установили на кирпичах котлы.
Обед у девчонок готов, и молодые поварихи спрашивают, скоро ли придут ребята. А он, Сашка, важничает, с ответом не торопится. Мол, ваше дело приготовить, а мы свое время знаем. Он садится у дерева на траву, и ему приносят пробу. На первое сегодня суп мясной, на второе — рисовая каша. Суп вкусный, с перчиком, и лавровым листиком пахнет. Только взял ложку да зачерпнул гущину, а тут за плечо тронули.
— Сейчас, сейчас… — нетерпеливо бормочет Сашка, но снять пробу ему так и не дают, и он со вздохом открывает глаза.
Перед ним, опустившись на одно колено, стоит Полосухин.
— Ну и здоров же ты, брат, спать, — смеется он. — Вставай, пора обедать — ребята уже ушли на стан…
Домой Сашка возвращался в приподнятом настроении, хотя и сам не мог объяснить себе, что же произошло.
Его радовало все: и то, что дневное задание его группа отряда выполнила раньше, чем группа Горки Щетинкина — часам к четырем по прорытой канаве из озерка в ерик хлынула вода и с ней вместе стали скатываться рыба и малек; и то, что поглядеть на их работу приезжал на «Волге» председатель колхоза и, похвалив ребят за старание, посулил каждому к началу учебного года справить хороший подарок; и то, что его просьбу о билетах на лов сома Полосухин обещал выполнить, и даже не спросил, почему это не рыбаки и не отец его, а он, Сашка, старается за них; и то, что сегодня со своими дружками к отряду присоединился Вовка Баландин и работал вместе со всеми, и никто из мальчишек не упрекнул его.
Ныли с непривычки натруженные руки, порядком горели ладони, натертые о черенок лопаты, и ему было приятно сознавать, что нынче он потрудился не меньше других, что тоже спасал рыбную молодь, и теперь мальку расти да расти!
Мать встретила его радушной улыбкой, хотела тотчас же чем-нибудь угостить, но Сашка есть не хотел.
И вдруг из шалаша раздался голос отца:
— Сынок, а, сынок, помог бы ты мне с сомовниками управиться.
Сашка изумился — такого, чтобы доверить ему рыбацкие снасти, еще не было. Обычно за помощью к нему отец обращался очень редко, да и то по мелочам: подай то, принеси это. И если Сашка начинал что-либо делать по собственной инициативе, отец на его помощь смотрел как на детскую забаву и не принимал ее всерьез, хотя старался и не показывать вида.
Что же случилось, почему отец вдруг переменил к нему свое отношение?
Впрочем, через секунду Сашка об этом уже забыл. Его больше занимала просьба отца, она и волновала его, и радовала своей новизной, и он взглянул на мать, как бы спрашивая ее, идти ли к отцу или не надо.
Мать кивнула головой, шепнула:
— Иди, иди, — и слегка подтолкнула его в спину.
Сашка подумал о том, что, наверное, после того, как он утром ушел в отряд, мать разговаривала с отцом, иначе ни за что не послала бы к нему сейчас его, Сашку, и он с легким трепетом и любопытством заглянул в шалаш.
Отец сидел на перевернутом ящике и, разматывая перемет, проверял, не развязались ли где поводки, крепко ли держатся на них крючки; несколько других сомовников лежали на земле рядом с ящиком.
— А что мне делать? — спросил Сашка.
— Надо, сынок, счистить с крючков ржавчину, сможешь? — словно ничего вчера между ними не произошло, сказал он и, протянув ему лист наждачной бумаги, показал на примере, как это надо делать. — Понял? А теперь садись на чурбак и принимайся за дело.
Сашка молча взялся за работу. До блеска надраивая крючки, он время от времени украдкой посматривал на отца и каждый раз ловил на себе его смущенные взгляды, видел, как он курил сигарету за сигаретой, слышал, как он приглушенно вздыхал.
Никак, ему стало жалко его, Сашку, и он раскаивается, что наказал его вгорячах, пустил в ход ремень?
Сашка был от истины недалек.
Отца возмутило вчера не столько признание сына, что это он испортил режак и мотолодку, сколько злорадство, с каким он об этом сообщил, сколько его обещание изрубить топором и бударку и все рыболовные снасти, если он, отец, еще хоть раз поедет с Баландиным. Позже, уже на реке в лодке, он корил себя, что слишком уж грубо обошелся с мальчишкой и решил утром загладить свою вину. Но примирению с сыном помешала жена, потом Сашка ушел.
— Гляди, Аркадий, еще раз-другой поднимешь на сына руку и, кто знает, может быть, перестанешь быть для него отцом, — сказала жена. — Неужто не видишь, что сын вырос, что своим умом жить начал?..
Это было похоже на правду.
Теперь Ершов вспомнил, как разговаривал с ним сын в тот раз, когда он упрекнул его, что с мальчишками выслеживает, мол, на полоях его дружков и передает об этом в инспекцию рыбнадзора; вспомнил и предупреждение жены, что сын отказывается есть рыбу, добытую им в запрет и запрещенной снастью, и, конечно, стыдится отца-браконьера; вспомнил и вчерашний вечер: несмотря на очевидную боль, Сашка даже не заплакал, не вскрикнул ни разу, пока он стегал его ремнем, и только после того, как вмешалась жена и выпроводила его во двор, из комнаты донесся до него приглушенный всхлип сына.
— Все равно я сожгу его сети, — плача, говорил он матери, — и мотолодку, и кулас… оболью керосином и подожгу!..
«А что, такой сделает, и глазом не моргнет, — с гордостью подумал Ершов, глядя на хмурое и решительное лицо сына, — весь в своего батьку уродился!»
Но как же заговорить с ним, с чего начать? И поверит ли ему сын, что он понял свою ошибку и что признает за ним право поступать самостоятельно? А как убедить в том, что ему и самому уже осточертели эти ночные вылазки за красной рыбой?
Надоели? Тогда почему он вот уже который раз дает себе обещание никуда больше не ездить, но появляется Баландин, и он собирается опять? Из-за того, что у них общие снасти? Или смущает возможность поживиться, тянет его за длинным рублем?..
Да, права была жена, не стоило связываться с Баландиным! Не послушался ее, и теперь у него такое ощущение, будто кто-то все время следит, за ним, будто уже занес руку и только ждет
