ученике ремонтировщика. Кто он сам? Что у него за душой?..
В бригаде Павла, с легкой руки Володи, прозвали Сверчком. Он любил петь, но пел только для себя, в дни, когда машины шумят вокруг и пой хоть во всю мочь — тебя не услышат, в дни, когда все у него ладилось, все хорошо было.
Володя, видно, подслушал его пение. Однажды, когда бригада переодевалась у своих шкафчиков, Володя сказал:
— А Пашка-то у нас чистый сверчок. Как один останется, так и распоется. И славно поет, с душой.
— А он и есть сверчок, — подхватил Иван, может, вспомнил про «букашку», которую они видели в гальванической мастерской. — Фабричный сверчок. И пусть поет. Значит, ему в нашей бригаде нравится.
Павел покуда не метил далеко. Ему хотелось стать настоящим ремонтировщиком — зарабатывать побольше, побольше приносить денег домой. Маме трудно, в последние годы она часто прихварывает. Павел надеялся: когда он станет помощником ремонтировщика, мама сможет перейти со станков на работу полегче. Правда, теперь его брало сомнение: он начинал догадываться, что мама любит свою работу, любит свои станки и вряд ли оставит их добровольно…
Впрочем, вопрос об этом был еще впереди, а пока, если тяжко приходилось, Павел утешался подсчетом, что куплено для мамы и сестренок на его деньги: маме отрез на платье, Оле ботиночки, Насте стол, за которым она теперь делает уроки…
— Кажись, все, — раздался голос бригадира. Кореш распрямил спину, глянул на электрические часы, белевшие крупным циферблатом в конце цеха. Теперь, подумал, регистрация Вальки с Зинкой прошла, пожалуй, уж и свадьба шумит…
— Кореш, как там вытяжные?
— Кончаю.
— Сверчок?
— У меня все на месте. Сейчас валики разложу.
— Володька?
— Что — Володька? В ажуре.
Иван, не дожидаясь, когда его спросят, хлопнул ладонью по станине:
— В порядке.
— Тогда одеваем машину, — сказал Анатолий, и в голосе его прозвучало чувство облегчения: наконец-то развязались.
Кореш и Маянцев потащили по цементному полу металлические ящики, в которые утром кое-как были свалены катушки с ровницей и недомотки. Они разошлись на края машины и двинулись навстречу друг другу, выстраивая ряды толстых пушистых катушек с ровницей. Анатолий, вновь ставший нетерпеливым и нервным, держал палец на красной пусковой кнопке и смотрел на своих товарищей. Те, по двое с каждой стороны, сошлись и вновь стали расходиться: они теперь заправляли ровницу в вытяжные приборы.
— Осторожно, пускаю, — предупредил Анатолий и сильно вдавил кнопку.
Машина дрогнула каждой своей частью, зашевелилась по всей длине, со шмелиным жужжанием закружила веретена. Заячьи хвостики изжеванной шелковистой ровницы полезли из вытяжных приборов и тут же растаяли. За стеклом зеленого бункера закружилась неистовая метель.
Павел, постояв минуту, начал быстро собирать разбросанный там и тут инструмент и складывать в ящик бригадира. Довольная улыбка морщила губы Ивана: вот и кончилась смена, еще полчасика — и домой…
Нарастающий гул машины ходил по цеху от стены до стены. Был он ровный, чистый, но иной раз в нем возникал аритмичный стук. Анатолий, морщась, как от зубной боли, не хотел его слышать и тем напряженней ловил в шуме «англичанки». Наверно, это стукает инструмент, который собирает Сверчок. А еще так может стучать распаявшийся барабан, но ведь Кореш проверял барабан. Мало ли что может стучать в цехе, полсуток дремавшем и вдруг разбуженном гулом машины? «Ну и устал же я!..»
— Хорош, — сказал Анатолий негромко, самому себе, повернулся, чтобы нажать кнопку останова, и — тут раздался неприятный свистящий звук. Серая пыль брызнула из-за веретен где-то на середине машины. Затем что-то затрещало, клочья иссеченной тесьмы хлестнули по воздуху. Анатолий поспешно нажал черную кнопку.
— Сверчок! — крикнул раздраженно, — я говорил тебе — не оставляй распаянные лениксы!
— Я не оставлял, — откликнулся Павел без всякой обиды в голосе, с ноткой недоумения.
Иван Маянцев между тем присел как раз там, где на веретена комом намотались обрывки тесьмы, просунул руку под планку и стал ощупывать барабан.
— Ч-черт, — пробормотал, отдернув руку, и припал ртом к пораненному пальцу.
— Это не леникс, — сказал он. — Распаянный барабан.
Кореш, присевший у машины с другой стороны, пожалел, что не может стать сейчас невидимым.
Анатолий потемнел лицом, переспросил хрипло:
— Как — распаянный?
— Так, — ответил Иван спокойно, — щель в палец будет.
Кореш упорно смотрел в сумрак под станиной, в котором тяжело и кругло чернел барабан, и чувствовал: жжет ему спину, прямо меж лопаток, взгляд бригадира. Он знал — в такие минуты «Рыбников» странно дурнеет лицом. Ему совсем не идет сердиться.
— Кореш смотрел… Кореш, ты смотрел?
— Ну…
— Я же тебя не один раз спрашивал. Ты говорил — нормально.
— Ну, говорил.
— Как ты смотрел, дура! Глазами только, да?
Кореш наконец набрался храбрости, чтобы повернуться к Анатолию. Так и есть, глаза маленькие, горячие, губы прыгают, руки, сжатые в кулаки, ходят в воздухе, как поршни. Одна-единственная минута, в которую можно было успеть исчезнуть, потеряна, и ничего не оставалось теперь, как идти до конца. Кореш ощутил прилив дикой злости, закричал, размахивая руками:
— Лезть мне под этот барабан, что ли!
— Иван полез, — ответил Володя. — А ты как думал?
Анатолий кинулся бы на Кореша, но Володя бульдогом повис на его плечах.
— Чего ты вцепился в меня? Я его не трону, — говорил Анатолий, пытаясь высвободиться, и всем корпусом клонясь к Корешу, но Володя ему не верил и держал крепко. — Ты думаешь, я тебя не знаю? Я тебя давно раскусил. Временный ты человек. Уходи, совсем уходи из бригады!
— И уйду, — все больше злился Кореш. — Нужны вы мне. Только копаетесь. Краснов давно бы разделался с этой развалиной. Чего тут стараться? Чего из кожи лезть? Думаете, премию дадут?
— Ты это брось, — сказал Иван. — У Краснова все на месте.
— Да провалитесь вы, я лучше в колхоз пойду. Там еще спасибо скажут. Земле люди нужны!
— Ну и иди, — махнул высвободившейся рукой бригадир. — Только такие, как ты, и земле — обуза!
Кореш яростно пнул ящик с инструментом и быстро зашагал из цеха.
Едва шаги Кореша затихли, как Павел, чтобы разрядить тяжелое молчание, растерянно спросил, обводя всех глазами:
— Что теперь делать?
Володя поскреб в затылке, как раз там, где наметилась небольшая круглая лысинка, и присвистнул.
— Дела теперь ого-го. Вагон и маленькая тележка.
Анатолий наклонился к ящику с инструментом, выбрал гаечный ключ, вяло подкинул его на ладони и — сел на цементный пол.
— Пора уходить с этой работы. Зачем я здесь? Кто меня держит?
— Надо было проверить. Не догадался, — мягко возразил Иван.
Анатолий вскинул на него глаза, издевательски фыркнул
