— Не трогай! — прикрикнул на него Роман.
— Это почему же? — удивился Генка. — Двери срывать можно, а телефон трогать нельзя? Что ему станется, если я возьму и позвоню? Братеника обрадую…
— Чем же ты его обрадуешь, тем, что разбудишь среди ночи? — покачал сокрушенно головой Роман.
— Нет, это его, конечно же, не очень обрадует, — засомневался Генка, — а вот если я расскажу ему о нашем положении, смеху будет до утра.
— Смех будет или нет — не знаю, а вот то, что спать твой брат до утра не будет — это точно, — мрачно сказал Борис.
Они услышали, что проснулась Зойка. Наташа поила ее горячей водой.
Ребята вышли в кухню.
— О чем вы там? — спросила Наташа.
— Нашли аптечку, но в ней ничего из нужных таблеток нет, — сказал, виновато улыбаясь, Роман.
— Телефон есть, — сказал Генка.
— Какой телефон? — удивилась Наташа.
— Обыкновенный, — усмехнулся Генка. — По которому можно звонить, я уже хотел было…
— Тебе всегда того хочется, чего нельзя, — ответила Наташа.
— Но почему нельзя? — Генка изобразил на лице удивление. — Вот позвонили бы, родные тут как тут — вертолет бы за нами выслали, ну, если даже не вертолет, то на катере точно бы примчались…
— Да мои тут же разрыв сердца получат, когда узнают, что с нами произошло, — даже приподнявшись, испуганно произнесла Зойка.
Наташа налила снова в банку воды.
— Пей, Зайка.
— Да я не хочу больше, — капризно скривилась Зойка.
— Пей, тебе сейчас нужно много пить, чтобы согреться, слышишь, пей сейчас же, — настойчиво уговаривала ее Наташа.
— Там есть кровати и два матраца. Зойка может на один лечь, а другим мы ее укроем, — сказал Борис, — пропотеет, легче станет.
— Правильно, — обрадованно кивнула Наташа. — Пей Зайка, пей!
Зойка, кривясь, словно вода была горькой, послушно пила. Щеки ее еще больше покраснели, на лбу выступили капельки пота.
Затем Наташа перевела ее в комнату, уложила на кровать, укрыла другим матрацем, села рядом:
— Спи Зайка.
— Ой, мне жарко, — простонала Зойка.
— И хорошо, что жарко, спи!
Наташа выключила свет, прилегла сама рядом. Зойка пышала жаром, матрацы остро пахли прелью. По крыше и в окно по-прежнему стучал дождь.
Под его хлюпающий шум и уснула Наташа, едва лишь коснулась щекой матраца.
— Ты смотри, не заразись, — прошептала Зойка. Но поняв, что подруга уже спит, осторожно отвернулась от нее и тяжело задышала в деревянную, обитую выцветшими обоями стену.
Зойка сквозь полудрему слышала, как ушел на кухню и лег на скамейку Генка, как умостились на хрустящей голой сетке соседней кровати Роман и Борис — Роман с краю, Борис у стены. Вскоре кто-то из них засопел, тоже, наверное, уснул, а кто-то еще ворочался.
Не спал Роман. Лежать было очень неудобно: сетка под двумя телами сильно провалилась, и в бок впилось ребро кровати.
Да и одежда не совсем еще высохла, влажно холодила тело, бил легкий озноб, и Роману стало казаться, что он тоже начинает заболевать.
Заворочался Борис, приподнял голову; сквозь полуприкрытые веки Роман видел, что Борис посматривает то на него, то на Наташу и Зойку. Потом, вероятно, убедившись, что все спят, протянул свою длинную руку к телефону.
Роман повернулся к Борису, и тот быстро отдернул руку, закрыл глаза.
Через некоторое время в дверях появился Генка. Постоял некоторое время, глядя на ребят, и на цыпочках стал подходить к тумбочке с аппаратом.
— Тебе что? — строго зашикал на него Роман.
— Да так, скучно, — быстро вернулся назад Генка.
Проснулась Наташа. Увидев, что Роман лежит с открытыми глазами, сказала шепотом:
— Мне приснилось, что я говорю с мамой по телефону, я ее слышу, а она меня нет. Я не кричала?
— Нет, — ответил Роман.
Наташа вздохнула и снова закрыла глаза. А Роман вдруг почувствовал жгуче ноющую тоску; вначале ему даже показалось, что и не тоска это вовсе, а просто какая-то трудно переносимая неуютность, вызванная жесткой сеткой, мокрой одеждой, ознобом. Но потом он все же понял, что это и была самая что ни на есть обыкновеннейшая тоска по дому, по мягкой и теплой постели. И ему подумалось, что и ребята испытывали то же самое; потому-то Борис, хотя первым и предупредил всех не звонить, сам же и нарушил запрет, протянул руку к телефону; потому-то и Генка, самый, казалось, насмешливый и бесчувственный, дождавшись, когда все уснут, осторожно пробирался к тумбочке; поэтому и Наташе приснилось не что-нибудь, а именно телефон. То, как она звонит матери, а та не слышит ее.
И Роману нестерпимо захотелось дождаться, пока все уснут, снять трубку, неслышно набрать номер и нет — не говорить с отцом, ничего не сказать матери, а лишь услышать голос, полуночный, со сна раздраженный, но родной голос.
Но как ему этого ни хотелось, как ни была жестка кроватная сетка и не замерз он от влажной одежды, он все же чутко и тревожно заснул.
Проснулся он от негромкого вскрика, за которым последовало то быстрое и малопонятное бормотание, то слышались совершенно отчетливые слова и фразы: «Телефон… звонит… четыреста миллионов лет идет дождь… и следы ветра… телефон».
Наташа сидела на кровати рядом с Зойкой. На полу стояла банка с водой.
Наташа макала носовой платок в банку и прикладывала его Зойке ко лбу. Увидев, что Роман проснулся, сказала:
— Страшно горячая. Платок вмиг высыхает…
— Телефон… четыреста миллионов лет, — слабо повторяла Зойка.
— И бредит уже… — упавшим голосом произнесла Наташа. И вдруг испуганно, с отчаянием: — А если Зойка умрет? Ей очень плохо!
От Наташиного крика проснулись Борис и Генка. Борис сел на краешек кровати, а Генка, как-то по-взрослому ссутулившись, стоял в дверях комнаты.
— Когда Зойка болеет, у нее всегда высокая температура. Такой организм, — спокойно заявил Генка.
— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросила Наташа.
— Мы в одном подъезде живем…
— В одном подъе-е-зде! — зло ответила Наташа. — Тоже мне — объяснил! Ты просто черствый и бездушный тип! Понял?
— Ну вот еще… — всхлипнув, засмеялся Генка, но когда увидел, что не только Наташа, но и Роман с Борисом смотрят на него с неприязнью и даже какой-то брезгливостью, он виновато, как это с ним часто случалось, пожал плечами и смущенно проговорил: — Чего это вы на меня так? Да я для Зойки делал, может быть, в три тысячи раз больше, чем вы все. Я за нее десять лет во дворе заступался. Вы не смотрите, что она такая тихоня, она страшно вредная. Но ее никто и пальцем не смеет трогать. Ну, что мне для нее сделать? Говорите, что?
Ребята молчали.
— Ага! В рот воды набрали? А я знаю что!.. Сходить в аптеку и купить Зойке лекарства!
— Неисправимый шут! — развела Наташа руками.
— А это еще посмотрим, кто шут, — уже с обидой в голосе, но все же усмехнувшись, ответил Генка.
— Да ты что, уже совсем того?.. — сжав кулаки и подняв их вверх, шепотом ругалась Наташа. — Дурья твоя голова, забыл, где мы находимся. Какая аптека! Вы только посмотрите на него, он чокнутый!
— Ну что ж… — почти с угрозой произнес Генка и подошел к телефону.
— Не трогай! — двинулся вслед за ним, поднявшись с кровати, Роман.
— Да не бойтесь, я ни папам, ни дедушкам звонить не стану, я просто узнаю, который час.
Генка дважды крутнул диск, из трубки, в наступившей тишине это все ясно услышали, отчетливо донеслось: «Два часа пятнадцать минут».
— Поздновато, — кладя трубку, вздохнул Генка. — Но ничего, я знаю, где живет аптекарша. Она живет с аптекой рядом.
Генка вынул из кармана коробок со спичками, положил на тумбочку.
— Пусть остаются, а то намокнут. — И пошел к дверям.
— Постой, — удержал его за руку Борис. — Ты что, на ту сторону хочешь, в село?
— А что, ты знаешь аптеку поближе, здесь, на острове? — криво и презрительно усмехнулся Генка.
— Одному тебе нельзя, и я с тобой, — с мрачным спокойствием сказал Борис.
— Может, еще и Романа прихватим? — насмешливо хихикнул Генка.
Роман почувствовал, как у него все сжалось внутри, он даже ощутил легкую тошноту. Нет, не от страха, он не был трусом и пошел бы с ними не задумываясь, умей он хоть немного плавать. Но сейчас он с отчаянием и оскорбительным бессилием думал о том, что вот и наступило то, чего он больше всего боялся, — его разоблачение. И не было никакого выхода. Генка, видимо, что-то подозревал и нарочно все время его испытывал. «Так какой все же выход?» — мучительно думал он. Отказаться, не пойти — посчитают не настоящим товарищем, трусом, а он к таким не относился. Сознаться, что не умеет плавать, — тоже позор.
И снова выручила Наташа.
— Идите вдвоем, одной мне будет страшно!.. — сказала она. — С нами останется Роман.
