От записки, от поставленных на стол тарелок на душе Юри становится теплее, словно всё опять — как прежде. Но в кухне висит передник, из его кармана торчит красная косынка… И они не понадобятся маме уже никогда.
Отступившая было на секунду пустота вновь заполняет квартиру, проникает в каждый угол и смотрит оттуда своими грустными глазами. Как видно, она неистребима.
Юри садится за стол, но аппетита у мальчика нет. А ведь он сегодня почти ничего не ел, только выпил чашку молока да проглотил кусочек хлеба. Вообще в последние дни его чуть ли не насильно кормили соседи. Есть надо, даже когда и не хочется. Не зря же об этом изо дня в день твердила ему мать. Юри всегда был никудышным едоком.
Мальчик отчётливо слышит слова матери, словно она стоит тут, рядом: «Поешь же, наконец. Иначе ты не сможешь бегать. Отстанешь от других и будешь плестись в хвосте. Неужели тебе не стыдно!»
Юри кажется, будто он слышит даже скорбные нотки в её голосе.
Рука Юри словно сама собой поднимается и наливает в стакан молоко…
Скоро тарелки на столе опустели. А Вирве словно только и ожидала этого момента — она уже открывает садовую калитку и спешит вместе с Нээме к дому.
Втроём дети моют посуду, прибирают комнату и, покончив с делом, садятся к столу. Сразу же наступает тишина. Что сказать? С чего начать? Скорбь пережитого угнетает их, делает робкими и неразговорчивыми.
Наконец Юри, словно бы между прочим, спрашивает:
— Что новенького в школе?.. Я ведь уже пропустил три… нет, четыре дня.
Напряжённость исчезает.
— Ничего особенного! — отвечает Вирве. — Прошла спартакиада. Нээме бежал быстрее ветра, только пятки сверкали. Ну и орала же я, чтобы его подбодрить! Вот он и прибежал первым.
— А то как же! Воодушевлённый нашим председателем совета отряда, я добился выдающейся победы! — подхватывает Нээме и, словно заправский оратор, с преувеличенной торжественностью размахивает своими длинными руками.
У Юри лишь уголок рта дрогнул в улыбке.
— Придётся мне вас догонять, — произносит он тихим голосом, словно говорит это не столько для других, сколько для себя.
Вирве поднимает вверх тонкий палец, он у неё совсем почернел от постоянной возни на грядках.
— Знаешь что?! Только имей в виду. Это большая тайна. Мне, может, и не следовало бы говорить тебе об этом. Ну да пусть. Расскажу. Знаешь что сказал старик?
— Ну? — оживляется Юри.
— Старик сказал, дескать, стоит ли Юри ещё приходить в школу до конца занятий. Если чего и не успеет пройти, то небось за лето сам подгонит. Этому мальчику можно доверять в таких вещах. Так именно и сказал: «можно доверять»!
— Когда он это говорил? — смущённо спрашивает Юри.
— На собрании совета отряда. Там о тебе зашёл разговор.
С Юри происходит что-то такое, отчего он вскакивает из-за стола, делает круг по комнате. Но, заметив, с каким удивлением смотрят на него друзья, поспешно садится на место.
…Значит, так сказал старик! А ведь из его уст, из уст классного руководителя Антона Роозма слово похвалы не часто услышишь.
«Об этом непременно надо будет рассказать маме!» — проносится у мальчика в голове. Делиться с матерью всеми новостями стало для него привычкой. Но он тут же спохватывается.
Юри отводит глаза в сторону и бормочет:
— Нет, я всё-таки завтра приду в школу.
— Прекрасно! — восклицает Нээме. — Мне уже стало скучно. Сидишь пень пнём. Не с кем…
— Тебе бы только болтать без умолку. Словно девчонка какая-нибудь! — с ехидством перебивает его Вирве.
— Это что, самокритика? — так же ехидно осведомляется Нээме.
Но девочка уже стала серьёзной.
— Когда же ты переезжаешь к тёте Эрне? — спрашивает она Юри.
— Завтра, — отвечает мальчик. — Сегодня вечером соберу свои пожитки, а завтра за ними придёт машина. Остальные вещи останутся пока здесь. Потом видно будет. Тётя обещала всё устроить.
Несколько минут в комнате царит молчание. По-видимому, все трое думают об одном и том же: как сложится жизнь Юри у тёти.
— А у неё большая семья? — вновь спрашивает Вирве.
— Нет. Тётя совсем одна. У неё места достаточно. Две комнаты, кухня. Возьмём отсюда письменный стол, книжный шкаф. И все книги, конечно.
— Это хорошо, — кивает Вирве. — Тётя у тебя, кажется, человек неплохой. Когда мы с кладбища возвращались, она всю дорогу так ласково со мной разговаривала.
Юри оживляется. И тихо, с улыбкой говорит:
— Да, она хорошая! Бывало, когда ни придёт к нам, всегда у неё с собой коробка пирожных. Маму называла дочкой, а меня — сынком и всё обещала научить нас, как надо жить на свете. Счастье, что у меня есть такая тётя!
Вирве и Нээме повеселели.
— Ты приходи теперь к нам почаще, — предложила Вирве. — Только не сюда, на улицу Кырре, а к нашему новому дому. Мы теперь все дни напролёт проводим там.
— А осенью приходи к нам. Каждый день. Вместе будем делать уроки. Ладно? — вставляет в свою очередь словечко Нээме и добавляет, словно извиняясь:
— Летом нам с тобой, наверно, не придётся видеться. Мы всей семьёй отправимся к бабушке, это уже дело решённое.
Юри провожает друзей до угла бульвара Раннапуйестээ. Идти дальше он отказывается, ведь ему надо ещё успеть упаковать вещи к завтрашнему переезду.
Сбор вещей окончен лишь далеко за полночь. Конечно, можно было бы управиться и раньше, но то один, то другой предмет вызывает воспоминания, и тогда руки останавливаются. Память уводит Юри то в магазин, где они с матерью покупали куртку, то возвращает его домой: вот он сидит на краешке дивана и учится штопать носки, вот стоит на пороге кухни, где у него с матерью происходит серьёзный разговор, о котором ему напомнила заплата на штанах. Воспоминания дороги его сердцу, но радости с собою не приносят…
Юри приходят в голову слова классного руководителя. Мальчик улыбается. В комнате становится вроде бы веселее. Вспоминается хлопотливая и заботливая тётя Эрна. Пустота и печаль отступают.
Юри хватает школьный портфель, засовывает туда учебники и тетради — они понадобятся завтра в школе — и быстро ложится спать.
Даже мельком оглядев квартиру тёти Эрны, вы поймёте: здесь живёт человек с достатком.
В прихожей стоит большое — от пола до самого потолка — зеркало. По обе стороны его красуются бра с хрустальными подвесками.
Пол в гостиной покрыт большим цветистым ковром, таким мягким, что в нём просто утопают коротенькие ножки двух тяжёлых кресел и дивана. Диван и кресла, покрытые зелёным плюшем, своими выгнутыми спинками напоминают гигантские раковины. На сиденьях покоятся круглые и четырёхугольные подушечки. На них вышиты цветы и бабочки, головы зверей и всякие пёстрые рисунки.
Возле дивана стоит полированная тумбочка. На ней — радиоприёмник. На приёмнике — двурогая антенна и ваза для цветов.
Вдоль стены разместился массивный дубовый буфет. В его глубине за отшлифованными зеркальными стёклами искрится хрусталь.
У печки — торшер с шёлковым абажуром. Около него — мягкий стул с высокой спинкой. Как уютно сидеть на этом стуле, обложившись многочисленными подушечками и подставив под ноги обитую ковром крошечную скамеечку.
На столике из орехового дерева, прикреплённом к торшеру, лежит книга. На обложке изображён мужчина в цилиндре, он угрожает пистолетом девушке в красных брюках.
Кроме перечисленных предметов, в комнату втиснуты ещё два стола. Стол поменьше стоит перед диваном, поверхность его блестит, словно зеркало. Стол побольше — в углу между буфетом и торшером, у него массивные изогнутые ножки. На маленьком столе сверкает тяжёлая хрустальная ваза в серебряной оправе. На большом столе красуется фаянсовая тарелка с конфетами.
В комнате два окна, они затянуты кружевными занавесками.
Между окнами стоит табуретка, а на ней, величиной с ведро, — горшок, обёрнутый красной гофрированной бумагой. В горшке растёт фикус.
С потолка комнаты свисает люстра, похожая на огромного паука. От молочно-белого брюха паука к каждой стене, к каждому углу тянутся золотые лапы, к ним подвешены тоже белые фарфоровые яйца и множество блестящих стеклянных подвесок.
Во вторую, спальную комнату тётя Эрна пускает только близких знакомых. Там перед гостем открывается примерно такой же вид, как и в гостиной. Помещение забито вещами так, что ступить некуда. Кажется, будто мебель вытеснила из квартиры даже воздух.
Да-а. Как видно, деньги у хозяйки водятся: у вещей внушительные не только габариты, но и цена. Однако очень уж им тесно в этой двухкомнатной квартире. Она напоминает комиссионный магазин, где самые разнообразные предметы стоят бок о бок, неважно, подходят они друг к другу или нет… Кичливость дорогими вещами сохранилась у хозяйки ещё с того времени, когда она держала маленькую лавочку и изо всех сил старалась казаться богаче своих соседей по улице. Те несколько лет, что прошли с момента восстановления здесь Советской власти, не успели ещё изменить её взгляды, да и вряд ли изменят…
