— Как же, — Неах улыбнулся. — А воевать-то, оказывается, и не с кем было б. Недавно в книге прочитал. Индейцев-то давно со свету сжили. А кто остался, так тот в шляпе ходит и сторожем служит на маслобойне. Воевать-то, как видишь, приходится. Да не в Америке — дома.
— Гляжу я на тебя, Неах, и, по правде, не узнаю, — сказал Ирмэ. — Какой-то ты такой стал — прямо не тот. А ведь раньше-то? Ходил вроде сам не свой. Я так думаю, Неах, ты тогда ходил по Пробойной, а самому-то, небось, казалось — по Аляске по какой ходишь. Бывало?
— Бывало, — сказал Неах. — Да еще и теперь. Другой раз такое на ум взбредет — только рукой махнешь. Ляжешь спать — и не спится. И вдруг видишь будто дом. Стоит будто большой дом. Трехэтажный. И деревья растут. Сосны будто. А день ясный. Солнце светит. И будто стоит, понимаешь, у дома женщина, молодая совсем. Похожа на Волкову, — помнишь, в Рядах такая была? Будто стоит она и ребенка за руку держит. И вдруг понимаешь — Ряды. Грязи нет, вони нет. Какие же это Ряды? А вот знаешь — Ряды. Только другие, новые.
Под холмом проходил отряд. Слышалась тяжелая мерная поступь. Ать-два! Громыхая, ехали обозные тележки.
— А пароду-то все прибывает, — сказал Ирмэ. — Разгрохаем мы белых. В дым. Как скажешь, Неах?
— Хорошо бы, — задумчиво проговорил Неах. Но Ирмэ понял, что Неах говорит не о Полянске, а о чем-то другом, своем.
— Что хорошо бы?
— Хорошо бы разгрохать, — так же задумчиво сказал Неах. — Чтоб ничего не оставить. Ни выгона, ни яток. Ни черта.
«А, — понял Ирмэ, — Ряды».
— Улицу Сапожников, чортову канаву, срыть или спалить, — сказал Неах. — Какая это улица? Гроб. Могила. А на «ваху», за Мереей, построить новые Ряды. Дома чтоб большие, светлые! Зимой дров давать сколько хошь — на, топи. И хлеба сколько хошь — ешь-объедайся. Жри, леший! А ведь будет это, рыжий, знаешь?
— Года через три, что ли? — сказал Ирмэ. — Мне Лейбе, — помнишь, Неах, Лейбе Гухмана? — говорил то же. Другая, говорит, будет жизнь. А я тогда, помнится, думал: «Как же так? Навряд!» А теперь-то я думаю — будет.
— Будет, — твердо сказал Неах. — Этих бы только скрутить — тогда будет. — Он показал на Полянск. В Полянске горели огни. Была ночь.
— Скрутим, — сказал Ирмэ. — Ты только погляди — народу-то сколько привалило!
В темноте не видно было, сколько вокруг народу, но чуялось — много.
— Еще бы! — сказал Неах.
Над Полянском взвилась ракета. Потом — другая. Третья.
— Праздник у них там, что ли? — сказал Ирмэ. — Именины?
— Вроде. — Неах вдруг поднял голову. — Вот что, рыжий, — сказал он тихо, — не махнуть ли нам в город, а?
— Еще что! — удивился Ирмэ.
— Да ненадолго. На час. Поглядим — и ладно. — Неах заговорил совсем так, как когда-то на плоту говорил об Америке, горячо, захлебываясь. — Интересно же, ну!
— И не пробраться, — сказал Ирмэ. — Оцепили же город.
— Пройдем, — сказал Неах. — Не бойсь, проведу.
— Да не знаю, — нерешительно проговорил Ирмэ.
— Что там! Ненадолго же. На час. И потом, знаешь, может, чего проведать удастся. Понимаешь? Ты в разведку-то когда ходил? Ну, это вроде разведки.
Ирмэ вспомнил Малое Кобылье. Ходил, как же! Разведчик что надо. Герой!
— Ладно, — сказал он. — Пошли.
Сдурел, рыжий. Одно слово — сдурел. Ну, кому надо, чтоб тебя тут застукали? А застукают. Факт. Вот погоди — загребут на первом же перекрестке. Тогда — каюк. Тогда, рыжий, пиши пропало. Крышка!
Ирмэ, как бы случайно, приостановился. Глянул влево, вправо — нет пока никого. Пока тихо. Еще то слава богу, что Неах, ползком пробираясь мимо заставы, потерял бескозырку. А то — в кожанке, в бескозырке — ну ясно, что за птица… Первый же встречный патруль задержал бы и отправил бы в контрразведку… Эх, сдурел! Уговорили тебя, балду, и влипнешь. Влипнешь, как муха в мед. Чорт!
— Чего, рыжий, стал? — сказал Неах — Пошли.
Они проходили по узким, извилистым улицам «низа».
Если не знать — не скажешь, что город. Дома — одноэтажные, темные, грязные. Развороченная, в ухабах мостовая. Редкие подслеповатые фонари. Пусто. Ни души. Где-то воет собака. Глушь.
— Веселые места! — сказал Ирмэ. — Повеситься впору.
— Беднота же.
— Вот что. — Ирмэ остановился. — Повернем.
— Чего? — Неах искоса посмотрел, усмехнулся. — Чего это?
— Посмотрели — и будет.
— Ладно, — сказал Неах. — Дурака-то не валяй. Раз пошли — осмотрим как надо. Интересно же, чудила.
Под фонарем на разбитом тротуаре сидели двое мальчишек. Они, должно быть, только что вели оживленную меновую торговлю, но, заметив чужих, поспешно рассовали товар по карманам, опустили глаза и мрачно уставились себе под ноги.
— Здорово, орлы, — сказал Неах.
Старший мальчишка, лет девяти, остроносый и лохматый, в длинном не по росту отцовском пиджаке, сумрачно ответил:
— Здрасте.
— Чем торгуешь? — спросил Неах.
— А тебе что? — сказал мальчишка. — Проваливай.
— А я, может, куплю.
— Видали мы таких купцов, — проворчал мальчишка.
— Дурень ты, Ванька, — сказал Неах. — Может, и правда — куплю.
— Меня не Ванька, — сказал мальчишка.
— Ну, Петька.
— И не Петька.
— А как же?
— А так же.
— Дурень ты, Атакже, — сказал Неах, — и верно — куплю.
Мальчик захохотал.
— Ладно, — сказал он, — на, купи, — и вытащил из кармана складной ножик со сломанным лезвием и патрон от пули.
— Сколько? — спросил Неах.
— Фунт хлеба — и твое, — сказал мальчишка.
— А на деньги?
— А на деньги не меняем.
Неах порылся в кармане и нашел сухарь и кусок сахара.
— Нате, орлы, — сказал он. — А товар ваш мне не годится. Получай назад.
Мальчишки быстро поделили сухарь и — раз — в рот.
— Не нравится — не надо, — сказал остроносый. — А за сухарь — спасибо.
Ирмэ и Неах пошли дальше.
— Видать, у беляков тут не густо, — сказал Ирмэ.
— Не бойсь, — сказал Неах. — Купцы — те-то не голодают.
Мимо них прошел человек невысокого роста, в русских сапогах, в зимней шапке с наушниками. Он мельком глянул на Неаха, на Ирмэ и прошел. Потом остановился, постоял, подождал. Ирмэ потянул Неаха за рукав.
— Винта!
Но Неах не побежал. Наоборот. Неах убавил шаг. Он плелся еле-еле, пошатываясь, как пьяный. Ирмэ сразу же смекнул, что правда — так-то верней. Он тоже закачался, негромко запел:
Человек в шапке с наушниками повернул и пошел за ними следом. На углу он их догнал.
— Эй, ребята, — хрипловато сказал он, — закурить есть?
— Это как сказать, — пьяно и весело ответил Неах, — кому — есть, кому — нет.
Человек глядел на Неаха исподлобья, очень внимательно. Глаза у него были узкие, татарские.
— Ну, дай, — коротко сказал он.
Ирмэ достал кисет, закурили.
— Что, ребята, слышно? — сказал человек.
— Все, брат, на ять, — сказал Неах. — Гуляем. Видишь?
— Вижу, — сказал человек. — Выпили, что ли?
— Хватили маненько, — добродушно признался Неах.
— Не-е похоже.
— Что — не похоже?
— Непохоже, что хватили.
— Мы, брат, народ такой, — сказал Неах. — Выдул четвертную — и хоть бы что. Не узнаешь.
— Шапка-то где ж? — сказал человек — Спустил.
— Спустил! — Неах подмигнул. — Хорошая была шапка. Каракулевая.
— Да-а, — человек лениво пожевал губами, — жалко, конечно. А то, может, посеял.
— Может, посеял, — согласился Неах. — Кто его знай. Давай-ка лучше того, а? — Он щелкнул себя по горлу.
— Давай, — сказал человек, но не двинулся с места.
— Веди, — сказал Неах. — Ты тутошний, ты знаешь.
— Идем, — сказал человек, продолжая стоять.
И вдруг проговорил почти шопотом:
— Как там, ребята, а?
— Где там? — Неах сделал вид, что не понял.
— Ладно. Будет, — прошептал человек. — Не видишь, что ли, что свой. Ты мне скажи, чего вы там ждете, а? Вы только ударьте, а уж мы тут в тылу такую подымем заваруху — небу жарко станет. Понял?
— Кого ударить? Чего ударить? — недоумевал Неах. — Ты чего, мил человек, мелешь-то!
— Брось! — сердито сказал человек. — Ты вот что: ты запомни, что тебе скажу, и передай там кому надо. Понял? Вот: если завтра к вечеру не начнете — сами начнем, без вас. Терпенья нет. Понимаешь? Беляки тут перед концом совсем остервенели. Хватают подряд живого и мертвого. С нашей улицы троих расстреляли. Дай им, гадам, сроку — всех передушат. А эти стоят, ждут чего-то. Чего ждете-то?
Неах моргал, хлопал глазами, — не понимал.
— Смеешься, ей-богу, — сказал он. — Видишь, парни выпимши, так ты смешки. Не годится.
— Годится — не годится, — прошептал человек, — а так и передай: не начнете к вечеру — сами начнем, а ваше начальство под суд. За контр-революцию. Понял?
