Еще не обстрелянные, но уже всласть пострелявшие, еще не взрослые, но уже курящие, юнги теперь настойчиво требовали:
— Когда же нам дадут погоны и ленточки? Что мы, не люди? Или присяги не давали?
Кравцов устал объяснять нетерпеливым:
— Без ленточек на флот не выпустят. Но, видать, Москва еще не придумала для вас надпись. А погоны шьются…
Когда лед на соловецких островах потемнел, готовый растопиться под лучами солнца, а первые ондатры уже покинули свои зимние хатки, Аграмов издал строжайший приказ:
— Всем юнгам, исключая больных, спать нагишом!
За долгую зиму юнги привыкли к кальсонам и тельняшкам. Без тельняшки — еще ладно. Но вот снимать вечером кальсоны и залезать под холодные простыни голым… брррр! Россомаха каждый вечер исправно циркачил по этажам нар, проверяя юнг. Бесцеремонно запускал руку под одеяла, щупая:
— Чего это у тебя надето?
— Ой, не надо, — визжал Коля Поскочин, — я щекотки боюсь.
— А что тут… такое шершавое?
— Да я полотенцем вафельным обернулся.
— Ты у нас неженка… снять! — Словно эквилибрист на проволоке, Россомаха полз под потолком дальше. — А это что?
— Трусы, — отвечал Финикин, прежде обдумав ответ.
На это следовала бурная реакция старшины:
— Скажи пожалуйста, какой барин нашелся! Он еще вздумал в трусах спать… Не смеши публику — снимай сразу же!
В шесть часов утра юнгам разрешалось натянуть на себя только парусиновые штаны от робы. Им устраивали хорошую пробежку строем по лесным дорогам, километра в два-три.
— Дышите! — кричал Кравцов, бежавший с юнгами рядом.
Юнги бежали. Юнги дышали. Юнги привыкали.
Рыбаки уже выходили в море на весенний лов, и в губе Сосновке выросла гавань юнг — там толпились новенькие шестерки, туда прибыли из Кремля катера и вельботы. Сонные тюлени грелись рядом со шлюпками, вытащенными на берег, лениво играли с детенышами-бельками. Но когда юнга рисковал вступить в их игру, тюлени яростно шипели, как кошки, и не спеша култыхали на ластах к воде. Под берегом росли горбылистые березы. Вода гавани часто «задумывалась», как говорят поморы, — перед отливом. Далеко в море убегали камни-поливухи, на которых любили сидеть чайки — белые, с острыми носами. Под бутсами юнг лопались ягоды морского винограда. Визжала, словно сырой песок, морская капуста — ламинария.
Занятий по теории юнги не прекращали. Но с наступлением лета Аграмов решил ускорить физическую подготовку, чтобы юнги — с берега! — хлебнули моряцкой жизни. Условия для закалки моряка были на Соловках идеальными.
Однажды вечерком Аграмов посетил камбуз. Молча, насупив брови, он ходил между столами. Иногда остановится, сцепив пальцы рук за спиной, расставит ноги, словно чугунные кнехты, и упорно следит, как юнга старательно приканчивает свой ужин…
— Очень долго жуете! — заявил начальник Школы. — Так дело дальше не пойдет. Здесь вам не харчевня для извозчиков, а флотский камбуз. Привыкайте есть быстро. На кораблях это необходимо…
А далее он произнес речь, будто пропел возвышенную сагу о веслах и парусах. Еще неизвестно, какими путями пойдет развитие флота дальше, но ясно одно, что шлюпка всегда останется главным инструментом в воспитании моряка. Невозможно перечислить все те функции, которые исполняет шлюпка в быту флота. Легче сказать о ее последней, как бы заключительной роли в жизни моряка — при гибели корабля шлюпка его спасает!
— Прошу, — сказал Аграмов, — повторить теорию и устройство шлюпки. Вам предстоит масса удовольствия, сопряженного с тяжким трудом. Обещаю романтику и мозоли тоже! Не только на руках, но и на тех местах, что в былые времена использовались для сечения… В итоге практики у вас должны развиться сноровка, глазомер, быстрота реакции на опасность, способность выходить из критических положений. Ваша воля укрепится. Наконец, что самое главное, вы заглянете в бездну моря…
Аграмов считался лучшим знатоком шлюпочного дела в стране, он был автором учебника по шлюпке, который составил до войны для подготовки офицеров флота СССР; теперь эту книжку штудировали и юнги.
С камбуза Савка возвращался печальный.
— Ты чего, словно муху проглотил? — спрашивали его.
— Да так… особых причин нету.
На самом деле причина была. Савку буквально уничтожила фраза Аграмова: «Вы заглянете в бездну моря». Сколько уже раз, когда другие купались, он сидел на берегу, отнекиваясь, — мол, не хочется сегодня. А теперь перед ним открывалась пучина, и не было сил сознаться перед товарищами в неумении плавать. В этот день Савка не просто заснул — он погрузился в сон, как в омут, его затягивала страшная, свистящая воронками глубина… Бездна!
Ранняя побудка сорвала юнг с коек, как по боевой тревоге. Схватив штаны от робы и надевая их на бегу, через пять секунд юнги занимали место в строю. Следовала команда: «Бего-ом… арш!» — начиналась обычная пробежка. Но сегодня Кравцов повел роту в другом направлении. Рулевые дружно топали к роте радистов. Вот и крутой спуск — прямо с обрыва к озеру Банному…
Савка, работая локтями, сказал на бегу:
— Не может быть, чтобы сейчас… вода-то еще холодная!
Он еще не верил, что его разоблачение состоится сегодня.
Кравцов, стоя на берегу, уже взмахивал рукой:
— Первая шеренга… в воду! Вторая… пошла!
Взметая каскады брызг, рушились юнги на глубину. Шеренгами — по четыре человека в каждой. Задние ряды уже поняли, в чем тут дело, и торопились снимать штаны, которые бросали тут же, где стояли. Савка штанов не снял, а даже крепче вцепился в них.
— Двенадцатая шеренга… в воду! — кричал лейтенант.
Послышался чей-то жалобный вскрик:
— Я не умею плавать. Скажите, чтобы задние не толкались.
— Еще что выдумал? В воду! Задние тебя поддержат…
Глубина начиналась сразу от берега. Боком-боком, таясь товарищей, Савка нырнул. Но не в озеро, а в кусты! Бежал в лес. Прочь от роты. Как можно дальше от своего позора. Казалось, его преследует издевательский хохот: «Смотрите, он не умеет плавать!» На секунду заскочил в пустой кубрик, схватил свою робу. Отчаявшись, весь исколотый когтями шиповника, вломился в бурелом. Бежал так, словно спасался… В просветах сосняка студено блеснуло призывное море. Вот она — его колыбель.
Так любить это море и не уметь плавать. Савка учился со страстью, самозабвенно поглощая все, что ему щедро отпускалось флотом: макароны и формулы, наряды вне очереди и теорию навигации. Сейчас рота, искупавшись, еще с влажными волосами, шагает на камбуз, а он сидит здесь. Потом рота с песнями двинется в класс, а он останется здесь же…
Савка с берега наблюдал, как птенцы чаек, едва вылупись из яйца, уже плавали в море. Это они умели от рождения. Но зато от рождения им не дано умение летать. Исподлобья Савка хмуро следил, как чайка приучала к полетам своего сыночка-чабара. Птенец старался подражать матери: махал крылышками, бежал по мокрой отмели, но оторваться от нее никак не мог. Все попытки кончались позорным финалом — чабар с разбегу втыкался клювом в песок и тут же получал хорошую трепку от мамаши. Тогда он дезертировал от маменьки в воду, где стихия бездны была ему близка и понятна.
И, наблюдая за чабаром, Савка вдруг спросил себя:
— А разве человек от рождения не создан для воды?
Блуждая по лесу, он слышал разливы горна, уже зовущего роты на обед. Издалека доносило знакомый припев:
Это в бой идут ма-тро-сы!
Это в бой идут мо-ря!
Может, лучше выйти из леса и честно заявить, что плавать он не умеет, а воды боится? Ну конечно. Все станут хохотать, как помешанные. Но смехом дело не кончится. Возьмут за руки, схватят за ноги. Потащат на самую глубину и плавать выучат. Но у Савки не хватало силы воли на такое крутое решение… Вечером опять из-за леса его окликал горн. Весь день он проползал по холмам и низинам, безо всякого аппетита ел морошку и прошлогоднюю кислую клюкву. Кое-где встречались березы с забытыми банками — он попил из них соку. Наступала ночь. Отчаяние становилось острее.
