изо дня в день.
Все бы ничего, но урман был беден дичью. На охоту уходил почти весь день. С рассвета до заката Тит брел по тайге то в одну, то в другую сторону в надежде добыть что-нибудь съедобное.
Спал он урывками — чаще всего под боком у Лаврушки. Ел плохо: сало и мука кончились, а дичь попадалась все реже. Наконец наступил день, когда Тит пришел вечером к Лаврушке с пустыми руками.
Лаврушка уже мог сидеть, привалясь спиной к дереву. Смеркалось. Взглянув на тропинку, проторенную Титом, он увидел его, Тит шел понуро, как провинившийся. Лаврушка понял все. Он давно готовился к этой минуте. Он видел, что силы Тита на исходе, и каждый вечер ждал, что тот придет ни с чем, измученный и сломленный неудачей. На этот случай берег Лаврушка маленький запасец еды, накопленный по крохам в течение последних дней.
Когда Тит подошел к нему, Лаврушка лениво, без охоты, как пресытившийся человек, досасывал вареную щучью голову. Эту щуку Тит подстрелил три дня назад в голубой речной заводи.
— Ты, это самое, не сердись, — сказал Лаврушка. — Не дождался я тебя — есть очень захотелось. Садись — перекуси! А я уже наелся.
Лаврушка указал на пару лепешек, несколько ломтиков сала и зажаренное утиное крыло, разложенные под деревом. Тит подозрительно осмотрел еду, спросил устало:
— Откуда?
— Оттуда… Болен был — аппетиту не было. Остатки… Вот и пригодились.
— А у меня сегодня — пусто…
— Тебе хватит! — сказал Лаврушка. — А я — как барабан! — Он благодушно похлопал ладонью по пустому животу.
И Тит поверил — сел. Даже проглотил один ломтик сала, но второй застрял у него во рту, — Тит вспомнил про ребят. Сегодня он принес им только пару каких-то мелких пичужек. А завтра? Ведь завтра охота может быть совсем неудачной. Пользуясь наступившей темнотой, Тит тайком от Лаврушки отправил сало и утиное крылышко за пазуху. Лепешки он оставил.
— Завтра доедим! Я ведь тоже не очень голоден, — соврал он. — Меня там ребята подкармливают.
Лаврушка промолчал.
Предчувствия Тита сбылись. На следующий день он прошел километров двадцать в поисках дичи. Но его ружье так и не выстрелило: урман точно вымер. Выбравшись из леса, Тит завернул в тряпочку хранившиеся со вчерашнего дня кусочки сала и крыло утки и, изобразив на лице легкое смущение, какое бывает у охотника, даром потратившего день, пошел вверх по гранитным обломкам к щели.
— Эй, ребятки! — крикнул он. — Не повезло мне сегодня — никто на мушку не попался. Но я все-таки кое-что принес вам! Держите!
Тит склонился над щелью — и вдруг камни дрогнули, двинулись с места и ринулись ему навстречу… Так ему показалось. А на самом деле у него закружилась голова и он упал. Боль в подбородке, рассеченном об острый камень, привела его в чувство.
— Вот ведь нелегкая! — выругался он. — Споткнулся!
Из щели, снизу, на него пристально смотрели глаза Олега.
Тит просунул ему узелок.
— Держи!
Олег взял, развернул его, придвинулся к самой щели, выдохнул сердито:
— А ну сядь!
Тит сел.
Олег вытолкнул узелок обратно.
— А ну, ешь!
— Да ты что! — возмутился Тит. — Ты знаешь, как мы наелись сегодня утром! Это я случайно захватил… Знал бы, — взял в сто раз больше: у нас там запасы!
— Ешь! — повторил Олег тем же строгим тоном.
— И не подумаю!
— Кого обманываешь?.. Я — командир! Приказываю есть!
Тит повел плечами и, как бы подчиняясь несправедливому, ничем не обоснованному приказу, принялся жевать. Но челюсти помимо его воли заработали быстро и жадно.
Олег на секунду отвел от него глаза, крикнул в темноту пещеры:
— Люба! Дай-ка пару лепешек!
Тит съел и их под неумолимым взглядом командира.
— А теперь иди! — сказал Олег. — И помни, что Лаврушка голоден, да и мы не очень сыты… Сегодня ты нам нужен сильный и здоровый… Держись!..
Тит медленно побрел в лес, решив умереть, а найти добычу. Но у тайги свои законы. Он мог умереть хоть двадцать раз — ни зверь, ни птица не попадались ему на глаза. Лишь на закате солнца километрах в двух от Лаврушкиного пристанища счастье улыбнулось ему: он одним выстрелом подбил двух гоголей, нырявших за рыбой. Третьего гоголя Тит сбил влет. Он добрался до Лаврушки чуть живой, но счастливый.
А Лаврушка в этот день тоже охотился: дополз до реки, каким-то чудом поймал двух лягушек, привязал их за лапки на веревку и ловил щук. Ему удалось вытащить на берег двух порядочных хищниц. Они были настолько жадны, что не захотели выпускать лягушек из своих зубов, и без крючка очутились на песке.
Заметив, щук, Тит, не говоря ни слова, опустился перед Лаврушкой на колени и осмотрел забинтованную ногу. Лубки были на месте, засохшая глина тоже как будто не растрескалась.
— А если криво срастется? — спросил Тит.
— А если ребята с голоду помрут? — ответил вопросом Лаврушка. — Лучше с кривой ногой, чем с кривой душой!..
Тит зажег костер, сварил в котелке щуку. Ее съели мигом. Вторую щуку Тит засунул в мешок вместе с тремя утками.
— Пошел! — произнес он.
— Может, поспишь капельку?
— Я у них там все съел… Последние две лепешки…
— Не заблудись… Ночь.
— Пошел! — повторил Тит.
— Иди…
С этой тропки Тит не сходил восемь суток. Каждый валун, низко нависший сук, узловатый корень были ему знакомы. Он помнил даже запахи. В одном месте в воздухе плавал аромат смолы. В другом густо пахло хвоей. В низине, как раз на полпути, ударяло болотной прелью. На одном пригорке ощущался даже запах меда. Но нигде не пахло дымом. А в этот раз, миновав в темноте низину, Тит с удивлением почувствовал запах дыма. Он принюхался, повел по-собачьи носом и задрожал от волнения.
Для таежных жителей и дым раскрывает свои секреты. Опытный таежник безошибочно отличит едкий, тяжелый дым, насыщенный парами низового пожара, сжигающего траву, мох и кустарник, от летучего ароматного дыма верхового пожара, несущегося по кронам деревьев. А дым костра — как раскрытая книга. Настоящий сибиряк скажет, далеко ли горит костер, какие дрова пылают в нем, кто его зажег — местный ли житель или случайный человек.
