Сильвия Раннамаа - Приемная мать

Танцует парень с песнею, песнею,

обняв скамейку, кружится, кружится!

Осторожно не споткнись, не споткнись,

носик можешь ушибить, ушибить!

Тра-ля-ля-ля и т. д.

Роози сообщила, что гости вместе с директором почти сразу ушли с вечера, так что они, по-видимому, ничего особенного не заметили. На Роози посыпались вопросы:

— Что делал Рейн?

— А Тийт сразу ушел?

— С кем танцевал Пеэду?

И т. д. и т. д. Каждую интересовала, главным обра­зом, судьба и поведение ее друга или партнера на тан­цах. На лицах появлялась легкая, довольная улыбка, когда Роози отвечала всем почти одно и то же:

— Не танцевал. Сразу ушел. Танцевал всего один танец с семиклассницей и исчез. Посидел у стенки и заковылял домой.

К Роози продолжали приставать с расспросами, и на­конец она даже рассердилась немножко и сказала:

— Я же говорила. Большие мальчики улетучились почти сразу. Сейчас там крутятся только семи- и вось­миклассники. Даже Мелиту никто не пригласил.

— А ты танцевала?

Роози как раз намылила голову, и можно было ожи­дать, что она не ответит, но после короткой паузы она заявила:

— Я отказала даже Свену.

— Даже Свену! — повторила Анне таким голосом, что стало понятно — и ей известна большая тайна Роози.

Посмотрим, чем все это кончится. Во всяком случае, завтра танцы определенно отменяются, если даже будут официально разрешены. Мальчишки не позволят себя дурачить вторично.

Прежде чем описывать сегодняшний вечер, я должна, пожалуй, рассказать, что произошло перед этим. Мы случайно оказались только втроем — Веста, Сассь и я.

Веста сидела к нам спиной, вглядываясь в темноту за окном. Видеть там она ничего не могла, разве что свое отражение в оконном стекле. Сассь стояла на коле­нях на стуле и, опираясь локтями в стол, углубилась в какую-то растрепанную книжонку. Я заметила, как она время от времени исподлобья поглядывала на Весту, Вдруг она спросила;

— Веста, биллион — это самое большое число?

Для Весты в эту минуту явно не существовали ника­кие числа на свете, она с головой ушла в какие-то свои тяжелые, грустные мысли.

— Веста! — этот голос невозможно было не услы­шать. Веста пробормотала что-то, не поворачивая го­ловы.

— Я же тебя спрашиваю, Веста. Биллион — это самое большое число? Ты знаешь? — Сассь, по-видимому, ре­шила не отступать.

— Да. — Веста, наверно, сказала бы «да», даже если бы Сассь назвала число «10». Так далеки от нас и от этой комнаты были ее мысли.

Это поняла и Сассь. Она слезла со стула, подошла вплотную к Весте и, глядя снизу вверх в ее лицо, спро­сила:

— А что будет после биллиона?

Веста подняла светлые ресницы:

— Биллион один.

— А после биллиона одного?

— Биллион два. — Наверно, такой голос был бы у электронно-счетной машины, если бы она вдруг заго­ворила.

— А после биллиона двух?

— Биллион три.

— А после биллиона трех?

— Биллион четыре.

— А после... — Число достигло уже биллиона два­дцати трех, а нетерпение Сассь возрастало на глазах. Она захлебывалась от волнения.

— А после биллиона двадцати трех?

Голос Весты по-прежнему звучал безразлично и мо­нотонно, словно принадлежал машине по имени Веста.

— Биллион двадцать четыре.

— Веста! — крикнула потрясенная Сассь. — Когда же ты скажешь: «теперь оставь меня в покое!»?

Впервые с того злополучного воскресного вечера Веста слабо улыбнулась, хотя совсем рассеянно и словно бы против воли.

А у Сассь никогда не поймешь, сколько ей на самом деле лет.

Темой вчерашнего вечера группы по старому плану было «Как писать письма». Но как-то сама по себе по­лучилась совсем другая тема — «Мой одноклассник». Разумеется, инициатором была воспитательница- Исто­рия с нашим бойкотом дошла до учительской и, как можно было понять из нескольких слов воспитатель­ницы, по-видимому, вызвала там самые разные мне­ния, Теперь она решила расспросить нас о подробно­стях.

Постепенно все было рассказано. Фактов, то есть вопиющих фактов, самих по себе было немного. История с моим дневником, несправедливость Ааду во время проверки и отказ, полученный Вестой на танцах. Но ведь не это главное. Есть нечто иное, то и дело отрав­ляющее наши взаимоотношения. Какое-то умничание, высокомерие, унизительные двусмысленности и пош­лости, все то, о чем трудно, а зачастую очень неловко говорить. Воспитательница слушала и кивала головой.

— Ах, значит так? Таковы дела?

Когда мы опять вернулись к той последней капле, переполнившей чашу — то есть к тому, как Веста полу­чила отказ, она вдруг вскочила:

— Девочки, не надо, Из-за меня не надо. Напрасно вы это. Не стоит этого. Я все обдумала — освободите меня от обязанностей старосты. Выберите новую. Именно сегодня, сейчас выберите, Кадри или Лики, все равно кого. Я не буду больше. Не могу. Не стоит больше об этом говорить, Давайте, сразу выберем.

— Ну что ты городишь? — сердито и в то же время участливо сказала Лики.

— Я говорю серьезно. Кроме того, я больна и... Об этом уже был разговор. Вы сами хотели. Теперь я, со своей стороны, прошу — выберите нового. Нет смысла откладывать это дело. Кадри все равно заместитель и Лики.

— Пусть будет Кадри, — сорвалось у Тинки, и тут же Мелита торопливо перебила:

— Нет, лучше уж Лики!

— Постойте!

— Что вы выдумали? Во всяком случае, я не со­гласна. И Лики тоже (уголком глаза я успела заметить, что Лики кивнула). — У Лики и без того тысяча дел. А обо мне и речи быть не может. Я не справлюсь. Вы же сами знаете, что Веста — самый подходящий ста­роста группы. А если ты больна, — обратилась я к Весте, — то сходи к врачу и полечись. На это время каждая из нас согласится тебя заменить! Не разыгры­вай из себя жертву. Все равно тебя никто не отпустит. Теперь, когда у нас в группе все идет на лад, когда мы добились единодушия и прочее, и когда клавиши пиа­нино появились на горизонте, теперь ты хочешь уйти! Не пройдет. И вообще, за кого ты нас принимаешь? Кто за то, чтобы Веста осталась старостой группы? Подни­мите руки!

Раньше всех поднялись руки Сассь и Марью и пос­ледней — рука Мелиты. Но промежуток был очень ко­ротким. Во всяком случае, все подняли руки, включая воспитательницу.

Воспитательница не разрешила нам бежать за Вестой в спальню. Это нужно понять. Когда расплачется и убе­жит такой человек, как Веста, да еще при таких обстоя­тельствах, то уж, конечно, для этого должна быть при­чина...

Но собрание группы на этом еще не закончилось. Воспитательница подсказала нам ужасно интересную идею. Почему бы нам не выступить с нашими заботами открыто? Например, по комсомольской линии передать это дело в товарищеский суд. Скажем, так: требования современной девушки к своим одноклассникам или что-нибудь в этом роде.

Эта мысль сразу захватила нас. Конечно. Так и сде­лаем. Попросили воспитательницу разъяснить, как это делается. Задумали как-нибудь сходить в настоящий суд, познакомиться с судопроизводством.

В качестве обвиняемых перед судом предстанут два представителя противной стороны — Ааду и Энту.

В судьи больше всего годится Лики. О прокуроре при­шлось немного поспорить. Из трех кандидатов (Анне, Веста и я) двое последних отказались. Хотя один, т. е. я, с удовольствием согласилась бы. Думаю, мне было бы очень интересно хоть один раз во всеуслышание разъяснить мальчикам, в каком они долгу перед нами, одноклассницами и друзьями. Но в самом деле, пожа­луй, лучше будет это сделать Анне. Обвинительную речь так или иначе будем сочинять все вместе, и я могу внести в нее некоторые пункты. Главными свидетелями будем мы с Вестой. Потому что мы ведь наиболее потер­певшие.

Кого назначить защитниками? По характеру больше всего подошла бы Марелле. Но по другим качествам она все-таки не годится. Воспитательница посоветовала нам предложить обвиняемым самим выбрать защитни­ков. Как в настоящем суде. Оно и лучше. Какая же де­вочка захочет их защищать? И в заседатели решили пригласить мальчиков, чтобы не нарушить возмож­ности вынесения беспристрастного приговора. Пусть уж будет даже 2:1 в пользу мальчиков,

Уже вчера вечером мы записали важнейшие пункты обвинительной речи. На этот раз мы должны победить! Должны заставить их призадуматься о вещах, о кото­рых они не задумывались, по-видимому, до сих пор.

Кстати, сегодня днем произошло еще кое-что, давшее нам дополнительные козыри. Дело в том, что у нас и вообще во всем мире всеобщее восхищение вызвал ге­роический подвиг четырех советских юношей, 49 дней дрейфовавших в море, юношей, которые до этого ничем выдающимся не отличались, а теперь, когда жизнь потребовала, вдруг оказались такими героями. Мы, де­вочки, все без исключения восхищались ими.