— Не кошка ли свалилась, — сказала в сенях мать.
Петьке смешно стало. Он принялся болтать ногами, смотреть по сторонам. По улице ходили люди и не видели его — видно, принимали за трубу. Вдруг Петька услышал, как отец приказал сестре:
— Маришка, взгляни на крышу!
Маришка выбежала на дорогу, взглянула на трубу — и у неё подкосились ноги.
— Ты… ты… ты?.. — залепетала Маришка.
— Нет, не я, — засмеялся Петька.
Маришка вдруг крикнула:
— Па-па, это он! Он!
Петька соскочил с трубы, прогремел по железу и ухнул с крыши в хлев. Он мягко шлёпнулся и по пояс погрузился в навоз.
— Что там прогремело? — спросил отец.
— Он на трубе! — кричала Маришка.
— Кто он-то? — спросила мать. — Скажи толком.
— Да он же, он, — повторяла Маришка. — Сидел на трубе. Сама видела.
* * *
Петька выбрался из холодного навоза, шмыгнул в подворотню. Он слышал, что все кинулись за Маришкой в хлев, рванул через дорогу, сбежал к пруду, искупался, переполоскал одежду и повесил сушиться на ракитовый куст.
И пока всё сохло на солнце, он лежал на траве, смотрел в небо и думал, почему же его не подняло кверху…
Васькиного отца звали Пантелеем, а человеком он был особенным. Он очень любил курить, и за это его звали Длинным Перекуром. За глаза, правда, звали, но потом забыли его настоящее имя, привыкли к прозвищу. Курил Пантелей днём и ночью, курил в погоду и непогоду, курил за работой и на отдыхе; хотя, когда курил, то и не работал, и выходило, что главной его работой было курево. Сядет он на пень или на бревно и смолит, смолит папиросу за папиросой и смотрит в землю, а перед обедом и ужином — на солнце или на часы, чтобы еду не прокурить.
Петька как-то заинтересовался этим человеком и спросил у друга:
— Вась, а ты отца своего любишь?
Васька, не думая, ответил:
— Нет. Я матерю люблю. Он только курит — всех продымил табачищем. Твой отец вот не курит, тебе хорошо.
— Ага, — ответил Петька, — мой не курит. А твой почему всегда курит?
— А не знаю, — ответил Васька. — Мать говорит — от лени, а дедушка сказал, что он ушибленный.
— Как — ушибленный? — спросил Петька.
— А не знаю. Дед говорил, что его маленького поймали с табаком и бить стали, вот и ушибли; он не бросил, а стал всё время смолить.
— Ну, Вась, это неправда, — возразил Петька. — Это тебя обманули. Ты у него спросил бы у самого.
— Спрашивал, — ответил Васька, — а он ругается.
— Вась, а хочешь, я спрошу?
— Он тебе спросит, — ответил Васька. — Ты лучше с ним не связывайся.
Петька не внял советам друга — наоборот, его сильнее взяло любопытство, и он стал присматриваться к Васькиному отцу, выяснять, с чего он курит. Спрашивать об этом он не решился: наверное, все у него об этом спрашивают, надоели, и он на всех злится.
Петька придумал одну хитрость: он решил подружиться с Длинным Перекуром, с Васькиным отцом, а друзья между собой тайны не держат, сам расскажет.
Однажды в воскресенье он заметил Длинного Перекура у колхозного Сарая. Тот сидел на тележной оглобле и курил. Петька разбежался и прямо перед ним нарочно споткнулся, растянулся на траве и заканючил, зажав коленку.
— Куда же ты нёсся? — спросил Длинный Перекур. — Голову так сломить можно.
— Не знаю куда, — ответил Петька, сморщившись так, словно у него слезла кожа с колена или отпала коленная чашечка.
— Не знал, чего же энергию тратил? Надо беречь энергию.
— Беречь-беречь, как её беречь? — спросил Петька, гладя коленку.
— Придумай как, — ответил Длинный Перекур. — Вот и мой бузотёр гоняет без дела…
— А он где? — спросил Петька.
— Это мне никогда не известно и надобности нет знать, — ответил Длинный Перекур. — Своих забот позарез.
— А каких? — спросил Петька.
— Разных, — ответил он и, зевая, широко раскрыл рот.
Зевал Длинный Перекур долго и протяжно, мычал и стонал. А когда закончил зевок, то так страшно и громко гавкнул, что Петька от испуга прыгнул в сторону и упал.
Длинный Перекур захлебнулся от смеха. От папиросы посыпались искры, а из ушей и глаз повалил дым. Петька тоже засмеялся.
— Э-эх, смельчаки, — произнёс Длинный Перекур и опять засмеялся. — На воробьёв вам только охотиться с такой смелостью.
Петька прослушал его изречение и прыснул. Длинный Перекур засмеялся следом за ним.
— Я думал, что крокодил рявкнул, — сказал Петька. — Так страшно, аж коленки подкосились.
— А я смотрю: стоял опёнок — и нет его, лежит уже.
Петька снова прыснул. Длинный Перекур загрохотал опять и замахал руками.
— А Васька тоже боится? — спросил Петька. Длинный Перекур не смог ответить от смеха, но лишь он остановился и перевёл дух, как Петька снова рассмешил его и смешил, пока тот не обессилел.
— Всё, всё, конец, — заявил тот. — Живот надорвётся. Больше у тебя ко мне дел нет, дай мне занятие найти.
— А чего делать? — сказал Петька. — Курить лучше.
— Оно, разумеется, лучше. — Длинный Перекур запыхтел папиросой, зачмокал губами и проглотил весь дым, не выдохнув ни дыминки. Он опять задумался и уставился в землю взглядом.
— Я побегу, — сказал Петька. — На одном месте скучно сидеть.
— Скучно, — подтвердил Длинный Перекур. — Надо и мне куда-то руки девать.
— А куда вы их денете? — спросил Петька.
— В том и беда моя, что не знаю куда. Болтаются, мешают — морока только от них. Если ещё и не курить…
— Правда, какие-то они лишние у вас, — сказал Петька. — Ладно, куда-нибудь побегу. Найдётся мне дело.
— Беги. Тебе хорошо. Ты можешь бегать, а тут вот сиди.
— А мой отец, всегда говорит, что ему рук не хватает, — сказал Петька. — Можно ему отдать лишние. Только потом курить нечем будет.
— Э-эт-то ещё разговаривать! — рявкнул Длинный Перекур и, затягиваясь, выкатил на Петьку глаза.
Петька подхватился и засверкал голыми пятками. Длинный Перекур остался на месте, от прогоревшей папиросы прикурил новую да так и остался при безделии, занимая руки только папиросами.
А дома у Длинного Перекура в дождь проливало крышу, потому что всё некогда было взобраться ему наверх и починить её. На перекуры время убивалось.
Когда Светлана Андреевна приехала в Маленки, поселилась в учительском доме, то стала со всеми заводить знакомства, зазывала каждого к себе в гости. Она привезла с собой много книжек. Когда Петька попал к ней и увидел книги, то решил, что много книг бывает у тех людей, которые очень умные.
У Петьки в доме тоже были книги: у Маришки свои медицинские — и немного их ещё накопилось, у отца — агрономские, с сеялками, тракторами, культиваторами и машинами разными.
Петьке тоже покупали книжки, но они все куда-то подевались, будто их ветром сдуло или дождём смыло. И вот, когда Светлана Андреевна впустила Петьку в дом и показала ему самое главное своё богатство, ему тоже захотелось иметь много толстых больших книжек. «Может, тогда, — подумал он, — я буду самым умным человеком в Маленках».
Петька умел бывать и тихим и шустрым. Когда Светлана Андреевна разговаривала с ним, он был тише воды, ниже травы, словно связан крепкими верёвками по рукам и ногам. Но когда она отворачивалась на минутку или выходила из дома, Петька мгновенно шустрел, схватывал с полки книжку и прятал её под рубаху. Уходил он из дома опять тихим, степенным. Светлана Андреевна хвалила его отцу и матери, говорила, что таких примерных мальчишек она встречает впервые, что из него получится настоящий отличник, что она и не надеялась встретить такого воспитанного и стеснительного человека в Маленках и что Петька порадовал её больше всех.
Гость от таких слов краснел, будто кормовая свёкла на срезе, и говорил, что нет, он никакой не тихоня, это она придумала.
Книжки Петька складывал в сарае, куда перебирался спать, как только наступало лето. Он подвесил над постелью кошёлку из-под куриного гнезда и начал наполнять её книжками.
Читать тогда Петька ещё не умел. Знал некоторые буквы, но складывать из них слоги, а из слогов слова было всё некогда и лень. И Петька лишь рассматривал картинки.
Раз от раза полнее становилась кошёлка, и скоро пришлось повесить над кроватью вторую… Теперь можно было начать ждать, когда будешь очень умным, самым умным человеком в Маленках, умнее даже, чем Светлана Андреевна.
Помешал Петьке в этом такой случай.
Однажды утром, когда бывает самый сладкий сон, на него кто-то прыгнул и стал душить. Петька спал, накрывшись с головой одеялом, и поэтому не мог ничего понять. Он попробовал скинуть с себя тяжесть, но не осилил её. От испуга он хотел расплакаться, но потом передумал. Не подавая голоса, тихо выполз из-под одеяла и опрометью выбежал во двор.
