И вдруг — опять Сазон. „Но я же решил! Я дал слово не бояться. Дал слово… Это стыдно. Стыдно!“ — убеждал себя Зиновий, стараясь собраться, напрячь волю. Он хотел принять суровый, независимый вид. Но по мере того как все меньше шагов оставалось до Сазона, который успел уже перебежать дорогу и стать на их пути, решимости Зиновия куда-то улетучивалась, руки и ноги становились бессильны ми, непослушными, а на лице появилась жалкая заискивающая улыбка.
Он будто сквозь вату слышал, как продолжает смеяться и что-то говорить Саша, но не понимал ни слова. Он напрягал силы, чтобы согнать эту дурацкую улыбку. Даже потер рукой возле губ, но ничего не мог с ней поделать
А Сазон уже в трех шагах. Надвинув на лоб мичманку, сунул одну руку в карман широченных брюк клеш, а другую спрятал за спину. Смотрит в упор немигающими глазами.
— Чо лыбишься, Шкилет?! Думаешь, длинный, так испугаюсь?
— Я ничего, — ответил Зиновий, продолжая улыбаться.
— Или думаешь, раз ты с девкой, так я не трону?.. А ну танцуй лезгинку!
— Отстань, Сазон! Мы же тебя не трогаем, — сказала Саша.
— Дай им, Сазон! Дай!.. Пусть танцуют! — кричали с той стороны улицы его дружки.
— А вот я трону! Сегодня вербохлест — бей до слез! — Сазон вздернул из-за спины руку с длинной красной лозой, усеянной пушистыми „лапками“ почек.
Но Зиновий все смотрел на вторую руку, так и не вынутую из кармана. Опомнился лишь, когда лоза хлестнула по выставленной вперед руке. Он отскочил. Но Сазон ударил еще и еще. Ожгло шею и руки, которыми он закрыл лицо.
В том, что произошло дальше, Зиновий не отдавал себе отчета. Он закричал что-то несуразное и побежал прочь от Сазона, от своего позора, от рабского страха. Только на углу вспомнил: „А Саша?!“ Обернулся на миг. То, что он увидел, обожгло сильней, чем лоза… Саша, вы рвав лозу, обеими руками, яростно хлестала Сазона по рукам, по ногам, по шее. Сазон, крича что-то, перемахнул через загородку газона и помчался от нее через дорогу.
Вмиг оценив увиденное и ужаснувшись тому, что исправить, вернуть назад уже ничего нельзя, Зиновий ойкнул и, не разбирая дороги, понесся еще быстрей.
Что-то кричали вслед мальчишки. Но он не остановился. Влетел во двор. Увидел открытую дверь. Нет! Нет! Сейчас он не мог, не должен видеть никого. Даже маму… Пробежал в сарай, заперся на крючок. Без сил опустился на поленницу и сидел, качаясь из стороны в сторону, как от нестерпимой зубной боли, глотая слезы… Потом слез не стало, а он все сидел и думал, думал! Говорил сам с собой. Поклялся не отступать… и убежал. Сашу одну оставил… А Саша, девочка, не испугалась. Сазон сам убежал от нее… Разве можно завтра пойти в школу? Увидеть ребят? Сашу?.. Как же теперь жить?..
Он слышал, как прибежала Саша. Мама ответила, что Зиночка еще не приходил… Потом Саша пришла вместе с Женей. Звучали их громкие взволнованные голоса. А мама спокойно говорила, что он, наверно, зашел к кому-нибудь из мальчишек…
Стемнело. А он так и не принял решения. В дверь постучали. Он затаился. Но за стеной послышался спокойный голос мамы:
— Пора ужинать, Зиночка. Иди, — прошуршали по дорожке шаги, хлопнула дверь, и все смолкло…
За ужином мама ничего не спрашивала. Рассказывала о забавных случаях на работе. Советовалась с ним, как распорядиться деньгами скорой получки.
Зиновий сходил за папкой, забытой в сарае. Глянул на письменный стол и удивился. Посреди лежала раскрытая тетрадь с папиными записями. А чтобы она не закрылась, листы придавило тяжелое мраморное пресс-папье.
„Я же ее всегда в ящик прячу, — подумал Зиновий. — Неужели забыл? Нет. Вчера вечером клал на место… Может, мама?“
Через приоткрытую дверь кухни было видно, как мама моет посуду. Слышались негромкие слова песни:
У границы тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят.
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят…
Так ничего и не спросив, он стал читать строчки, написанные папиным угловатым почерком. Сначала было что-то о бригаде слесарей. Как лучше расставить рабочих, чтобы сборка шла чуть ли не вдвое быстрей… И вдруг глаза Зиновия, будто столкнувшись с преградой, дрогнули, а потом побежали по строчкам все быстрей. Дочитал отчеркнутый карандашом абзац и стал читать снова уже медленно, стараясь вникнуть в каждое слово:
„Помню, мой комиссар полка говорил в самые тяжелые дни июля 1941 года: „Потерпел поражение не тот, кто отступил. Бывают такие обстоятельства, что не отступить сегодня нельзя. Но завтра он, использовав малейшую возможность, нанесет врагу тройной урон… Потерпел поражение тот, кто, отступив, потерял мужество, потерял веру в свою силу, в нашу правду, в неизбежность победы. Он уже не боец. Он побежден навеки. Он еще жив, но для нашего дела он мертв…“
„А я?! Я какой?.. И разве я побежден навеки?..“ — Мысли Зиновия метались. Где выход?.. Когда-то он мечтал стать сильным. Работал физически, занимался физкультурой, набивал мозоль. Теперь он сильнее всех в классе. Но этого, оказывается, мало. Мало! Нужно быть смелым… А разве он всегда был трусом?.. Тогда, когда Сундук с Грачом били Женю. Или совсем давно, когда он в бурю переплыл Дон… Мальчишки даже завидовали его смелости. А вот Сазона… Ну почему он боится Сазона? Ударит ножом?.. Но ведь где-то в глубине души Зиновий знал: не ударит. Побоится. Тем более при всех… Так почему убежал?.. Привык бояться?.. Значит, той смелости, что в нем просыпалась иногда, мало! Нужно, чтобы она была всегда. А как это сделать?.. Нужно не терять мужества, пишет отец и говорит его комиссар… А было ли у него мужество?.. И что это такое „мужество“?!..
Ужасно разболелась голова. Мысли путались. Завтра же нужно перечитать Всю тетрадь отца! Может, там он найдет ответ?..
Уже лежа в постели, пожелав маме спокойной ночи, он сказал:
— Мама… я думаю — ты самая удивительная мама. Таких, наверно, больше ни у кого нет… Откуда ты все знаешь?
— Из жизни, сынок, — чуть погодя, ответила из своей комнаты мама. — У меня была трудная, но очень интересная жизнь… И еще я встретила много хороших людей, — она снова помолчала. — А самым моим лучшим другом был он, наш папка…
ПРИКАЗ САМОМУ СЕБЕ
По привычке Зиновий проснулся рано. Вспомнил весь кошмар вчерашнего дня. „Заболеть бы… — мелькнула трусливая мысль. Зиновий отгонял ее, но она возвращалась снова и снова. — А через несколько дней все и забыли бы…“ Он стал прислушиваться к себе. Может, у него жар? Или голова болит?.. Вчера сильно болела. Кажется, и сейчас… Сказать маме?
— Что же ты не встаешь, сынок? — опередила она. — Ведь не спишь давно. А зарядка? Уроки… И воды нет — ведра пустые.
Зиновий вскочил. Как же он мог забыть про воду? Обычно с вечера приносил. Ведь доктор запретил маме поднимать тяжелое! Он сделал зарядку, принес воды. Хотел растопить печь.
— Не надо, — сказала мама, — занимайся, пока я завтрак приготовлю, — а уходя на работу, будто продолжила давний разговор: — В любом деле, сын, первый шаг важен. Самый первый… Ничего. Переможешь. Слабохарактерных в нашем роду не было.
Едва мама ушла, прибежала Зойка Липкина. Затараторила, запрыгала на тоненьких ножках, как воробей-непоседа:
— Я, знаешь, Зин, зачем пришла?.. Я ни за что бы не пришла. Но просто ужас! Просто ужас! Задачку ту, что Лидия Николаевна диктовала, я на листок записала. И представляешь: его нигде нет! Я так расстроилась!.. Дай переписать. Пока он искал тетрадь, Зойка прыгала по комнате от папиного охотничьего ружья к клетке с чижами, от нее — к модели парусника, от парусника — к аквариуму с рыбками. Нашумев, Зойка также стремительно исчезла.
— Зойка! Вернись! А задача? — крикнул вслед Зиновий.
— Не надо, Зин! — пританцовывая у калитки, смеялась Зойка. — Я вспомнила: листок в дневнике! За обложкой лежит! — и убежала.
Спустя полчаса тихо отворилась дверь, раздалось:
— Тук-Тук-Тук! Кто в тереме живет?!
Зиновий обернулся и вскочил. У порога, улыбаясь, стояла Саша:
— Зин, ты математику сделал?
— Сде-елал, — с трудом выдавил он.
— Так дай задачу, что Лидия Николаевна… Ну что ты на меня так смотришь? — смутилась она.
— Нет. Я ничего, — опустил глаза Зиновий.
— Спасибо, Зин. Я побежала, — заторопилась Саша и уже со двора крикнула — Смотри, не удирай! В школу вместе пойдем!
Обрадованный Зиновий все еще ходил по комнате, когда в дверь бочком протиснулся Женя:
— Здравствуй, Зин! Я это… знаешь, зачем пришел?
Знаю! — ухмыляясь, гаркнул Зиновий. — Ты пришел переписать условие задачи, которую диктовала Лидия Николаевна.
Правильно, — Женя растерянно топтался на пороге. — А откуда ты знаешь?… Так ты дашь?
— Дам! — перебил Зиновий. — По шее тебе дам за вранье!
— Странно… значит, это не оригинальное решение, — огорченно вздохнул Женя. — А я думал…
