— Твой знакомый сунул мне, когда я с ним в клинике прощалась, а ты ушла за отчетом. Сказал, чтобы выпили за его здоровье.
— Вот как…
— Но я решила, что за его здоровье пить мы не будем. Мужик он и так крепкий, по глазам видно, а вот за наше выпьем. Пойдет?
Ольга пожала плечами. Чесночный запах от дымящейся картошки приятно щекотал ноздри. Отчего же не выпить, в конце концов, чай, не отравленная. Паленую водку Родионов не стал бы везти в такую даль, даже если бы очень сильно желал Ольгиной смерти.
Селедка, как и ожидалось, оказалась сильно убита уксусом, но с чесночной картошкой и охлажденной в прохладной воде водкой пошла очень даже неплохо. Соленые ржаные сухари тоже оказались кстати. Ольга и не знала, как соскучилась по простой родной пище. Почему-то сама она давно не отваривала картошки с чесноком, а, казалось бы, это такое простое решение вернуться хотя бы запахами домой.
Выпили они хорошо. Лара говорила о чем угодно, кроме Родионова. Причем, к удивлению Ольги, она отбросила все свои ироничные замечания, критику, язвительные оценки и на один вечер превратилась просто в мудрую собеседницу, внимательную, ободряющую. Расчет Ларин, если он был, оказался верным. После второй рюмки Ольга развеселилась, после третьей рюмки, отвыкшая от крепкой выпивки, она погрустнела, а после четвертой начала говорить. Много, долго, подробно. Начала с Родионова, перескочила на беременную Динару, потом вернулась в прошлое, к истории матери. У нее все сплелось в один клубок, сознание воспринимало все вместе как череду неприятностей, трагедий, она пыталась попутно найти объяснение событиям своей жизни, искала логику там, где ее нет, взаимосвязь, к концу исповеди окончательно запуталась и разрыдалась. Лара все это время слушала молча, подливая водки и наполняя тарелку закуской. Дождалась, когда она выплакалась.
— Давай-ка я постелю тебе у меня сегодня. Не пойдешь же ты домой в таком состоянии. Выспишься, если что понадобится — я рядом.
Ее голос звучал удивительно заботливо. Ольга почувствовала себя спокойно и уютно, как под пуховым одеялом в холодную ночь. Она покорно дала себя уложить и довольно быстро уснула, хотя во сне еще всхлипывала несколько раз. Но этого она уже не могла знать, это наблюдала Лара, просидевшая рядом с ней не один час, разглядывающая ее лицо, хмуря брови. Она тоже слегка опьянела, но ее разум алкоголь не одурманил в такой степени. Напротив, ее мысли, странные, болезненные, словно крикливые летучие мыши, были пронзительны, ясны и не давали ей уснуть.
На следующий день они как ни в чем не бывало отправились на работу. Ближе к шести вечера Панова зашла в кабинет доктора Виеры и попросила ее помочь со статистикой по беженцам, рождаемости среди них и распространенности разных заболеваний. Нестор Мертц в качестве регионального советника теперь требовал со всех офисов регулярные сводки.
— Нестор просил прислать отчеты, а у меня почему-то не все данные есть.
Лара уже закончила прием больных и что-то писала в своем блокноте. Выслушав Ольгу, она кивнула и достала папку сводок.
— Тебе когда нужно?
— Сегодня, завтра, послезавтра. Как успеешь.
— Я тебе подготовлю. Хотя по новым беженцам у меня еще нет достаточно данных. Он, наверное, и это требует?
— Но мы же не метеоры. Что сможем, то внесем в отчет. Он же здесь был, знает ситуацию.
— Повышение, как правило, меняет человека. Начинает смотреть на людей как на идеальных исполнителей и забывает, что был в их шкуре.
— Надеюсь, что все не так плохо. Послушай, — Ольга замялась. — Не знаю даже… Наверное, не к месту, но… насчет того разговора, у тебя дома… я бы не хотела, чтобы это стало известно еще кому-нибудь.
Лара молчала.
— Ну ты понимаешь? Это личное, зря я вообще тебя нагрузила своими проблемами.
— А жить с таким грузом в душе было бы легче?
— Нет, но ты-то тут вообще ни при чем. Зря я…
— А я думала, ты мне как другу… А ты теперь жалеешь. Лара постукивала карандашом по столу, подперев подбородок.
— Да нет, не поэтому.
Ольга не находила слов. Глупо все звучало. Но она действительно жалела, жутко жалела, что рассказала все Ларе. Ей было отчего-то страшно, хотя ну какая угроза могла исходить для ее тайн от Лары? Здесь в округе не было никого, кому были бы реально интересны личные проблемы Ольги Пановой.
— А мне твоя история показалась интересной. Особенно о матери.
Ольга вспыхнула.
— Я бы не хотела больше это обсуждать…
— А жаль. У меня много мыслей по этому поводу. Хотя бы потому, что меня бросил отец. Я даже не знаю, кто он был. Турист, миссионер, прощелыга — я не знаю.
— Как это — не знаешь?
Панова оторопело смотрела на то, как спокойно об этом говорит Лара, ни один мускул на лице не дрогнул.
— А вот так. Знаю, что был белый, тубаб, а может, мулат, кто знает. Но белая кровь точно была. Обрюхатил мою мамочку и был таков.
— Подожди, так ты мулатка?
Лара расхохоталась.
— Ну ты даешь! Разве не замечала?
— Да я же не разбираюсь…
Ольга растерянно хлопала глазами и разглядывала Лару. Ну, чуть более светлая кожа, чем у других, но не так, чтобы распознать мулатку. К тому же она подкрашивала брови черной краской, отчего ее лицо сливалось с подобными лицами гамбиек, обожающих густо красить брови.
— Даже странно. Мне казалось, это сразу бросается в глаза, и я удивлялась, почему ты не спрашиваешь, откуда во мне белая кровь.
— Так ты никогда не видела отца?
— Нет, никогда. У нас на острове заправляли католические миссионеры, а африканцы — фанатики во всем: если уж верят, так до глупости, до фанатизма, без разбора. Мать прозвали проституткой, меня, выделяющуюся на фоне чисто черных детей, отдали в миссионерскую школу на том же острове. Впрочем, я и мать мало видела. Мамаша тоже вскоре от меня отказалась, спихнув миссионерам. Ее унижали и делали больно, она в ответ сделала больно мне. Ведь я в ее глазах была источником всех бед. Я родилась и испортила ей жизнь. Без меня было проще. Без меня было легче. Хорошо, что я не котенок, а то меня бы просто утопили. А так всего лишь отдали к монашкам в приют. Повезло. А потом повезло еще больше, я прорвалась, попала в число тех, кого отправили на учебу в Россию. Но это было много позже. Как-нибудь расскажу. А растила бы меня мамаша, так бы и жила в хибаре, питаясь самой дешевой рыбой.
— Прости, я не знала…
— А нечего прощать. Просто я тебя понимаю, почему ты ушла от матери. Я бы тоже не простила.
— Да я как-то уже не знаю. Отец пишет душещипательные письма, пишет много о матери, передает ее слова. Вдали от них моя злость немного поубавилась, честно говоря.
Тут Лара вскинула голову, как львица, почуявшая опасность.
— Не верю своим ушам. Быстро же ты переменила мнение. И что ты думаешь? Когда вернешься, побежишь опять к своей мамочке? Все простишь?
— Не знаю. А ты бы как поступила?
— Я бы? — Лара презрительно пожала плечами и тряхнула кудрявыми волосами. — Да ни за что. Я уже сказала, что думаю о таких родителях. Она предала тебя. Но прежде всего — того ребенка. Если она бросила того ребенка — она так же легко могла бросить и тебя. Понимаешь, Ольга, она любила тебя только потому, что обстоятельства твоего рождения были чуть удачнее, чем обстоятельства рождения того ребенка. Как и мой папаша. Я уверена, что он потом заимел кучу детишек, но в удобное для него время. А черномазая африканка с заброшенного острова не была ему удобна. И твоя мать такая же.
— Ну почему ты так думаешь? — тихо запротестовала Панова. — Она могла меня и просто так любить, просто созрела для ребенка.
— Как это — созрела? Это что — фрукты для пирога, созрела, не созрела. Ребенок — это живое существо. Его нельзя бросать. Тем более…
— Что?
— Не знаю, как там у вас, в России, но у нас это практически всегда значит смерть. Никто толком не заботится о подкидышах, брошенных матерями. Она не могла этого не знать. Она обрекла своего ребенка на смерть.
— Но ребенка определили в детский дом. Она ведь выжила. Мать ей даже помогала…
Ольга поймала себя на том, что защищает мать. А ведь совсем недавно обвиняла ее с не меньшей яростью, чем сейчас это делает Лара.
— Знаешь, почему ты так сейчас рассуждаешь? — Лара усмехнулась недоброй усмешкой. — Потому что ты украла у того ребенка мать.
— Я? Что ты говоришь такое? Это абсурд!
— Ты так думаешь?
— Но это несправедливо! — воскликнула Оля с таким жаром, словно наконец-то нашлось утверждение, на которое можно праведно возразить. — Я родилась намного позже и никак не могла украсть мать у Риты. Это было решение мамы. Я тут ни при чем.
— При чем. Ты получила всю ее любовь. Ты получила теплый дом, ласковые руки. Заботу. Нежность. Внимание. Ты получила все. Если бы ты не родилась, возможно, та девочка оказалась бы более удачливой.
