– Смотри у меня, веди себя сегодня хорошо! Будь вежливой, как тебя учили, не забывай про хорошие манеры. Не позорь нас, слышишь?
Я отвечала: «Да, да» – а что ещё было сказать? Потом она спросила, есть ли у меня чистый платок, и его, конечно, не было – разве же про такое упомнишь… И тогда она дала мне свой. Очень мило с её стороны.
Иногда сестра Франциска бывает очень милой и доброй. Носовые платки у неё гораздо тоньше наших, они белые-белые, а в уголке вышиты красные цветочки. Мне это нравится. Но тут она стала меня наставлять, чтобы я платок не потеряла. Вот всегда так: только сделала доброе дело – и тут же снова принимается воспитывать. Я, как полагается, сказала спасибо за носовой платок, а потом села в холле и принялась ждать.
Так я и сижу здесь до сих пор. Остальные ребята давно разошлись. Ну и толкотня тут была! До сих пор я про это и знать не знала, потому что по воскресеньям старалась забиться куда подальше, лишь бы не видеть, как их всех разбирают воскресные родители. Но сегодня я всё узнала и всё-всё увидела. Все пришли как будто разом! Дверь непрерывно открывалась-закрывалась и хлопала, родители входили, дети бежали по лестнице вниз, искали свои пальто, их целовали-обнимали. Вокруг стоял дикий ор, все болтали, верещали и восклицали одновременно, у меня чуть уши не заложило. А посреди этой суматохи стояла сестра Франциска и раздавала добрые советы – и всё было как на школьном дворе во время большой перемены.
А потом вдруг все ушли…
В холле пусто и тихо. Только дурачок Карли слоняется вокруг, втягивая сопли и пуская слюни. Его-то никто не забирает. Я бы тоже его брать не стала, дурачка такого. Но меня-то, меня сегодня заберут!
Только где же она, моя воскресная мама? Часы в холле показывают уже четверть десятого. Детей забирают в девять, так положено. В девять – или вообще не забирают! Мне потихоньку становится страшно. А что, если она так и не придёт? Если она про всё забыла, эта воскресная мама? Или передумала и теперь не хочет никакого ребёнка? Но тогда сестра Франциска обязательно сказала бы мне об этом, она бы ни за что не забыла. Сестра Франциска не такая. Она очень ответственная, она сама так говорит и того же требует от нас. А может, воскресная мама потихоньку заглянула в стеклянную дверь, увидела, как я тут сижу одна-одинёшенька, и подумала: «Так вот какой он, мой воскресный ребёнок». А потом испугалась и решила: «Ох, нет, такую девочку я не хочу».
А может, ещё хуже: она увидела Карли, он же всё время тут околачивается. Ведь воскресная мама ещё не знает, кого ей дадут, мальчика или девочку, и она решила, что её воскресный ребенок – это Карли, и убежала со всех ног, ведь Карли страшненький, гораздо страшнее меня. Но через стеклянную дверь к нам никто не заглядывал! Я уверена. Я всё время смотрела на дверь. С половины девятого уж точно. И обязательно заметила бы, как кто-нибудь отсюда убегает.
А может, она заболела и поэтому не смогла прийти? Но тогда она бы послала своего шофёра или позвонила. Но телефон не звонил. Я бы обязательно услышала, потому что телефон стоит в холле. А вдруг она страшно заболела? И её тут же повезли в больницу, и у неё совершенно не было времени позвонить. А теперь она лежит в больнице и страдает без меня.
Нет, это всё чушь! Она же меня ещё совсем не знает. Но почему же тогда она не идёт?
Я ничего не понимаю. Совсем ничего… Вдруг в животе стало очень пусто. Наверное, потому что я не позавтракала. По щеке течёт слеза, но вряд ли из-за завтрака…
Я быстро вытираю дурацкие слёзы, пока Карли их не заметил. Ему нельзя их видеть, он всё равно ничего не поймёт. И я немножко кричу на Карли, мол, нечего на меня так пялиться. А потом притворяюсь, что у меня насморк, и сморкаюсь в носовой платок. В платок сестры Франциски. Его ужасно жалко, он ведь такой красивый, я же хотела его достать только при воскресной маме…
Вот если бы со мной был Зайчик! Он меня понимает, с ним не надо притворяться, будто у меня насморк. Сейчас встану и пойду наверх, к Зайчику, он ждёт меня на моей кровати. Воскресная мама всё равно не придёт. Наверное, всё это мне просто приснилось, и сейчас самое обыкновенное воскресенье.
Я встаю, поворачиваюсь к лестнице и вижу, что по ней спускается сестра Линда. Она смотрит на меня и спрашивает удивлённо:
– Как, фрау Фидлер ещё не пришла?
Я стою и тупо смотрю на сестру Линду. И тут до меня начинает доходить… Фрау Фидлер! Вот, значит, как зовут мою воскресную маму. Это её имя – фрау Фидлер! Вот кто хотел забирать меня по воскресеньям! Но она так и не пришла. Я качаю головой, от этого снова начинается насморк, а сестра Линда спускается по лестнице, подходит ко мне и говорит: «Ну ладно, ладно, будет тебе…» А потом вытирает мне глаза своим платком, самым обычным, бумажным.
– Так, – говорит она, – давай-ка мы сейчас позво…
Не успевает она договорить, как стеклянная дверь распахивается и кто-то влетает в холл, чуть не сбивая нас с ног, меня и сестру Линду. Этот кто-то тяжело дышит, этот кто-то – женщина, и она говорит таким запыхавшимся голосом, который бывает после долгого бега:
– Скажите, пожалуйста, где мне найти сестру Франциску? Я опоздала и хочу забрать своего ребёнка.
– Так, – говорит сестра Линда и показывает на часы. – Вы и вправду довольно сильно опоздали. Сестра Франциска наверху. – И машет рукой вверх. – А ребёнок здесь.
И показывает на меня. Я стою, прижав к носу платок сестры Франциски, глаза опухшие. Ну и видок у меня, наверное! А передо мной – моя воскресная мама, фрау Фидлер. Тут что-то не так, думаю я. Быть не может, что это она. Это не настоящая женщина. Это же мальчик! В куртке и шапке с помпоном. А как же шуба? Где же она? Зато голос! Голос точно женский, значит, это всё-таки она. Но она такая маленькая, только самую чуточку выше меня. Для взрослой женщины – прямо крошечная… Лица толком не видно, шапка с помпоном съехала почти на нос, а на нём очки, такие чудны́е, с круглыми стёклами…
В общем, она совершенно не похожа на ту воскресную маму, которую придумали мы с Андреа. Про шофёра и камин с медвежьей шкурой можно забыть. И волосы у неё не рыжие. Под смешной шапкой волос не видно, но они точно не длинные, не рыжие и не волнистые. И вообще, воскресные мамы – они выглядят по-другому…
Она тоже ничего не говорит, просто стоит, засунув руки в карманы куртки, и щурится на меня через очки. Вот ЭТА – моя воскресная мама?! Моя воскресная мама с суперквартирой и длинными рыжими волосами?! Она же выглядит так… обыкновенно!
Я знаю: сейчас надо сказать «Здравствуйте, воскресная мама, большое спасибо, что мне можно пойти с Вами», или хотя бы «Здравствуйте, фрау Фидлер», или что-то ещё. Но я не могу. Просто не могу. Будто ком в горле застрял.
Тут кто-то втискивается между мной и сестрой Линдой, да ещё и наступает мне на ногу. Это дурачок Карли, любопытный, как всегда. Ему непременно надо быть в курсе всех дел.
– Ой! – вскрикиваю я, роняю платок, тру ногу и всхлипываю. Если честно, ноге почти не больно, но это последняя капля. Карли глупо смотрит на меня, сестра Линда похлопывает меня по плечу, а фрау Фидлер наклоняется и гладит Карли по соломенным волосам. Очень быстро. Но я всё видела.
Ничего себе! Она же гладит не того ребёнка!
Воскресный ребёнок – это ведь я! А Карли, между прочим, наступил мне на ногу, и вообще…
Всё ещё всхлипывая, я слышу голос сестры Линды:
– А не выпить ли нам по чашечке горячего чая?
Она берёт Карли за руку и быстро уходит с ним на кухню. И оставляет меня один на один с этой чужой женщиной. Мне хочется побежать за сестрой Линдой, но так делать не годится. Поэтому я стою и шмыгаю носом, теперь из него течёт уже по-настоящему. Фрау Фидлер наклоняется, подбирает с пола платок, протягивает его мне и говорит:
– Вот! Держи!
Голос у неё такой, как будто она вот-вот засмеётся. Приятный голос, спору нет.
Я сморкаюсь, а она смотрит на меня. Я сморкаюсь довольно долго. Фрау Фидлер стоит, и ждёт, и смотрит… а потом спрашивает:
– Хочешь чаю?
Чаю я не хочу. Больше всего мне сейчас хочется оказаться в постели, с Зайчиком, и зарыться с ним под одеяло! Но так не годится, это ясно. Я мотаю головой. Сказать я всё ещё ничего не могу. И тут возвращается сестра Линда. Без Карли. Она наклоняется ко мне и тихо говорит:
– Тебе необязательно идти! Можешь остаться здесь и поиграть с Карли.
Поиграть с Карли! Ещё чего не хватало! Нет уж, лучше я пойду. С этой чужой женщиной.
– Я пойду, – говорю я, и мы выходим из интерната. Я и моя новая воскресная мама. Чужая, незнакомая женщина. Фрау Фидлер. Мы вышли на улицу и… тут же побежали.
– Если поторопимся – можем успеть на трамвай, – сказала фрау Фидлер. И припустила! Мне ничего не оставалось, как рвануть за ней. Я не удивилась, что мы не едем на машине. Никакой машины у неё нет, и шофёра тоже – это я уже поняла…
