По ту сторону моста, грозные ночью, стояли крепостные стены, древние, тяжелые, с бойницами, с круглыми воротами. Под мостом, черная, чернее сажи, протекала река Осьма.
Вдали на Осьме догорал пароход — он загорелся при взрыве арсенала. Вокруг хлопотали дубровцы, спасали, что можно. «Крепкие ребята, — подумал Ирмэ. — Что надо ребята!»
Иоганн нетерпеливо вышагивал по паперти. «Ругаться будет», думал Ирмэ, поднимаясь по широким ступеням вверх. Но Иоганн до того ему обрадовался, что и поругать забыл.
— Мне в штаб итти, а эти, — он показал на уснувших бойцов, — а эти спать легли.
— Иди, — сказал Ирмэ. — Я постою.
— На твою ответственность, — сказал Иоганн. — Помни.
— Ладно, — сказал Ирмэ. — Есть.
Иоганн было пошел и вдруг вернулся.
— А ты спать не хочешь? — глядя на Ирмэ поверх очков, тихо сказал он. — Ты устал.
— Поспал бы, — признался Ирмэ. — Да что поделаешь? Крути ни верти, а покараулить же кому надо.
— Ну, ничего, — сказал Иоганн. — Мы порядок в городе сделаем и отдохнем. Сухари есть?
— Есть.
Иоганн ушел.
Ирмэ проверил винтовку, заряжена ли, и, прислонившись плечом к колонне, задумался. Светало. Небо побледнело. Предутренний сумрак стоял над землей. В сумраке видны были река, холмы за рекой, перелески, поля. Там, за городом, лежала огромная страна — луга, леса, деревни и села. Рэсэфэсэрэ. Советская. Социалистическая. И вся страна воевала, дымилась, горела. Рэсэфэсэрэ — это не просто. Это кровью завоевать надо.
Раз как-то в такое-то вот утро Hoax разбудил его стуком в окно. «Батька помирает, — топотом сказал он. — Два дня не ел. Хлеба нет, понимаешь? А теперь вот — как захрипит. Вижу — помирает. Я — за тобой. Пойдем, а?»
Нохем тогда не умер. Его только потом, в тюрьме, доканали.
А вот Неаха убили.
Ирмэ стоял недвижно, положив руки на дуло винтовки. Так. Неах убит. Убит товарищ, друг, с которым вместе росли, голодали, по огородам рыскали. Так. Однако рано ты умер, Неах. Рано. Посмотрел бы на Моню, как его Семен стережет, чтоб не ушел, чтоб «барчук» не ушел, — понравилось бы. Да.
Громко стуча по каменным плитам тяжелыми солдатскими сапогами, Ирмэ медленно прошелся по паперти собора.
«…зимой дров сколько хошь — на, топи. И хлеба сколько хошь — ешь объедайся. Жри, леший. А ведь будет это, рыжий, знаешь».
— Знаю, Неах. Будет.
Ирмэ споткнулся обо что-то, чуть не упал. Он вскинул винтовку и, отступив, крикнул;
— Кто?
В ответ послышался густой храп.
Ирмэ осторожно подошел, взглянул и — тьфу ты! Кого испугался, рыжий?
Прислонившись спиной к двери, полусидя, спал Иолэ Кузнецов, а поперек, положив голову Иолэ на брюхо, спал другой боец, рослый парень с оспенным лицом, тот самый, что пристал к отряду у хуторов за Ипатовкой. Оба храпели во всю мочь. У парня рубаха была изодрана в клочья — это, должно быть, когда лез в гору.
— Окоченеет он так, дьявол, — проворчал Ирмэ. Он немного подумал, вернулся и, сняв с себя куртку, накрыл парня. — Спи!
Начиналось утро. Сумрак рассеялся. Ясно видны были город и вокзал, и река, и холмы за рекой, и леса, и поля. Огромная страна. Рэсэфэсэрэ.
На вокзале загудел паровоз — уходил бронепоезд. Он свое сделал — и возвращался на фронт. Мешкать нечего. Каждый час на счету. Город взят. Город Полянск взят. Но война-то еще не кончилась. Война продолжается.
Начальная школа.
Учитель.
Сирота — знаменитый кантор.
Что?
Поди сюда.
Ирме, да?
Я.
Ты.
Хорошо.
Не так.
А теперь так.
Комментатор Библии.
Да.
