— О, Лики, Лики, Лики! — Я зарываюсь головой ей в колени. Она тихо спрашивает:
— Что с тобой? Почему ты убежала из класса? Я объяснила, почему.
— Ах, значит, это-то они и изучали на большой перемене, когда я проходила мимо, — сказала Лики. — Это что же, твой дневник?
— Не-ет, не совсем, то есть почти дневник. Понимаешь, это мои литературные опыты или, ну, в таком роде... Я пишу в эту тетрадь и это... Ох, это гораздо больше, чем просто выдуманное. Это такое, что никто не должен читать, разве только ты или Урмас, а теперь вот они! Ох, до чего же гадко, до чего все это гадко!
— Как они его раздобыли? — задумчиво спросила Лики.
— Если бы я знала. Обычно тетрадка вместе с дневником и письмами у меня заперта. Но на этот раз я забыла ее в ночном столике. Я ведь не могла подумать, что она может кого-то заинтересовать и что ее потихоньку... Ой, нет!
— В ящике, в тумбочке? — удивилась Лики. — Но как из твоей тумбочки она могла попасть к мальчишкам?
Об этом я и не подумала. Но именно это больше всего волновало Лики.
— Это должен был сделать кто-то из нашей комнаты. Или, во всяком случае, из нашей группы. Кто же может быть таким поросенком? Ничего, уж это я дознаюсь. Так этого оставлять нельзя. А теперь постарайся быть выше. Сейчас надо идти в класс. Вайномяэ уже спрашивала о тебе. Я сказала, что тебе стало плохо. Она послала меня посмотреть, что с тобой. Ну, пойдем. А то еще придет сама, тогда объясняйся.
Всегда нужно держать себя в руках. Если долго упражняться, то это вполне возможно.
Вайномяэ спросила только, могу ли я быть на уроке. Я кивнула, и она больше ни о чем не допытывалась.
К концу урока, когда она стала спрашивать, она вызвала меня прочитать какое-либо из стихотворений Лийва. Совершенно механически я начала первое, что пришло в голову.
Кто хочет нравиться, тот всегда,
подумав «нет», отвечает «да»...
Я заметила, как Энту резко повернулся и сквозь очки уставился на меня, как кошка на голубя. Я подняла голову. Слова приобрели какой-то новый смысл. Они не совсем соответствовали случившемуся, но в них был вызов всем подлым людям.
Кто верен себе, своему уму,
тот смерти назло и назло всему
не тщится нравиться никому...
Я бросила эти слова, как перчатку, прямо в лицо своим врагам, тем, кто сидел слева. Возможно, что они поняли это. Во всяком случае, Энту и Ааду наклонились друг к другу и что-то зашептали.
Учительница же, конечно, восприняла мое выступление со своей точки зрения:
— Так, ты когда-нибудь училась декламации?
— Нет, — в замешательстве ответила я.
— Прочти, пожалуйста, еще что-нибудь. Что-нибудь лирическое. Какое стихотворение Лийва ты любишь больше всего? Можешь прочесть и по книге.
— Я не знаю. Очень многие нравятся.
— Ну, а все-таки...
Я начала читать «Осенний цветок». Я его знала на память, хотя его нам не задавали. Но оно мне очень-очень нравится. Я не обращала внимания на то, что и на левом крыле все глаза были обращены ко мне и уши ловили каждое мое слово. Читала, подбодряемая взглядом учительницы, читала только для нее и для себя:
...Солнце старое и усталое
на цветок глядит, словно мачеха.
Дочь приемную, нелюбимую,
выдавали так без приданого.
В сером рубище, чуть прикрытую...
А под рубищем тело чистое!
Как страшно и трогательно прекрасно это стихотворение, несмотря на свои старомодные, а иногда и устаревшие слова. Или именно благодаря им. Почему это в старинных песнях и цветы живут большой жизнью, а у нас в классе некоторые молодые люди, словно мертвые камни.
— Я вижу, что ты понимаешь стихи. Отлично. Садись!
Не столько эта оценка, сколько похвала, прозвучавшая в голосе учительницы, по-настоящему обрадовала меня. За время, что она преподает у нас, мы убедились, что «отлично» она ставит совсем не из любезности.
Может быть, именно поэтому я восприняла это как вознаграждение за мой недавний позор. Кроме того, произошло нечто совсем странное — или мне это просто показалось? Во всяком случае, сразу после меня спросили Энту, и он прочел «Грустна твоя родина»... Он читал просто и человечно. Словно и правда понимал что-то. Если бы я хоть на минуту могла забыть, что это Энту, то, возможно, сочла бы его чтение искренним.
Слишком много произошло в этот несчастный день.
Я видела, как сразу после звонка Лики подбежала к парте Энту и Ааду и как там собралось чуть ли не полкласса. Догадалась, что это из-за моей тетрадки, но я-то знала, что никакие объяснения теперь не нужны, во всяком случае, мне.
Мне было ясно одно — в дальнейшем надо за сто верст обходить Энту. Он слишком основательно и бесцеремонно вторгся в самое мое сокровенное. Он сделал это, как жестокий захватчик. Почему-то я все время знала и чувствовала, что именно он главный виновник. Никогда не смогу ему этого простить. Никогда!
ПОЗДНЕЕ...
Как назойлива была на переменке Марелле, приставшая ко мне с расспросами! Уж такая я и есть — мне очень трудно не отвечать, когда меня спрашивают. А особенно, если это делается по такому следственно-судебному методу. Мне стало куда легче, когда, наконец, к нам присоединилась Лики. Она перевела разговор совсем на другие темы. Лики — одна из немногих, кто всегда умеет вовремя сказать, а если надо, то и промолчать. Мы прошли по коридору целый круг, как вдруг Энту пробрался между гуляющими и остановился перед нами. Он протянул мне мою злосчастную тетрадь. Не говоря ни слова, я схватила ее и тут же хотела вырвать листы и разорвать их. Я хотела вырвать все листы сразу, но мне это не удавалось. Лики удержала мою руку.
Энту все еще стоял перед нами. «Я возвращаю это тебе». Я даже не смотрела в его сторону. Заметила только, как Лики спокойно и медленно смерила его взглядом с ног до головы, словно собиралась шить ему новый костюм.
Энту стоял и, казалось, хотел что-то сказать, но я взглянула на него, и он только пожал плечами и исчез.
— Что это с Энту? — спросила Марелле.
С Энту?! На такие вопросы способна только Марелле. Раз уж она моя одноклассница и к тому же сидит со мной на одной парте, то ничего не оставалось, как посвятить ее в это дело. Лики взяла это на себя и сделала это насколько возможно кратко. Марелле принялась развивать эту тему вопреки всякой логике.
— Я не верю, что Энту это сделал.
— Конечно, не своими руками, но именно он подговорил кого-то сделать это.
— Все-таки я не верю.
О, Марелле, Марелле, сновидец. Когда ты, наконец, научишься замечать в людях то, что они собой представляют? Прежде всего Энту...
ВЕЧЕРОМ...
Вечером к нам пришли наши девочки из других групп. Разумеется, разговор зашел опять на ту же тему. Кто взял? Как взял? Зачем взял?
В сущности, для выяснения того, кто был связующим звеном между ночным столиком и Энту, не потребовалось особенно длительного расследования. Сначала Мелита пыталась отмалчиваться. Наконец ей надоели наши атаки и, вызывающе подняв голову, она созналась:
— Ну, взяла, да. Что ж такого? Так вам и надо. Что вы можете мне сделать?
— А почему ты отдала ее именно Энрико?
— Захотела.
— Почему именно ему?
— А если именно он меня об этом попросил?
— Как ему пришло в голову попросить Кадрину тетрадь у тебя?
После долгих разговоров выяснилось, что Энрико спросил Мелиту, чем я занимаюсь по воскресеньям, раз меня нигде не видно и на танцы я не хожу. Мелита и сказала, что я все время что-то пишу. Тут Энту стал настаивать, чтобы Мелита принесла мой дневник и показала ему.
— Откуда я знала, что это вовсе не дневник, — сердито пожимала плечами Мелита. — Такую дрянь я и правда не взяла бы. Из-за такой чепухи такой шум! Не изображайте из себя неизвестно что. Кого это интересует? Держите при себе, если хотите.
Подняв голову и покачивая бедрами, она удалилась в спальню. Единственным ее достоинством до сих пор мы считали то, что она у нас только спит. Когда она дома, то ложится спать даже раньше малышей. Ее не интересует, что мы делаем и о чем говорим. Даже если разговор идет о ней.
— Ужасная девчонка! — сказала на этот раз даже наша любвеобильная Марелле.
— Ну, пусть не воображает, что она и у нас сможет продолжать свои старые фокусы.
По лицу Весты было ясно видно, что в данном случае она была полностью за телесное наказание. Должна честно признаться, что если бы это было поставлено на голосование, то и я подняла бы руку, хотя всякое, даже малейшее физическое наказание просто ненавижу.
— Да-а, — задумчиво сказала Лики. — Что-то надо с этой девчонкой предпринять.
— А что я сказала? — добавила Анне. — Единственное наказание, которое на нее хоть сколько-нибудь подействует — это выгнать из волейбольной команды. В будущем месяце снова будет соревнование со второй средней школой. И хотя она могла бы принести нам пару очков, все же известно, что как только она открывает рот, то всегда выдает «пряники». Потом во всех городских школах разговоров не оберешься.
