Пит Рушо - Маленькие московские сказки

Владимир Борисович рассказывал студентам про злого царя Иоанна и все время потешался над ним.

Потому что действительно смешно, когда человек сам про себя говорит «се азъ великий князъ» и при этом не умеет говорить «был» или «не был», а говорит «бяше» или «не бяше». Еще доктор Владимир Борисович рассказывал, что у Страшного царя как-то раз от злости вылезли волосы на голове, и он стал лысым. Доктор смеялся и от смеха так встряхивал головой, что очки перелетали через аудиторию, и студенты их ловили.

Надо сказать, что все это очень не нравилось самому Страшному царю Иоанну, сидевшему на полке в книжке с картинками. Конечно, царю не нравилось, когда Владимир Борисович с аккуратной седой бородкой, в белоснежной сорочке и темном костюме, рассказывал про него, каким царь был на самом деле. И царю не нравилось, что в перерыве между лекциями доктор отправлялся в столовую обедать и балагурить со студентами. А сам Страшный царь Иоанн, с вылезшими от злости волосами и вытаращенными глазами, в одежде, расшитой драгоценными камнями размером с кулак, такими тяжелыми, что трудно шевельнуться, сидел сплющенный в старой книжке. И злился. Злился на доктора Владимира Борисовича прежде всего за то, что тот его совсем не боялся. А Страшный царь Иоанн когда-то разрушил свою собственную страну и воевал со всеми соседями, и перебил столько людей, что под старость сбился со счета. Вот каким он был страшным! А Владимир Борисович его не боялся.

Как-то раз доктор засиделся за книгами. Стемнело, в маленьком старом кирпичном доме под соснами никого уже не осталось, только доктор сидел и читал, и на столе его горела лампа. Доктор Владимир Борисович достал с полки ту самую книжку, раскрыл, и тут же от цветной картинки отклеился Страшный царь Иоанн, оставив некрасивую дыру на странице. Он запрыгал по столу и закричал как можно страшнее:

— Се азъ! Великий князъ! Бяше!

Доктор Владимир Борисович, конечно, услышав такое, очень развеселился и начал смеяться, встряхивая головой от удовольствия, и очки соскочили у него с носа. Но и без очков он прекрасно поймал двумя пальцами Страшного Иоанна, взял банку клея и кисточкой аккуратно намазал Иоанна с изнанки. Потом Владимир Борисович не спеша проверил, где верх, где низ, и приклеил Страшного Иоанна на то место в книге, откуда тот выскочил. Доктор исторических наук расправил складочки на Страшном Иоанне и промокнул его чистым листом бумаги. Потом погрозил ему пальцем и сказал:

— Бяше не бяше, а книжки портить нельзя! Доктор Владимир Борисович подобрал свои очки, потушил лампу, по дорожке среди сирени и сосен дошел до станции и поехал домой на зеленом вечернем поезде. Он тихо сидел в вагоне у окошка, а когда вспоминал, что с ним произошло, смеялся в усы и потряхивал седой головой.

Когда становилось уж очень холодно, продавец горячих сосисок заходил погреться к часовщику в часовую мастерскую.

— Послушайте, друг мой, — говорил часовщик, снимая чайник с огня, — вот, что я думаю: надо соединить чайник с часами.

Часовщик брал большой зеленый жестяной будильник и для убедительности прикладывал его к зеленому эмалированному боку чайника.

— Смотрится хорошо, — соглашался продавец сосисок, вытирая платком оттаявший иней с усов, — и тикает, и пар идет. Замечательно!

— Это само собой! Вещь очень красивая, кто спорит. Но смотрите, если сделать часы такие, чтобы не вся сила времени переходила в треньканье и движение стрелок. Можно, например, убрать секундную и минутную стрелки, оставить только одну часовую. Ход сделать потише. Тик-так, тик-так, – шепотом пел он, дирижируя чайной ложечкой, — тогда избытки времени, которое мы сбережем на движении стрелок и звуке, по специальному желобку из таких часов будут стекать в чайник. И из чайника можно будет налить минут пять-десять тому, кто не успел сделать что-то важное. Вот! – часовщик показал через замерзшее окно на мальчишку, опоздавшего на автобус.

— Мысль неплохая, — согласился продавец сосисок, согревая руки стаканом чая, — но, полагаю, вскоре подойдет следующий автобус, мальчишка сядет в него и уедет. Жизнь наладится сама собой.

— У вас-то свободное время остается? — спросил часовщик.

— Если не отвлекаться на глупости, время остается. Вот написал простой стишок про синего Медведя. Послушайте:

— Так что все в порядке: сосиски продаю, стихи пишу. А вы последнее время стали подолгу засиживаться за работой. Проходил я тут как-то раз мимо поздно вечером, гляжу, у вас свет горит.

Опять делаете часы с танцующими фигурами?

— К сожалению, нет. Просто приходится каждый день наводить порядок в мастерской.

— Простите, — сказал продавец сосисок, — но никакого особенного порядка я что-то у вас тут не замечаю. Все как обычно…

— Видели бы вы, что здесь творится! Просто беда!

— Не пугайте меня. Объясните, что происходит?

— Гном повадился, — сокрушенно вздохнул часовой мастер, — это ужас какой-то! Три дня назад вылез прямо из метро, и сюда. Ни «здрассьте», ничего. «У вас, — говорит, — здесь клад зарыт». Все вверх дном перевернул. Безобразник. Ничего найти не может и никак не уймется. То уйдет обратно в метро драгоценные камни искать, то опять ко мне возвращается. Дикий какой-то гном. Ничего не соображает, талдычит про клад и точка. Думаю, он чуточку ку-ку, — и часовщик побарабанил себе пальцами по виску.

— Действительно беда! — согласился продавец сосисок, — с гномами вообще шутки плохи, а с такими и подавно. Лет десять назад был у меня один знакомый…

В это время из стены послышались удары, обои оторвались, грохнулись куски разбитого кирпича, и в облаке пыли и морозного пара появился среднего роста гном в красном колпаке и с киркой в руке.

Через пробитую стену гном втащил мешок с гремящими инструментами. Борода мешалась у него под ногами. Злобными черными глазками он опасливо посмотрел на людей. Гном стал быстро ходить по часовой мастерской, заглядывая во все углы, он простукивал маленьким молоточком стены, принюхивался и ворчал. Потом киркой поддел плинтус и оторвал его. Под плинтусом, среди пыли, гном отыскал потемневший от времени пятак. Глазки гнома увлажнились от слез счастья, на его суровом морщинистом лице засияла улыбка. Он подпрыгнул от радости, хлопнул себя рукой по коленке.

— Я же говорил, у вас здесь клад! — завопил он, подбрасывая в воздух монетку, вышедшую из обращения много лет назад.

— Нашел! Я, Гурдунген, нашел ценный клад! — гном Гурдунген разглядывал старый пятак, гладил его заскорузлой ладонью и вертелся в танце, пока торговец сосисками и часовщик драным ватником и фанеркой заделывали дыру в стене.

— Дорогой Гурдунген, мы очень за тебя рады, — сказали они почти хором, переглянулись и пододвинули ему стул, чтобы он, наконец, перестал подпрыгивать и орать. Гном недоверчиво спрятал монетку в глубокий карман, на стул положил мешок с инструментами, а сам взгромоздился сверху, все время проверяя, не оставил ли он без присмотра какую-нибудь вещь. Было видно, что гном очень опасается за сохранность своего имущества.

— Успокойся, — велел гному часовщик, — мы сейчас за тобой подметать будем, а ты сиди и не ерзай, вредитель!

Потом, когда был наведен порядок, и из плотно законопаченной дыры уже не тянуло холодом, они втроем сели пить чай с вареньем и свердловскими слойками. Продавец сосисок читал стихи про синего Медведя, про Лису, про Зайца. Часовой мастер показывал часы с вращающимися циферблатами, по которым плыли Солнце, Луна и звезды. А гном Гурдунген рассказывал захватывающие истории о том, как его дед пятьсот лет долбил тоннель в норвежских скалах, подружился с местными кобольдами и после опаснейших приключений во время войны с троллями все-таки нашел спрятанное в горах полторы тысячи лет назад золотое копье викинга Нурби Быка.

Всем троим было очень уютно и хорошо вместе. Потом гном стал прощаться, ему пора было уходить.

— Спасибо, — сказал Гурдунген настолько учтиво, насколько это вообще возможно для гнома.

— Чай, варенье и булочка были очень вкусными. Позвольте с вами расплатиться! — и гном положил на стол самое дорогое, что у него было — потемневший старый пятак.

— Ку-ку! — сказали ходики на стене.

После уроков, музыкальной школе на углу Мерзляковского и Медвежьего переулков, что возле Никитских ворот, на парте в пустом классе сидел Федя и смотрел в окно. Шел снег. Снежинки медленно падали, наполняя весь мир тишиной. Но в тишине чувствовалась музыка. «Сейчас я это дело сыграю», — подумал Федя, достал деревянную блок-флейту и набрал побольше воздуха. Он представил, что окно разделено нотными линейками. Дело было сделано: теперь, когда снежинка подлетала к раме, Федя определял, на какой линейке она находится, и дудел.