НОВЫЙ УЧЕНИК
Парр – наш новенький. Странный Мальчишка.
Он вместо чая пьет молоко.
Его мама носит мужскую стрижку,
А папа ходил убивать волков.
Он то хороший, то нехороший,
То долго спит, то встает чуть свет,
Он в дождь надевает всегда галоши;
Одни зовут его Парр, а другие Пет.
Он не любит крикета и городков –
Боится ссадин и синяков.
Зато он охотник большой до чтенья
И знает, как правильно звать растенья.
Парр без ума от французских книг,
Мы дразним его «Мюссе»*[31] и «Прево»**[32].
Когда позовут его на пикник,
Он скажет: «Я в школе не для того!»
– В футбол? «Не хочу. Опять синяки.
Пейли, отстань! Не вожусь с драчунами».
Чуть мы пошутим над ним, «старики»,
Сразу глаза его полны слезами.
Уигсби считает, что стыдно «старым»
Смеяться над новеньким, то бишь Парром.
Вздор! Новичком был и я когда-то,
И надо мною шутили ребята.
«Какой же надо быть умницей, чтобы так написать!» – с восхищением думал Джим. А Питер, Бобби и Филлис уже привыкли к тому, что мама почти так же легко сочиняет стихи, как разговаривает. И рифмы не удивляли их так, как они удивили Джима.
Джим научил Питера играть в шахматы, в шашки и в домино, и они замечательно проводили вечера вдвоем.
Нога у Джима уже почти зажила, и ребята чувствовали, что им надо как-то развлечь своего гостя. Не только играми, но чем-то другим, в самом деле замечательным. Но пока ничего замечательного не удавалось придумать. Дети так долго над этим думали, что им всем уже начало казаться, что головы у них отяжелели и распухли. И, наконец, Питер сказал:
– Плохо, что нам ничего не удалось придумать. Остается ждать: может быть, что-то само по себе произойдет такое, что будет для Джима сюрпризом.
– Иногда все устраивается само, без нашего участия, – кивнула Филлис.
– Мне бы хотелось, чтобы что-то случилось – что-то невероятное, – прибавила Бобби.
И невероятное случилось. Случилось ровно через четыре дня после их разговора. Вам, наверное, хотелось бы, чтобы это случилось через три дня, как бывает в сказках. Но между сказкой и жизнью существуют определенные различия. И потом, если чудо произошло не на третий день, а на четвертый, то почему я должна говорить неправду?
В эти дни детям с железной дороги все давалось трудно, и у каждого из них было чувство, которое однажды очень точно выразила Филлис:
– Боюсь, что железная дорога нас скоро забудет. Мы совсем перестали туда ходить, – жалобно говорила она.
– Это было бы с ее стороны не очень благодарно, – шутливым тоном возразила тогда Бобби, – мы же ни одну игру на свете так не любили, как ее!
– И потом Перкс часто к нам заходит спросить, как здоровье Джима. И сигнальщик приходил сказать про своего сыночка – он уже совсем здоров! – подхватил Питер.
– Ты говоришь про людей, а я имею в виду саму железную дорогу, – уточнила Филлис.
– Плохо, что мы уже четвертый день не ходим махать рукой поезду, приходящему в четверть десятого, и не посылаем приветов папе, – с грустью прошептала Бобби.
– Надо опять начать ходить! – констатировала Филлис.
И они пошли.
С тех пор как в доме появилась прислуга и маме уже не надо было ни хозяйничать, ни сочинять рассказы, время стало тянуться медленно, и всем казался теперь страшно далеким тот первый день, когда они обосновались в «Трех Трубах»: когда они поднялись на рассвете, прожгли дно у чайника, отведали яблочного пирога за завтраком и впервые увидели железную дорогу.
Теперь стоял сентябрь. Дети спускались к дороге, и дерн у них под ногами был сухой и ломкий. Те былинки, что возвышались над дерном, прямились, словно копья или пики. Синие колокольчики трепетали на жестких и тонких стебельках, египетские розы подставляли солнечным лучам свои сиреневые лепестки, и золотые кувшинки горели, словно звездочки, у берегов пруда, лежавшего на полпути к железной дороге. Бобби собрала целую охапку цветов, и она уже представляла себе, как они красиво будут смотреться на зеленовато-розовом шелковом лоскутном одеяле, которым была укрыта сломанная нога Джима.
– Надо торопиться, – подстегивал девочек Питер, – а то мы пропустим наш «десятый час».
– Я только так могу идти, быстрее не выходит, – жалобно скулила Филлис, – ну вот, теперь еще и шнурок опять развязался!
– Когда мы тебя будем выдавать замуж, – заворчал Питер, – у тебя в притворе*[33] обязательно развяжется шнурок, и твой жених споткнется и расквасит себе нос на цветных плитках. Ты скажешь, что он тебе не нужен такой некрасивый. И останешься старой девой!
– Нет, я уж лучше выйду замуж за парня с некрасивым носом, чем остаться одной!
– Все равно не будет ничего хорошего. Он со своим расквашенным носом даже не почувствует, как пахнут цветы, – поддержала шутку Бобби.
– Уж не к свадьбе ли ты нарвала столько цветов? – поинтересовался Питер, кивая на букет. – Так, шутки в сторону! Уже был гудок, надо скорее бежать.
И они побежали. И замахали, как обычно, своими носовыми платками, из которых не все были хорошо выстираны.
– Передайте папе, что мы его любим! – закричала Бобби.
– Привет папе! – поддержали Питер и Филлис.
Вдруг из окна вагона первого класса высунулся старый джентльмен и яростно замахал в ответ. Детям это не показалось чем-то особенным. Он всегда отвечал на их приветствия. Необычно было другое: из всех вагонов, чуть ли не из каждого окна им махали платками другие пассажиры. А у кого не нашлось платка, те махали газетами или просто руками. И ребята заметили, что газеты, которыми махали многие пассажиры, были одинаковые и с какой-то необычной шапкой на первой полосе. Поезд с шумом и гудением пронесся мимо, вовлекая в танец мелкий галечник на насыпи. И когда он скрылся из виду, дети переглянулись между собой.
– Ну? – спросил Питер.
– Что – «ну»? – переспросила Бобби.
– Да, что – «ну? – как эхо, повторила Филлис.
– Что бы все это могло значить? – Питер задал вопрос, вовсе не ожидая ответа.
– Ума не приложу, – отозвалась Бобби. – Наверное, старый джентльмен подговорил всех пассажиров нас поприветствовать. Он ведь знает, что нам это приятно.
Вам, наверное, уже не терпится узнать, в чем же было дело. Старый джентльмен, которого все на станции очень любили и уважали, в тот день приехал раньше обычного. Он остановился у двери, где стоял молодой человек, державший в руках машинку для компостирования билетов. Старый джентльмен что-то говорил каждому, кто проходил через дверь. И каждый проходящий в ответ кивал. Кивки эти выражали разные чувства: удивление, недоумение, приятное удовольствие, раздражение. Но все эти люди тут же шли к столбику, где была приклеена утренняя газета, и отыскивали одну и ту же заметку. И когда пассажиры входили в поезд, они рассказывали другим пассажирам, уже сидевшим в купе, о том, что они услышали от старого джентльмена. И те, кто успел купить утреннюю газету, тут же доставали ее, просматривали и, как правило, радостно улыбались. А потом, когда поезд приблизился к ограде, за которой стояли трое детей, все принялись яростно махать руками, платками и газетами, так что поезд походил на вереницу белых облаков. В какой-то момент детям показалось, что поезд ожил. И им хотелось откликнуться на то чувство любви, которое переполняло едущих в поезде.
– Что-то непонятное, – задумчиво произнес Питер.
– И невероятное, – прибавила Филлис.
– А вам не кажется, – спросила Бобби, – что сегодня старый джентльмен махал нам более выразительно, чем всегда?
– Да нет, – пожали плечами Питер и Филлис.
– А мне показалось. Он потряс в воздухе этой газетой. Он хотел показать: что-то такое произошло.
– А что могло произойти? – поднял брови Питер.
– Я не знаю. Но чувствую, что что-то должно произойти.
– Что же? Вон, у Филлис на ноге ссадина…
В самом деле, Филлис, увлеченная церемонией приветствия, напоролась на протянутую вдоль станции веревку, и пришлось платком перевязывать ей рану.
Дети вернулись домой. Уроки в этот день плохо давались Бобби. Она запуталась в довольно простой задачке, где требовалось распределить 48 фунтов мяса и 36 фунтов хлеба между 144 голодающими детьми, и мама бросила на нее недоумевающий взгляд:
– Ты не заболела?
Ответ был неожиданным для мамы:
– Я не знаю. Я не могу понять, как я себя чувствую. Но я точно знаю, что это не лень. Мама, ты не могла бы меня отпустить? Мне сейчас надо побыть одной.
– Да, я, конечно, могу тебя отпустить, но…
Мелок выпал из руки Бобби и разбился на зеленые кусочки. Это был очень ценный мелок, незаменимый для всяких рисунков и чертежей. Но Бобби даже не выразила сожаления и не стала собирать крошки. Она сорвалась с места и убежала. Мама догнала ее в прихожей, где Бобби пыталась найти среди плащей и зонтов свою летнюю шляпку.
