серебряных.
— Вот все, что имею, душа моя безутешная, — повторила она, — с радостью отдаю их тебе, хоть они и последние. Откладывала я на случай, если, упаси бог, кто из детей захворает. Но они у меня молодцом, стало быть, бери и плати. Я тебе не мать, не сестра. Ни так и ни эдак меня не помянешь, но, может, как человека меня не забудешь. Вот бери и заплати.
В первую минуту наша мама даже растерялась от неожиданности. Ведь кто бы подумал, что Порубячиха, с виду вроде такая суровая, таит в себе такое чуткое сердце. Вот так просто, без дальних слов, отворяет ящик, вытаскивает узелок и говорит: на, бери.
— Нет, Марка, не возьму, — благодарит ее мама, — не возьму у тебя последнее. Но…
Мама призадумалась: сейчас как нельзя более кстати заикнуться о возможном заработке на скотных торгах.
— Не раздумывай, бери.
— Да я уж думала и кое-что надумала…
И она поделилась с теткой своими планами. Куда лучше, если эти деньги несколько раз в руках обернутся и их станет больше. Скоро будет ярмарка в Теплой, а потом в Тросниковой. Купить бы им вместе корову, тетка дала бы денег, а мама бы корову обряжала весь месяц. Потом продали бы ее подороже, а прибыль меж собой поделили. Мама смогла бы рассчитаться в банке с процентами, а там, может, и уплатила бы крону-другую в счет взносов.
— На ярмарку в Теплую могли бы мы отправиться вместе, правда, пришлось бы ночью идти. Да раз мы вдвоем — ничего не случится.
Тетка задумалась.
— Да, хоть и долог путь, через горы до самого Липтова, а я согласна. Ну, скажи-ка теперь, не права ли я, что ты десять мужиков за пояс заткнешь?
— Жизнь вынуждает. Не хочу без крова остаться, а без заработка долги мне не выплатить.
Так они и договорились, что пойдут вдвоем на ближайшую ярмарку, а там и побарышничают.
От тетки Порубячихи мама направилась прямо наверх к дедушке с бабушкой. Жили они недалеко. Как только прошла она вдоль ограды в конец улочки, тут сразу же и углядела родной дом на холме. Спереди белел откос с заснеженной липой, от которой по одну сторону вилась крутая тропка к воротам, а по другую тянулась к подворью более пологая, широкая проезжая колея. На самой крутизне на тропе вымостили лесенку из плоских каменьев. Зимой, когда их прихватывал гололед, блестели они как стеклянные, и мне казалось, что ведут они в заколдованный замок. Ступать по ним было опасно, легко было поскользнуться, но мама взлетела, как перышко, ног под собой не чуя от радости, что ей удалось договориться с теткой Порубячихой. Такой веселой она и взошла в дом.
В сенях ей встретился дедушка: Он выходил из кладовой и в корзине нес кормовую свеклу для скотины. Виделся он ей сквозь сумрак хмурого зимнего неба, да еще окно в сад было заложено пеньковой подушкой, хранившей помещение от резкого ветра и холода. Только половина окна пропускала свет.
— Это вы, тата? — спросила она, чтобы удостовериться.
— Не узнаешь меня, что ли? — засмеялся он и как-то по-особому прищурил глаз.
Мама тоже, задержав на нем взгляд, молча рассматривала его, будто встретилась с ним впервые и пыталась понять, что это за человек.
Она и сама не знала, почему так сразу остановилась под этим его прищуром: ведь эта привычка была еще издавна свойственна старому. Может, именно поэтому мысли ее потекли совсем в другую сторону, хотя пришла она посоветоваться о вещах, в ту пору для нас самых важных на свете. Может, это была передышка, в которой мама нуждалась. А может, она собиралась с силами, пока глядела на него вот так, молча.
Что ж, остановимся и мы вместе с ней и хотя бы мимоходом скажем о нашем дедушке словечко-другое. Взглянем на него мамиными глазами, чтобы и нам узнать больше о его жизни.
Начнем с того, что дедушка заслуженно обрел славу лучшего охотника в округе: о нем ходила молва, что не только была ему на охоте удача — бил он без промаха и в обыденной жизни. Оттого и хаживали к нему люди — одному вправит кость, другому добрый совет подаст. Ходили близкие и дальние знакомые со всеми горестями. И у мамы, как только получила она уведомление из банка, первая мысль была о нем.
Мы, дети, тоже уже знали о дедушке разное. Ну хотя бы то, что стрелял он без промаху из старинного ружья с длинным стволом и что с дороги умудрялся подстреливать зайца под самой горой. Хозяева замков любили приглашать его на охоту — он был знаменитый ловчий. У одного пана он даже выиграл кожаный патронташ, поспорив с ним на медвежьей охоте. Патронташ висел на стене возле ружья. В саду на загуменье он, бывало, ловил лисиц на приманку и куниц капканами. Порой целые ночи пролеживал на сеновале в гумне, подстерегая добычу. Однако же годы и в нем поубавили сил. Он старился, седел и все чаще жаловался на слабость в коленях. Со временем его охотничьи доблести продолжали жить только в рассказах, а о былой славе напоминал ему лишь этот прищур.
Мы, дети, наслушались от него десятки разных историй о зверях и зверюшках в лесах, о веселой и печальной охоте.
Дедушка в наших глазах был необыкновенным человеком. Высокий, статный, он всем своим видом внушал нам это. Мы знали, как он справился с громадной змеей, когда косил луговину в Диком Лазе. Знали, что на Круче под Шутовым он схватился с медведем, таскавшим скот на горном выгоне. А уж как завораживала нас молва о том, что он одолел нечистую силу, вселявшую ужас во всех деревенских! И сколько бы ни говорили взрослые, что былая его мужская твердость превратилась в какое-то старческое упрямство, а многие добрые качества обернулись брюзжаньем, он все равно вызывал в нас восторг и уважение.
Наша мама испытывала к отцу особое доверие, с этим чувством она вошла к нему в дом.
После некоторого молчания он сам, прервав ее мысли, спросил:
— С добрыми ли вестями пришла, доченька?
— Банк опять прислал извещение, — сказала она, словно
