Гайда Лагздынь - Тайна "зеленого золота"

Всего этого гусенок не знал. Он знал одно: ряска — это и вкусно.

— О-го-го! — загоготал молодой гусь. — Какое раздолье! Плывите сюда, братцы гуси! На славу покормимся!

— О-го-го-го! — отвечали ему с берега толстые белые гуси. — Мы и так зажирели! Того и гляди, угодим под хозяйский нож!

— Го-го! — гоготнул молодой и принялся с аппетитом поедать мелкие плоские стебельки ряски, похожие на крошечные круглые листочки.

Над моховой кочкой вьются носатые комары. Вьются, толкаются, а сами поглядывают, в кого бы вонзить свой острый хоботок?

Вдруг один комарик заприметил на кочке, среди стебельков торфяного мха, маленькое растение с круглыми красноватыми листьями. Красные листочки, величиной с копеечную монетку, покрыты тоненькими красными волосками. Но не это привлекло и заставило комара бросить приятелей. На красных листочках блестели пахучие капельки росы. Удивительно было, что они не высохли на солнце.

И только комарик сел на край листа, как красные волоски медленно зашевелились. Испугался комар, хотел взлететь, да поздно. Прилипли крылья и лапки к блестящим пахучим каплям. И чем сильнее барахтался комар, тем больше выделялось из листа пахучей жидкости.

Вот уж листочки края сомкнули над комаром. И весь он залит клейким соком. Добыча поймана.

Пройдет несколько дней, лист этого странного растения развернется. Ветер сдует с него комариные остатки: жесткие крылышки, ножки да кожистые колечки от брюшка.

Хищное растение, что съело комара, называется — РОСЯНКОЙ или РОСИЧКОЙ. ЗОННЕНТАУ — назовут это растение немецкие ребята, САНДЬЮ, — скажут английские, а в переводе на русский язык означает одно и то же: СОЛНЕЧНАЯ. Уж так похожи блестящие капельки на листьях этого растения на обыкновенную росу, рожденную солнцем.

Мама у кабанчика Хрюньди огромная и лохматая. Она похожа на домашнюю свинью, только клыки у нее большие да щетина длиннее и гуще. Кабаниха очень свирепая и злая. Даже когда роет землю длинным твердым, как камень, пятачком, порыкивает. Торопливо пережевывая молодые корни, поедая попадающихся в земле дождевых червей и личинок разных насекомых, кабаниха успевает ткнуть рылом в бок зазевавшегося кабана, лягнуть копытцем ленивую соседку свинью. Сердитая мама-кабаниха, ох сердитая!

А вот сыночку, полосатому крошке кабанчику Хрюньде, всегда весело. Вместе с другими кабанятами Хрюньдя бегает возле взрослых. Он навинчивает коротким жирным, хвостиком и от удовольствия повизгивает. А как же не визжать? Перед носом то жирный червяк, то толстая мясистая личинка майского жука. А вот сейчас, в сию минуту, возле кочки, обнаружена прекрасная прозрачная болотистая лужа. Хрюньдя, не раздумывая, бросается в лужу, затихает, прикрыв маленькие глазки веками. Веки у Хрюньди с короткими ресницами-щетинками.

Приятно лежать в теплой, прогретой солнцем, выстланной болотным мхом ямке. Но вот кабанчик взвизгивает и начинает барахтаться в луже. Вода делается темной, бурой, грязной. А кабанчику хоть бы что! Хрюньдя и так не белый, а полосатый! Будто глиной перемазанный.

— И-иииии! — визжит кабанчик долго и пронзительно.

Где-то на опушке хрустнула ветка, запахло человеком. Стадо диких свиней на мгновение прислушалось, замерло. Кабаниха, опустив низко голову, свирепо бросилась к опушке. Кабанчик Хрюньдя резко вскакивает, забыв про лужу, и несется к стаду. Он прячется за большими кабанами.

— Сейчас вам мама покажет, — сердито фырчит Хрюньдя, поднимая на спине маленькие тоненькие щетинки. — Будете знать, как мешать нам пастись. Мы, дикие свиньи, себя в обиду не дадим!

— Не дадим! — вторят Хрюньде кабаны и кабанихи, на всякий случай убегая в болотные кусты.

— Не дадим! — хрюкает кабанчик и несется следом за своими сестренками и братишками в лесную чащу.

А мать-кабаниха, порыскав по опушке, тоже мчится за кабанами. Сейчас она задаст трепку сыночку Хрюньде, чтобы зря не визжал на всю лесную округу.

В небольшой бухточке под нависшими над водой кустами жила дикая утка с малышами-утятами. Пушистые комочки с тоненькими широкими утиными носиками плавали, процеживали клювом ил, как их учила мама. Но случилась беда. Какой-то пакостный человек бросил в утку камнем и прибил ее.

Кряква лежала на прибрежной песчаной отмели. Крошечные утята шмыгали вокруг, теребили утку за перышки, попискивали. Им было холодно, хотелось поскорее забраться под теплые мамины крылья, согреться. Утка не крякала, не поднималась. Бусинки глаз были еще живыми. Она тихо умирала.

На другой день утка исчезла. Может быть, смыло волной. А может быть, утащили и расклевали вороны. Осиротевшие утята ютились в старом травяном гнезде. Они жались друг к другу, пытаясь согреться. Без маминого теплого пуха было очень плохо. И кошки не дремлют. Того гляди сцапают. Заступиться некому.

Неожиданно около бухточки появились две взрослых утки. Рядом с ними плыл красавец селезень. Утки стали подзывать к себе малышей. Потом они окружили утят со всех сторон и поплыли прочь от бухточки, где раньше жила утка.

Вот и хорошо. Вот и славно.

Вырос в поле колосок невысок.

Дождик плакал, в землю капал,

Солнце грело, пчелка пела.

Наливался колосок, стал высок!

Шур-шур-шур — многоголосье,

Это — шепчутся колосья.

Тоненький солнечный лучик, протянув к земле свою узенькую ладошку, старался коснуться крошечного проростка.

Завидев солнечную ладонь, проросток потерся нежной зеленой щечкой о луч и тихонечко заволновался, приподнимаясь на цыпочках. Приподнялся росток, оглянулся вокруг и увидел, что рядом с ним растут такие же узенькие зеленые линеечки. А с неба золотыми нитями тянутся к полю солнечные горячие лучи.

Лучи вдруг погасли. Потемневшее небо загрохотало, загремело, захохотало. Брызнули мелкие капельки дождя. Потом упали тяжелые круглые капли. И хлынул ливень. Да такой, будто там, в небе, опрокинули огромные бочки с водой.

Тонкие нежные ростки сгибались, припадали к земле. Твердые столбики ливня били и били в пашню, выбивая из нее комочки черной земли. Казалось, еще мгновение — и утонут нежные зеленые линеечки в этом месиве воды и чернозема.

Но вот дождевые струи стали тонкими, хрустально-прозрачными. Сквозь дождевые дорожки снова потянулись к земле золотые узенькие солнечные ладони. Теплые ладони коснулись зелени. Поникшие было ростки поднялись, расправили свои узенькие линеечки, стали наливаться соком, толстеть.

Время шло. Как-то утром на высоком стебле длинный лист распахнул свои плотные створки, и из него выглянул зеленый усатый колос. Вылезли колосья из своих пеленок, развернули веером усики-антенны.

Антенны ловили запаху теплого поля, шорохи земли, жужжание пчел, мух, ос, шмелей, шелест крылатых стрекоз, стрекотания кузнечиков.

Солнечные лучи теплыми ладонями поглаживали колосья, словно баюкали в колоске каждое зернышко, еще молочное, мягкое.

Неторопливый ласковый ветер шелковыми волнами пробегал по огромному хлебному полю.

День ото дня поле румянилось, наливалось желтизной, превращаясь в золотое пшеничное море.

— Хлеб поспел! — щебетали в вышине птицы.

— Хлеб поспел! — шуршали усиками счастливые стройные колосья.

— Хлеб-хлеб-хлеб! — вторили им серьезные комбайны, выстраиваясь на краю поля.

— Зерно-то какое?! — говорили хлеборобы, разминая на ладонях колосья, — крупное да тяжелое! Золотое зернышко.

Жили на свете две сестрицы: Лето-Припасиха да Зима-Подбериха. Жили вроде бы и рядом, а далеко.

У Лета-Припасихи на высоком песчаном бугре, среди сосен могучих, возле полей: да пашен, дом стоял бревенчатый, крытый новой дранкой, крыльцо высокое, ставни расписные, все в кружевах затейливых! Амбаров да пристроек — не сосчитать, припасами полны.

Еще солнышко спит, Припасиха уже при деле — травы косит. Солнце взойдет, разрумянится, Припасиха сена мягкого душистого наворошила, стога до самого неба наметала. В лес пойдет, земляники наберет, варенья наварит, черники, малины насушит, грибов целые кадки насолит. Тут, гляди, и хлеб подоспел. Картошка! Капуста! Успевай управляться. Все у Припасихи спорится, ладится, все-то в дело идет. Ботвинки не бросит, в силос, на корм скотине заложит. Такая уж хозяйка, такая уж труженица, другой не сыскать.

У сестры, Зимушки-Подберихи, тоже хоромы высокие, светлые, из одних голубых пластин студеных сложены, сугробами пышными покрыты. В тереме чистота необыкновенная. Пышна кровать белая, покрывалами с искринками застлана, подзорами кружевными украшена. Печь изразцовая, кирпичная, блестит так, что глазам смотреть боязно. На белом шестке сосульки, как дровишки, охапочкой лежат. Окна в тереме насквозь вышиты, узорами игольчатыми расписаны. Глянет солнце, так и заискрится огоньками-блестками жилье. Нет только тепла в хоромах Зимушки-Подберихи, от всего стужей веет. Холодна изба, хоть и чиста и бела. Сама сестрица по свету на санях хрустальных раскатывает. Где капустки отведает, щец похлебает, где каши, где картошечки с огурчиком солененьким поест, где чайком с хлебцем душистым аль с оладьями пышными попотчуется. А то и варенья, орешков отведает. И чем больше балуется, тем меньше припасов остается. Все подбирает Зимушка.